— Вика, о чем ты говоришь?

— Но все же правильно… Ты любишь Алену. Алена любит тебя. Мы с Аленой любим друг друга. А у нас с тобой… у нас все может получиться. Я готова тебя любить… Почему мы не семья? Я не понимаю…

— Судя по всему, для тебя это слово тоже многое означает. Однако в корне не то, чем оно стало в моем собственном лексиконе. Надеюсь, это не прозвучит чересчур резко для твоего слуха, но я ненавижу свою семью.

— Значит, это не семья! — немедля отрезала Вика. — Не настоящая семья. Не близкие люди… Я знаю, о чем ты. Это совсем другое. Это семейка. Свою семейку я тоже ненавижу… Все, что от нее осталось.

— Выходит, мы говорим примерно об одном и том же, только на разных языках. Со мной это бывает довольно часто… И пока мы не научились понимать друг друга без слов или, правильнее сказать, невзирая на все слова, будет лучше, если один из нас воспользуется вокабулярием другого… Хочешь, мы станем называть себя семьей? Потихоньку, между нами?

— Я не знаю, — Вика приподнялась на локтях, и я счел этот момент удачным, чтобы выкрасть с ее спины дурацкую пепельницу. — Вокабулярий? Что это? Нет, не нужно рассказывать… Дима, прости, я устала…

— Еще бы ты не устала, бедняжка! — спохватился я. — Это ты меня прости, остолопа! Развел тут турусы вместо благодарности… Ну? Что теперь? Пойдешь в кроватку? Куда тебе хочется? Ко мне? К Алене? Позволь, я тебя отнесу — разве что халат сперва накину…

— Я хочу к Алене… Не надо со мной носиться, я сама дойду… Только чуть позже… Можешь меня немного погладить? На прощание? — она снова улеглась, свернувшись на этот раз калачиком и явив собой зрелище, каковое в своей душе я нашел вполне раблезианским: непристойным до слез и ангельски чистым одновременно.

— Как тебя погладить, милая? — я опустился на диван рядом с нею. Вика не откликнулась, и я осторожно положил руку на ее волосы.

— Да, — сказала она.

Так прошло минут десять. Все это время я прилежно разглаживал Викины перышки, проникая пальцами до самых корней и разминая кожу на ее голове, как некогда делала для меня одна японка, прелестная девушка с неплохим английским, которую я случайно повстречал в Иокогаме, с которой случайно провел пару месяцев, умыкнув ее из дома и поселив в уютном гнездышке на Ильинке, и о которой случайно забыл, когда однажды Кристина, тогда еще совсем не невеста, твердо взяла меня за руку и отвела в свою спальню.

— Вика, — позвал я.

— Что? — она слегка пошевелилась.

— Я подумал о том, что будет дальше…

— И что надумал?

— Я не хочу тебя терять…

— Так не теряй.

— Как мне это сделать? Чего ты от меня ждешь?

— Ничего. Все, чего мне сегодня хотелось, я уже получила.

— Я могу дать гораздо больше!

— Больше, чем мне хочется? А это как-то связано с насилием?

— Не говори так… Возможно, тебе пора задуматься о том, чтобы… я даже не знаю… чтобы больше хотеть.

— Например, чего?

— Желаешь ознакомиться с меню? Хорошо… Мое фирменное блюдо. Хочешь замуж?

— За тебя?

— Родная моя, вероятно, я псих, но точно не сваха. Конечно, за меня!

— Нет. Я Алене уже обещала.

— Что, серьезно?

— Шучу…

— А если серьезно?

— Если серьезно, тогда просто — нет.

— Ясно… А можешь сказать, почему?

— Почему!

— Дружок, — я потрогал ее за плечо. — Что случилось? Я что-то не то сделал? Что-то не так сказал?

— Извини… Извини, мой хороший. Ты тут совсем не при делах. Похоже, я выдохлась… Пойду водички попью…

— Но ты вернешься? Может, проводить тебя до водопоя?

— Солнышко, не колготись! Вернусь в наилучшем виде… Крепко обнять и пожелать тебе спокойной ночи… Уф! — с этим возгласом она перекатилась к дальнему концу дивана, расчетливо прихватив с собой скомканное полотенце, с виртуозной небрежностью обернула мягкую ткань вокруг бедер и, не оглядываясь, пошагала из гостиной, приятно отсвечивая яркими, нацелованными пятками.

