— Привет! — кивнула мне Вика. — Симпатично у тебя тут, ничего не скажешь. По нашему девчачьему разумению так вообще красота. Все такое розовое, как в домике у Барби… Это для настроения?
— Для настроения я предпочитаю спиртное, — хмуро отозвался я, не слишком обрадовавшись такой аналогии. — Не нравится розовый — пульт освещения на стене, справа от выхода: предлагаю им воспользоваться.
— Пультом или выходом?
— А ты молодец… Ладно уж — пультом. Можешь выбрать иллюминацию на свой вкус. Любые цвета, какие пожелаешь…
— Совсем как у меня в ванной, — сообщила девушка. — Знаешь, там есть зеркало с разноцветными лампочками. Можно смотреть на свое отражение и представлять, что ты хамелеон. Только лучше выключить верхний свет и делать это голышом.
— Вот как? У ТЕБЯ в ванной? — заинтригованно переспросил я. — А позволь уточнить: ты сейчас про какую ванную? Про ту, из которой только что вышла?
— Ну да, — подтвердила Вика. — Про ту, что рядом со спальней.
— Рядом с ЧЬЕЙ спальней, интересно знать?
— Дима, ты чего? Рядом с моей, разумеется… — юная интервентка вовсю пожирала взглядом настенный пульт управления вселенной и потому не слишком вникала в тонкости учиненного мной допроса. — В свою ты меня не приглашал…
— Что ж, ясно, — по-видимому, насчет ее умения чувствовать себя как дома можно было не беспокоиться, равно как и о способности четко проводить границы. — Если честно, даже не подозревал, что мы соседи…
— Вот этот пульт? — подойдя к стене, Вика поигралась с кнопками и, после нескольких творческих неудач, вызвавших у нее радостный смех, соорудила в гостиной прохладную синеватую мглу с лиловыми тенями по углам. — Ну, вот: то, что надо… Прости, ты что-то сказал?
— Нет, просто размышлял кое о чем… Чем еще заняться в третьем часу ночи? А, кстати, почему ты не спишь, уважаемая соседка? Из-за меня? В смысле, это я тебя разбудил?
— А разве ты меня будил? Когда? И зачем? — Вика снова вернулась к моему дивану.
— Не нарочно, разумеется. Но мог пошуметь по неосторожности. Вышло довольно громко. Не слышала, как тут громыхнуло?
— Не знаю, возможно. Мне послышался какой-то шум, и я проснулась. Со сна почудилось, будто отчим опять куролесит, а потом я увидела Аленину макушку из-под одеяла и вспомнила, где нахожусь…
— Виноват! Прошу прощения за беспокойство…
— Ничего страшного. С полчасика я, наверное, вздремнула — для отдыха вполне достаточно. Решила, что можно и прогуляться. Поцеловала Алену и пошла…
— Очень мило… Как там у вас, кстати? Все в порядке?
— Более чем, — коротко ответила Вика. — Было замечательно. Алена сразу уснула.
Девушка на мгновение приподняла подбородок, чтобы полюбоваться на красивые синие сполохи под потолком, и я с изумлением различил на ее шее отчетливые отметины, оставленные чьим-то голливудским прикусом. Любопытно. Раньше, мне кажется, сестренка никогда не пыталась загрызть своих любовниц.
— Что ж, если уснула, то уже с концами. Однако до этого, я смотрю, она лихо порезвилась.
— Ты про зубки? — догадалась Вика. — Знаешь, это нормально. Кусаться вообще полезно, а некоторым — просто необходимо. Я рада, что у нее так сразу получилось. Многие люди всю жизнь не разрешают себе делать то, чего они по-настоящему хотят. Даже если отчаянно в этом нуждаются. Не удивительно, что Алена тоже из их числа…
— Не удивительно для Алены? Ты серьезно? Впрочем, понятия не имею, зачем я спросил… Прости, отвечать не нужно. Не хочу вторгаться куда не следует…
— «Куда не следует» — это, видимо, про секс?
— Бинго! Именно это я и имел в виду. Слово чересчур витиеватое — из головы вылетело. Спасибо, что напомнила…
— Ну вот, теперь ты сердишься… Я вижу, что ты волнуешься за Алену. Это понятно. Вы сильно друг на друга похожи, и оба, хотя и по-разному, очень многое себе запрещаете. И в сексе, и в обычных отношениях с людьми.
— Неужели? — очередное самоуверенное высказывание девчонки привело меня в раздражение. — А ты не слишком торопишься с выводами? Боюсь, у тебя недостанет фантазии, чтобы вообразить, сколько всего запретного мы в состоянии себе позволить. И едва ли хватит испорченности, чтобы одобрить хотя бы половину.
— Дима, — Вика задумчиво почесала сзади под полотенцем, — все, что ты сейчас сказал, означает одно: иногда ты совершаешь поступки, которые считаешь плохими. И чему здесь, по-твоему, я должна удивиться? Мне все же шестнадцать, а не шесть. Я видела, как делают плохое. Я сама делала плохое: не раз, не два и не три. И со мной делали плохое. Вряд ли ты можешь оказаться хуже всех людей, которых я встречала в своей жизни. Вернее, я уже знаю, что это не так.
