— Я сделала глупость… Ужасную глупость…
— Да? Какую? Поделись со мной, не бойся…
— Я постирала кое-что. Вместе со штанами…
— Что? Документы? Деньги?
— Деньги? Нет, деньги вот, — Вика полезла в карман, достала оттуда комок влажных, изрядно перемятых купюр и зачем-то протянула мне. — Здесь все деньги. Больше у меня нет…
— Ясно! Давай я подержу… — я принял ее жалкие бумажки и не глядя швырнул на кофейный столик. — Но если не деньги, то что?
— Другое… Во внутреннем кармане… Все испортилось…
— Что испортилось?
— Все! Все испортилось! — кажется, она снова готовилась удариться в панику.
— Вика, что ты постирала?
— Лекарство… — девушка приподняла руки, но не сумела донести их до физиономии. — Оно даже не мое. Оно Федино. Ну, тот жирдяй, помнишь? Я должна была ему принести.
— Как же, я помню Федю! Друг детства и твой сосед по квартире… У него есть бабушка… Что за лекарство?
— Просто лекарство.
— Такого не бывает! Для чего лекарство? Или от чего?
— Оно для похудения. Я не знаю, как называется…
— Откуда же оно у тебя?
— От Верблюда…
— Вика, ну пожалуйста… Прошу тебя, ответь!
— Я ответила. Это один парень в нашем салоне… Мы зовем его Верблюдом…
— Ты серьезно? Он горбатый у вас, что ли?
— Нет, плюется… Постоянно… Лекарство я купила у него. На Федины деньги…
— Ты купила лекарство в своем салоне? В салоне красоты? У какого-то парня?
— Ну, да… Оно не совсем законное…
— Ах, вот в чем суть… Ладно, бывает. И что же ты собираешься делать?
— Куплю еще. Заплачу своими деньгами. У меня много… Дима, а где мои деньги? Ты их у меня забрал? Ты отдашь?
— Господи, малыш! Разумеется! Вот они лежат… Но куда ты пойдешь среди ночи?
— Я знаю, где живет тот парень. Он меня приглашал… Я была у него дома, ночевала…
— Он твой молодой человек?
— Нет, что ты… Конечно, он хотел… Но я с ним поговорила, и он отвязался.
— Я сейчас сам с ума сойду… Вика, я понимаю, что ты расстроена. Не в состоянии здраво мыслить. Но послушай меня… С этим точно можно подождать до утра. Это по меньшей мере… Когда ты собиралась передать лекарство Феде?
— Завтра днем… То есть, нет. Не завтра… Сегодня… Какой сегодня день?
— Суббота. Времени навалом. Утром я сам тебя отвезу. И к Верблюду твоему, и к Феде, будь он неладен… А еще лучше не утром, а после обеда. Ближе к вечеру… Федя может начать худеть с вечера? Ведь может?
— Я не знаю…
— Родная моя, ты просто устала. Не спала всю ночь. И как еще не спала, скажем прямо! Тебе нужно отдохнуть. Отоспаться. Прийти в норму.
— Да, наверное…
— Можно тебя обнять?
— Да, конечно… Обними меня, мой хороший… — Вика подалась мне навстречу, и я неловко обнял ее за спину, все еще продолжая стоять на коленях — перед нею, а заодно и перед собственным креслом. «Глубокоуважаемый шкаф», — зачем-то подумал я.
Сырая одежда девушки ничуть не остудила мой порыв, чего, однако, нельзя было сказать о пальцах, неприятно похолодевших от прикосновения к влажной ткани. Вика прильнула ко мне грудью и, охватив за шею, тяжело дышала над ухом. Ее била мелкая дрожь. А я все обнимал ее и нашептывал ласковые слова: все подряд, что только приходили мне на ум, повторяя их вновь и вновь, пока не поймал себя на том, что особенным предпочтением у меня пользуются всевозможные «рыбки», «лягушонки» и даже «снежинки».
— Сосулька ты моя ледовитая, — сказал я напоследок. — Все! Хватит печалиться. Раздевайся!
— Димочка, ты что? — потерянно пролепетали у моего уха. — Правда? Сейчас? Ну, давай…
— Боже ж ты мой! — я не мог не рассмеяться, особенно после того грандиозного нервного напряжения, какое мне выпало перенести. Все еще посмеиваясь, я принялся разоблачать дрожащую Вику, которая старалась повиноваться каждому моему слову, что, впрочем, не всегда выходило у нее с первого раза.