Я всласть потянулся, со вниманием оглядел свои обнаженные стати и, не обнаружив в себе не только ничего раблезианского, но даже сколько-нибудь приапического, решительно облачился в халат. К тому же мне внезапно стало довольно прохладно в моей естественной скорлупе… Оставшаяся из-под Вики футболка опустошенно валялась посреди комнаты. Я подобрал ее с ковра и, украдкой покосившись на дверь, поднес ближе к носу. Увы, если сброшенная моей возлюбленной шкурка и впитала ее особенный запах, то он уже почти полностью выветрился. Впрочем, это было не важно. Викой пахли мои руки. Весь воздух вокруг меня все еще был насыщен Викой, дыханием ее тела и беспечной, безудержной страсти. Растроганно всхлипнув, мы с носом сошлись на том, что, нам нужно крепиться. Что, конечно, между нами говоря, весьма заманчиво было бы всплакнуть от невероятного счастья, посетившего нас в образе простой, диковатой и отчасти первобытной девчонки, однако, как настоящие мачо, наперекор ей и ее шаманским предсказаниям делать этого мы ни в коем случае не станем. Не дождется, наша звездочка… Но почему? Почему именно в ней, столь наивной и, в каком-то смысле, столь искушенной, я в мгновение ока нашел все то, чего не смог найти прежде, встречаясь со множеством прекрасных женщин одного со мной круга и даже, не поймите превратно, одной со мной крови? И что такое я нашел, если задуматься?…А какая, к черту, разница? Свой завтрашний день, не говоря уже о сегодняшнем, я, простите за поэтическую гиперболу, скорее мог вообразить себе без солнца, луны и утренней сигареты, но только не без ее шаткого, хрипловатого голоса, внушающего мне невесть что: не то сущие благоглупости, не то истины, принесенные сюда из иного, более правильного и просто немного несуществующего мира…

Неслышно возникшая в дверном проеме девушка перепугала меня до последней степени: не столько внезапностью своего появления, сколько тем, в каком облике она передо мной предстала. Вика оставалась босой, но неизвестно зачем была одета в свое спортивного вида имущество: широкие штаны и тесную майку, которым, как я знал, полагалось сейчас сохнуть в ванной комнате. Наспех причесанные волосы нескладно наползали на щеки и лоб. Черные глаза растерянно рыскали по комнате, шарахаясь от всего, на что натыкались, и не находя повода на чем-то задержаться. Взглянув наконец на меня, Вика неуверенно попятилась. В одно мгновение я очутился возле нее и схватил за вялые, безвольно поникшие плечи. Ее майка показалась мне сырой, и, быстро проведя рукой по обвислой штанине, я тотчас ощутил влагу на своей ладони.

— Вика, господи, что с тобой? — я не понимал, что мне следует говорить. — Зачем ты оделась?

— Не знаю… — она напряженно смотрела в сторону, будто кто-то невидимый должен был подсказать ей ответ. — Наверное, я лучше пойду.

— О чем ты говоришь? Что значит «пойду»? Куда? Зачем?

— Мне нужно…

— Нужно? Что нужно?

— Идти…

— Ночью? В непросохшей одежде?

— На улице тепло, — произнесла она первую осмысленную фразу. — Это здесь холодно… Пусти меня!

— Нет, постой! — я приготовился силой тащить ее к креслу, чтобы усадить и попытаться привести в чувство, но она покорно пошла сама, стоило потянуть ее за руку, и так же покорно села, все еще глядя в сторону и бессмысленно шевеля губами. Я схватил пульт и выключил кондиционер.

— Вот! Сейчас станет теплее… Это какой же злокозненный вредитель Антарктиду мне тут устроил? — я опустился перед ней на колени. — Вика, посмотри на меня… Что случилось? Ведь что-то случилось?

— Случилось, — обреченно согласилась она.

— Что? Скажи мне, пожалуйста!

— Ох, мама… — девушка заслонила лицо ладонями и часто задышала, словно преодолевая паническую атаку. — Дима, подожди… Подожди, я сейчас…

— Дружок, ты меня узнаешь?

— Конечно узнаю, чего ты? Я же в своем уме…

— Слава богу, хоть это мы выяснили! Но что произошло? Милая, на тебе лица нет…

— А за что, по-твоему, я держусь?

— Лучшая шутка в моей жизни! — у меня немного отлегло от сердца. — Родная, не пугай меня больше! Скажи, что стряслось?