— Не стану спорить. Возможно, для своего возраста ты повидала многое, но, извини великодушно, рассуждения у тебя все еще детские: то — плохо, это — хорошо. И, нужно заметить, ты и меня умудрилась заразить. Не верится, что я веду подобную беседу.
— А это плохо?
— Ну, вот опять. Я не собираюсь разыгрывать суперзлодея, но, поверь, если по поводу моих деяний мы найдем с тобой общий язык, значит, я действительно в тебе ошибся, и ты уже достаточно испорчена для нашей компании. Забавная была бы ошибка, но едва ли такое возможно в твоем случае.
— Моя испорченность тут ни при чем — ты ведь сам не одобряешь собственных поступков, если так о них говоришь. Наверное, тебя редко наказывают, а ты думаешь, что заслуживаешь наказания. Вот и Алена думает про себя то же самое. И, должно быть, поэтому каждый из вас пытается запретить своему телу быть счастливым…
— Давай оставим эту тему. За ужином она себя исчерпала. Твои воззрения я принял к сведению, но имей в виду: мы с моим телом живем душа в душу и надеемся умереть в один день…
— Как хочешь… — Вика слегка замялась. — А можно я с тобой посижу? В этом кресле, например…
— В кресле, говоришь? — вещим взором я окинул скудную сиреневую упаковку девушки, и их совместная будущность не внушила мне особых надежд. — Собираешься усесться сюда прямо как есть? В полотенце? А о последствиях, случайно, не догадываешься?
— Нужно снять? — рука Вики суетливо дернулась к какой-то краеугольной скрепе возле плеча, удерживающей в целокупности все ее ненадежное облачение.
— Господи, Вика! Нет, конечно! — я в изумлении покачал головой. — Что ж такое! Не снять, а одеться по-человечески.
— Ах, в этом смысле… — девушка нахмурилась и осуждающе зыркнула на свои голые ляжки. — По-человечески уже не получится — я только что штаны постирала. А теперь они сохнут: на той горячей штуке для полотенец…
— Просто пейзанка какая-то… Ты что же, руками их стирала? Не в корыте, надеюсь?
— Штаны? Нет, в ванной. А что тут такого? Почему сразу «пейзанка»?
— Да нет, все в порядке. Но в следующий раз рекомендую воспользоваться машинкой. Там и сушилка имеется. Однако тебе, конечно, виднее. Твоя ванная — твои правила.
— Дима, а я придумала. Ты не против, если я позаимствую твою футболку? Ту, что на дверь повешена. Ведь, кажется, тебе она сейчас не нужна…
— Бог с тобой, надень хоть ее. На большее, чувствую, рассчитывать не приходится…
Похоже, Вика как-то по-своему истолковала назначение предписанного ей дресс-кода (возможно, как дань уважения креслу, а не моей персоне), поскольку приступила к переодеванию немедленно — едва развернувшись к дверям. Я насилу успел возвести очи горе, когда треклятое полотенце соскользнуло с ее спины. Однако уже через секунду, с некоторым запозданием осмыслив полученное мельком впечатление, я вновь опустил взгляд. «Какого черта?» — щелкнуло в моей голове… Нет, вовсе не ладная фигурка удаляющейся от меня Калли́пиги завладела моим вниманием, а куда более знаменательная вещица, нацепленная на ее правую лодыжку и по какой-то таинственной причине не замеченная мною раньше. Мой подарок Алене! Золотой браслет с кучей самоцветных финтифлюшек, который я торжественно преподнес сестре всего год тому назад. Алена была в экстазе, а у меня выдался неплохой денек… Как же так, родная моя? Что делает на этой посторонней ноге, какими бы сказочными свойствами она ни отличалась, мой скромный братский дар, сверкающий отнюдь не самыми скромными каратами? Впрочем, нетрудно было догадаться, как попала сюда эта безделушка. Очертания маленькой стопы с весьма изящной розовой пяткой служили тому лучшим объяснением, а стоило взглянуть повыше, и никаких, круглым счетом, объяснений мне уже не требовалось. Безусловно, девушка была хороша. Добавьте к этому крепкому самодовольному заду Аленину влюбленность, помножьте на восторги первой романтической ночи, и развязка вас уже не удивит. Сестренку явно переполняли чувства, которые она не сумела выразить по-другому, иначе как передарив по-настоящему дорогую ей вещь столь же бесценному и, вероятно, до крайности близкому в тот момент человеку. Душевный порыв Алены я более или менее понимал, но с побуждениями ее подруги все было далеко не так вразумительно… Что значила для нее эта сверкающая мишура? Чем она ей представлялась? Залогом вечной любви? Соразмерной платой за ее привязанность? Конфискацией излишков в стиле ненаглядного Робина Гуда?
