Старшая менеджерка Полина показала мне один из пяти пальцев своей левой руки и стремительно очистила сцену.

Глава 7

Откровенно говоря, уже какое-то время я чувствовал себя не лучшим образом: вероятно, сказывалась сегодняшняя тренировка, а может, два предыдущих дня, проведенных в деятельном угаре, напоминали о том, что избранная мной стезя — стезя отщепенца и бездельника — требует суровой дисциплины и всякая попытка отступить от ее священных принципов не может обойтись без последствий. Меня неотложно потянуло к моему шкафу — подлечить пошатнувшееся здоровье каким-нибудь подходящим случаю эликсиром, а заодно проверить, что плохо лежит на столе, накрытом приснопамятной Полиной. Однако ничему из этого не суждено было свершиться: двойное журчание зуммера вновь повлекло меня в прихожую, куда я вернулся на заплетающихся ногах и в чертовски дурном расположении духа. И оно отнюдь не улучшилось при виде подтянутой фигуры Эдика, загородившего собой весь дверной проем и выглядевшего так, будто минувший день только приумножил его силы и энергию. Это в одной-то компании с Аленой? Эдик привычно шагнул внутрь и, так как на сей раз я не успел посторониться, по дороге он слегка потеснил меня своим каменным плечом. За ним я обнаружил сестренку, одетую в необычайно жизнерадостные тона и совсем не по-вечернему: в короткие персиковые шорты и синее поло. Впрочем, на ее тарабарском наречии эта синева могла называться как-то иначе: что-нибудь вроде колокольчика, незабудки, виноградного тумана, кипрского бриза, Делла Роббиа, Малибу — чего я только не наслушался от страстной любительницы подбирать всевозможные тряпки под цвет своих хамелеоновских гляделок. Багровая физиономия Степана (так звали второго опричника, чье имя вдруг четко всплыло в моей памяти), безгласно маячившего позади сестры, придавала картине особый колорит: приди мне охота запечатлеть Алену на фоне пламенеющего заката, я мог бы сделать это прямо сейчас.

— А вот и мы! — приподнято сообщила Алена, пребывавшая, по всей видимости, в столь превосходном настроении, что того и гляди готова была взлететь под потолок, как праздничный воздушный шарик.

Я хотел улыбнуться сестре и поприветствовать ее в ответ, но не успел: за моей спиной чеканно прокашлялись, и свинцовый голос Эдика ударил в самый затылок:

— Здравствуйте, Дмитрий Андреевич!

Разумеется, именно это он и должен был сказать. Однако по какой-то причине его обращение подействовало на меня подобно электричеству. На мгновение он словно воскресил во мне того несуществующего уже человека, которому по праву принадлежало названное им отчество и который медленно обернулся на зов, взглянув на посмевшего окликнуть его вассала мертвыми от бешенства глазами.

— Виделись недавно, — мне удалось прошипеть эти слова совершенно по-змеиному, хотя в них не содержалось ни единого пригодного для этой цели звука.

Казалось, что Эдик никак не отреагировал на колкость, но все же следующая в его обойме фраза дала осечку и вышла у него короче обыкновенного.

— Вы позволите? — довольно вежливо осведомился он, указав в направлении жилых комнат одним отчетливым кивком.

— Благоволите выражаться яснее! В каком позволении вы нуждаетесь? — резко отчеканил я, подумав про себя другое: «Благоволите?! Серьезно? Это еще откуда выскочило?».

В моем тылу послышалось неодобрительное хмыканье, произведенное окопавшимся там Степаном. Алена безмолвствовала, но наверняка навострила уши, пытаясь определить, откуда дует ветер. Пока не вникнет, что к чему, — рта раньше времени не откроет: в этом отношении мы прошли с ней одинаковую школу.

— Прошу прощения! У вас какой-то вопрос, Дмитрий Андреевич? — Эдик смотрел на меня сверху вниз, нацелившись своим невозмутимым прищуром ровно в середку моего лба.

— Вот именно, дружище, у меня вопрос! И я только что его задал! Если угодно, могу спросить по-другому: на кой черт вам понадобилось мое позволение?

— Хорошо, я вас понял. Разрешите ответить?

— Я весь нетерпение!

— Отвечаю. Мне потребуется доступ к вашему помещению…

— Для чего?

— Простите, я не закончил… Мне потребуется доступ ко всем комнатам и службам для выполнения рядовой технической задачи. Много времени не займет. Ориентировочно две минуты. Обычная процедура, Дмитрий Андреевич.

— Все еще не понимаю! Что за процедуры в моем доме? Потрудитесь объяснить, чем конкретно вы здесь занимаетесь!

— Обычно?

— Да, обычно!

— Я действую по инструкции.

— Это не ответ! В чем состоит инструкция?

— Не могу сказать, — в голосе Эдика не прозвучало и капли сожаления по этому поводу.

— Чем бы это ни было, — решил уступить я, — считайте, что на сегодня ваша инструкция исполнена. Одного раза достаточно. Нет нужды повторяться.

— Определенные действия я должен производить не каждый день, а каждый раз, — не столько возразил, сколько констатировал Эдик.

— С моего позволения, если не ошибаюсь?

— Верно. С вашего позволения, Дмитрий Андреевич.

— В таком случае вы его не получите!

Лицо Эдика никак не откликнулось на отвешенную ему оплеуху: разумеется, фигуральную, иначе моей руке было бы несдобровать. Похоже, что мое неожиданное сопротивление не вызвало в нем никаких особенных чувств: ни беспокойства, ни досады, ни раздражения, ни даже ответной агрессии. Если бы ранее на этом лице присутствовало какое-то выражение, я бы сказал, что оно ничуть не изменилось. Эдик по-прежнему смотрел на меня в упор и не произносил ни слова, как бы не находя в своей инструкции подходящего к ситуации параграфа. А раз так, то безмозглому киборгу вроде него оставалось лишь выпустить дым из ушей и отключиться. Я частенько видел такое в кино и подобный исход меня полностью устраивал. Вот только в действительности нужный параграф у Эдика имелся, и от касты безмозглых киборгов моего противника отличало хотя бы то, что сейчас он совсем не спешил применить его к делу, а спокойно ожидал от меня следующего шага, желая выяснить, как скоро я пойду на попятную. Ведь все, что я должен был знать о его инструкциях, он когда-то обсудил со мной лично, и, по сути, мне было известно главное: все инструкции должны неукоснительно исполняться. В противном случае…

— А может, не будем ерепениться? — раздался позади меня негромкий скрипучий тенорок, который никак не вязался с Аленой, а значит, методом исключения, мог принадлежать только оставшемуся рядом Степану.

Впервые услыхав его голос, я невольно удивился, так как в моем представлении этот крепкий и даже отчасти грузный дядька должен был разговаривать иначе: этаким гулким перекатистым басом, если, конечно, ему вообще полагалось разговаривать. Эдик, как мне показалось, удивился не меньше: по крайней мере, он моргнул и переместил свой взгляд на новую цель, находившуюся за моим плечом.

— Что вы сказали? — повернулся я к той же цели, которая, скорее всего, рассчитывала на внимание соревнующихся сторон не больше, чем болельщик у телевизора, вследствие чего неуклюже набычилась и покраснела сильнее прежнего.

— Я сказал, что не стоит вам сюда вмешиваться, — любезно перевел Степан свое собственное изречение, постаравшись вложить в перевод чуть более Лозинского и Пастернака, чем содержалось в первоначальной версии.

Алена страдальчески закатила глаза, после чего тихо отошла в сторонку, облокотилась о стену и, взглянув на меня, укоризненно покачала головой.

— Или что? — задал я вопрос, без которого не может обойтись ни один уважающий себя кинобоевик.

— Да не будет у нас с вами никаких «или», господин Неверов, — попытался втолковать мне Степан, подстегиваемый воцарившейся вокруг тишиной. — Нравится вам это или нет, мы все равно сделаем по-своему. Так, как положено. Хотите сохранить лицо — продолжайте оказывать содействие…

Одинокая фигура Степана заволоклась красивой розовой дымкой, крайне идущей к его кумачовому рылу, и, невзирая на некий посторонний шум, народившийся в моих ушах и мешавший четко мыслить, я не раздумывая двинулся вперед, желая выяснить природу такого поразительного феномена. Каждый шаг давался с трудом, будто я карабкался в гору, но я должен был добраться до своей цели. Ведь всякому в данный момент было очевидно, что весь корень зла таился в Степане, что он всему виновник и, следовательно, с ним надлежало покончить раз и навсегда. И тогда все снова станет хорошо…