— Молодежь! — приговаривал я. — Только об одном и думаете… У меня, при взгляде на такую ледышку, все мысли только о стаканчике хорошего виски… О целой бутылке хорошего виски, если начистоту… Футболка, дорогая, у тебя ни то ни се. Для конкурса мокрых маек уже суховата, а для домашнего неглиже чересчур сыра. Долой ее! Хенде хох, майне кляйне! Что означает: руки вверх, крошка… Любовь моя! Крошка — это ты, а верх у нас на прежнем месте. Земля от твоей оплошности не перевернулась… Черт возьми, ну и кожа! Пупырышек на пупырышке. Гусям подобное и не снилось. С тобой разве что огурцам соревноваться под силу… Теперь штаны… Штаны, тебе говорят… Дружок, попу приподними немного… Вира! Вот умница: помнишь, где у тебя попа! А ведь на ней ничего такого не написано. И вообще, она предмет воображаемый, как учит нас одна моя знакомая… А сейчас — майна… Так, милая моя… Здесь у нас еще и браслет…
— Точно! — оставшаяся в одних трусах Вика бестолково уставилась на свою правую ногу. — Дима, я забыла его снять…
— Да бог с ним, малышка! Пусть пока повисит: хозяйке он сейчас без надобности… А вот разгуливать с такой блесной по ночным московским улочкам однозначно не следует… Только честных насильников совращать с их праведного пути… Ну, что? С трусиками без меня справишься? Прошу прощения за порядок дискурса…
— Конечно, чего с ними справляться… Ой, тут нитки вылезли… Нужно будет прижечь… Дима, куда все это повесить?
— Одежду оставь здесь — я определю куда следует. А сама прямой наводкой — в постель, под теплое одеяло… Последний вопрос: ко мне или к Алене?
— Я пойду к Алене.
— Не самый плохой выбор… Спокойной ночи, родненькая!
— Да, спасибо… Но утром мы поедем за лекарством?
— Непременно.
— Честное слово?
— А когда я тебя обманывал?
— Наверное, никогда… Дима, послушай, что скажу… Нет, лучше потом — у меня мысли путаются… Спокойной ночи, солнышко…
Глава 12
Оставшись в одиночестве, я одну за другой высадил три сигареты, включил и отрегулировал кондиционер, после чего собрал и вернул на просушку застиранное деви́чье приданое, едва преодолев искушение отправить его прямиком в утиль. Днем я намеревался основательно выгулять Вику, навестив с нею несколько специальных магазинчиков, где мне помогут приодеть ее так, как она того заслуживает. В их светлых нешумных залах, под сводами которых пахло скорее розами, сандалом и хорошим кофе, нежели ситцами и башмаками, вас как нигде встречали по одежке, несмотря на то, что именно за нею вы сюда и пришли. Думается, даже в своем первозданном виде моя юная спутница выглядела бы здесь более уместно, чем в том спортивном отрепье, которое отличало ее нынешний стиль. Впрочем, меня это ничуть не смущало, если не сказать — подзадоривало. По стопам известного персонажа, сыгранного Ричардом Гиром в «Красотке», я хаживал уже не однажды, и, по крайней мере в том, что касается шоппинга, мог дать ему сто очков форы. Но, пожалуй, впервые, предвкушая, как бойкие обходительные барышни, вроде Влады и Алисы с Тверской, станут наряжать и украшать мою девушку, я испытывал подлинное вдохновение. Разумеется, не лишним было бы сличить мои миссионерские прожекты с планами самой девушки, однако я искренне надеялся, что нам удастся прийти к согласию, тем более что о колготках и хрустальных туфельках, как у Золушки, мы, кажется, уже договорились…
Закончив мысленно примерять на Вику кое-какие принадлежности от Сары Шоттон, я отправился в свой кабинет. Мне вздумалось отыскать дубовый лист, который постоянно приходил мне на память с того самого момента, как я заметил его изображение, оставленное на туалетном зеркале чьим-то тонким мечтательным пальцем. Палец наверняка принадлежал Вике, поскольку моя сестра рисовала в подобных случаях всего три узнаваемые вещи, самая приятная из которых, хочется верить, призвана была имитировать сердечко. Я надеялся, что прошлогодний листок, засунутый мною в какую-то английскую книжицу, уцелел, и мне удастся порадовать Вику такой романтической диковиной. Дело представлялось несложным. Много ли изданий родом с Туманного Альбиона можно насчитать в моей библиотеке? Я насчитал пятнадцать, для чего мне потребовалось перекопать всю библиотеку, каковая частью располагалась на книжных полках, частью скопилась под столом, а частью рачительно сберегалась в таких неожиданных местах, каких мне даже называть не хочется. Интрига сохранялась вплоть до шестнадцатой книжки, которая ради вящей путаницы оказалась на немецком, но зато заключала в своих непочатых недрах искомый предмет. Что делал в заштатной Ноттингемской лавчонке поэтический сборник Тилля Ли́ндеманна и какими судьбами он подвернулся мне под руку в груде местной макулатуры — особый вопрос. Видимо, та молоденькая продавщица, с которой мы так мило потолковали, и впрямь была чудо как хороша… Или, как выразился по этому поводу сам Ли́ндеманн:
