— Ну? А ты на что нацелился? Хочешь быть единственным?

— Если откровенно, мне этого очень хотелось бы.

— Почему?

— Странный вопрос…

— Ничего не странный! Тебе было хорошо со мной, так ведь? Думаешь, будь ты единственным, вышло бы лучше?

— Я думаю совсем не так!

— Дима, в данный момент ты вообще не думаешь. Признай это. Ты попросту ревнуешь и все!

— К зайцам? Возможно… Вдобавок, есть такая вероятность, что я даже не начинал еще по-настоящему… Наверное, я ревнив. Просто до сего времени у меня было не так много поводов узнать себя с этой стороны… Можно прожить всю жизнь, искренне веруя, что ты не Отелло, пока не повстречаешь свою Дездемону… Да, пожалуй, я ревнив! Для твоих отношений это такая редкость?

— Нет, конечно… Скорее, правило, с которым мне приходится мириться. До тех пор, пока у меня хватает на это куража и терпения… А потом все кончается. Обычно по-хорошему, хотя, чего там: от иной пламенной Отеллы можно и в глаз огрести… Ну, невелика плата… Вот только с тобой все могло быть и по-другому.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего я уже не имею. Забудь… — круглый, пригретый моими чреслами зад удрученно отстранился.

— Вика, ответь, пожалуйста.

— Ладно, слушай… Ты ведь не такой, как остальные. Я это сразу почувствовала. Ты мог бы оставить мне свободу… У меня должен быть выбор. Я ничего не обещаю, потому что в этом и смысл, но мой собственный выбор мог бы тебе понравиться… Причем я сделала бы его сама, по своей воле и хотению.

— Серьезно? — я затаил дыхание.

— Конечно! А мог бы и не понравиться. Одно из двух.

— Ну, разумеется… — я нашел родинку чуть ниже ее плеча, поцеловал и подумал о том, сколько еще нецелованных родинок можно было бы отыскать на этом едва знакомом, но уже таком дорогом мне теле… Нецелованных мной, во всяком случае… — Малыш, возможно мы неверно понимаем друг друга. Да, скорее всего, я буду тебя ревновать. Признаю это с предельной честностью… Однако здесь нет ничего, с чем бы я сам не справился. Ты не должна меняться по моей прихоти. Черт, пусть это мало вяжется со сказанным, но, будь моя воля, я бы вовсе запретил тебе меняться! В особенности, меняться так, как было бы угодно мне… Я даже спрашивать не собираюсь, с кем и зачем ты видишься помимо меня. Никаких обязательств я тебе не навязываю… Полагаю, мне еще предстоит многое в себе осмыслить, но… Извини, сейчас будет сентиментально… Я настолько благодарен миру за то, что он позволил мне встретиться с тобой, хотя я вряд ли такого заслуживаю, что готов делить тебя с этим миром на его условиях.

— Правда? — немного посомневавшись, блудный зад вернулся на прежнее место, даже не успев охладеть за время недолгой разлуки. — Дима… Раз так, то я тоже скажу… Если честно, никаких посторонних зайцев у меня сейчас нет. Давно уже не было, с месяц… Теперь у меня есть Алена. И, конечно, ты, мой хороший… В общем, всего два зайца… Смешно получается, как в пословице… Короче, вот! Это чтоб ты понимал… Я даже загадывать не хочу, как все сложится дальше, но… знаешь… интересно было бы взглянуть, ради какого такого случая меня вдруг потянет на новые отношения. Из такой-то семьи, как у нас… Что бы ты обо мне ни думал, я не сплю со всеми подряд.

— Дружок, подобного у меня и в мыслях не было. А вот насчет семьи… Серьезно? Ты так на это смотришь?

— Ты про что? — мне показалось, что Вика слегка напряглась в ожидании ответа.

— Про то, о чем ты только что сказала. Про меня с Аленой. Считаешь нас своей семьей?

— Я не специально так сказала… Ничего особенного я не считаю: ну, просто теперь мы вместе и… В общем, не важно — называй это, как хочешь, — Вика прокашлялась. — Слушай, а давай покурим?

— Надо же! Буквально мысли мои прочла. Но как? В тебе что, какая-то антенна установлена? Где ты ее от меня скрываешь, сознавайся! Здесь? — я игриво боднулся бедрами.

Вика не ответила на шутку — лишь приглушенно прокашлялась еще раз.

— Что, красавица? Лишняя палочка после секса не помешает? — продолжил я изощряться в пубертатном остроумии. — А говорила, что ничего такого и в рот не берешь…

— Ну, во-первых, конечно: ха-ха-ха! Доволен, комик? Господи помилуй, какие же вы все одинаковые… Во-вторых, я не так говорила. А в-третьих, я не хочу курить: я хочу, чтобы покурил ты, — девушка перевернулась на живот и зачем-то ощупала свои губы, словно проверяя, на месте ли они у нее. — Заодно дашь мне затянуться разок-другой… Меня это должно взбодрить.

— Вика, что с тобой приключилось? Утомилась, крошка?

— Да, немного… Тяжелый день выдался. И ночь…

Я дотянулся до пачки и, красуясь перед Викой, проделал замечательный трюк, в заключение которого моя сигарета, несколько раз кувыркнувшись в воздухе, очутилась у меня во рту. Щелкнув зажигалкой, я снайперски поджег ее кончик. Вика ничем не выдала своего восхищения.

— А можешь поставить пепельницу мне на спину? — попросила она.

— Господь с тобой! К чему такое декадентство, милая моя?

— Просто мне так нравится… Воспоминания… Приятные…

— Ну, разве что воспоминания… — я вооружился пепельницей и в нерешительности застыл над нагой фигуркой, распростертой поверх смятого в хлам полотенца, наверняка еще влажного от моего любовного пота. — Куда прикажешь ее определить?

— Попу видишь?

— А то как же! Глаз не могу отвести…

— Ну, глаза можешь оставить, где есть, а пепельницу поставь чуть выше.

— Сделано, — попутно я смахнул какие-то соринки, налипшие на закругленные части девушки с потрепанной обивки моего дивана. — Затянешься, малышка?

— Да, давай… — Вика как следует, по-взрослому затянулась и, на секунду задержав дыхание, выпустила струю дыма в противоположную от меня сторону. — Все, мне хватит… Только голова закружилась… Кури, милый, а я пока полежу…

Она опустила голову и затихла. В пепельнице, установленной аккурат меж симпатичных ямочек на ее крестце, затесалась пара Алениных окурков с золочеными, нервно изгрызенными мундштуками, которые я машинально отделил от кучки своих, отодвинув подальше и придавив к хрустальной кромке. Сидя рядом с Викой, я с наслаждением укорачивал свою жизнь на длину очередной сигареты и с нежностью разглядывал доверчиво открытое моему взору тело, ничуть не озабоченное тем, как оно сейчас выглядит, познанное мной и вместе с тем непостижимое, и прямо в данный момент таинственным образом претворяющее уплетенный за ужином оливье в хитроумные душевные порывы: любовь, самолюбие, тягу к неведомой свободе, мучительные страхи и сомнения…

— Ты ведь называл меня родной, — сказала вдруг девушка. — Родненькой… Зачем?

— Откуда такой вопрос, детка? — выпалил я, огрубев от неожиданности.

— От верблюда! — уже не в первый раз поделилась своим источником Вика. — Ты так меня называл. Что это для тебя значит?

— Видишь ли… — всеми фибрами своей немощной души я ощутил, что нужно отвечать откровенно, безо всяких фокусов. — Для меня это очень многое значит. На всем свете я называю так только Алену… Но выразить, что за чувства воплощаются в этом слове, будет довольно сложно… Это такое состояние близости, для которого у меня нет ни линейки, чтобы его измерить, ни знаков, чтобы передать его глубину, силу, тяжесть, напряжение, накал и все, что оно в себя вмещает… А еще там есть любовь. И задача от этого отнюдь не делается проще… Знаешь, когда-то у меня была невеста…

— Да, знаю. Кристина… Красивая?

— Красивая. Безумно красивая… Но не родная…

— А я?

— Ты тоже красивая.

— Дима, но я не об этом…

— Знаю, что не об этом. Подожди минутку… Я собирался сказать по-другому… — я зажмурился и, прежде чем произнести следующую фразу, изо всех сил постарался понять, верю ли я в то, что готово было сорваться у меня с языка. Как будто я мог себе верить…

— Ты тоже очень красивая, Вика, — сказал я. — Красивая во всех смыслах… И я мог бы тебя полюбить, если бы отважился… Милая моя… Родненькая моя…

— Спасибо тебе… — она шумно задышала носом. — Но почему же тогда… чем мы тогда не семья? Нет, прости! Прости… это не обязательно… я дура… Вчера ты впервые меня увидел, ты совсем меня не знаешь. Слишком быстро, да? И ты мне все уже объяснил, я просто не поняла… нет, ты не объяснял… я сама себе объяснила…