Обнаружив себя лежащим в своей постели, я сразу подумал о том, что нужно срочно вставать, натягивать штаны и ехать в этот проклятущий бар, чтобы вызволить оттуда Алену и Вику, пока с полураздетыми девицами не приключилось какой-нибудь беды, и от этой мысли проснулся уже окончательно. В доме было тихо: ни криков, ни иных подозрительных звуков не доносилось из-за дверей моей спальни. Ничего не переменилось и после того, как, опомнившись, я достал из ушей и зашвырнул в темноту вдетые перед сном беруши. Ночник показывал без четверти три. Я спустил ноги с кровати и сразу почувствовал себя разбитым. У меня болело все тело, а если верить ощущениям, то и ближайшие окрестности вокруг него, чему я по старой привычке даже порадовался. Это означало, что вчерашняя тренировка мне не приснилась, и от нее будет толк. «No pain, no gain», — как твердил каждый мой тренер, начиная с двенадцатилетнего возраста, когда я решил, что железо поможет мне стать сильнее моего родителя. Цели своей я так и не достиг, но поговорка впоследствии не раз пригождалась практически во всем, за что, по милости последнего, мне приходилось браться.

Страшно хотелось курить, но перед тем, как выйти в гостиную, мне, по-видимому, надлежало одеться. Девчонки, наверное, уже дрыхли, однако настоящему джентльмену не пристало полагаться на случай и слоняться по квартире в сомнительном дезабилье, от которого после избавления от берушей ничего существенного, собственно, и не осталось. Сначала — исподнее. Я доподлинно знал, где находятся мои боксеры, ибо, поднимаясь, наступил на них правой ногой и немного струхнул, приня́в в первое мгновенье за обрывок Вайнониной юбки из давешнего сна. Покряхтывая и морщась, я кое-как приодел свои чресла и принялся разыскивать футболку, неуклюже ковыляя по спальне и дожидаясь, когда она попадется мне под ноги. Футболка все не попадалась, и, несколько разгулявшись, я пришел к выводу, что снял и оставил ее где-то по дороге сюда: в гостиной или, может быть, в коридоре. Где-то там следовало искать и носки, а вместе с ними — все раздражающие мысли и всех кровавых мальчиков, накопившихся к ночи. Я всегда так поступаю. Таков мой патентованный способ добраться до постели уже в том относительно умиротворенном состоянии, в каком свои объятья мне раскроет милостивый Морфей, а не гнусное скопище Эриний. Порой этого оказывалось мало, и тогда Морфею полагалось шепнуть: «Привет! Я от Бахуса». Наткнувшись на джинсы, я мысленно застонал, представив, как буду натягивать их на свои непослушные, пронзаемые мучительной болью ноги, понуждавшие меня ходить, как андерсеновскую Русалочку после выпитого ею зелья или, если угодно, как диснеевскую Ариэль после эпиляции зоны бикини. И тут я увидел халат, подаренный мне Викой. Он покоился на стуле и, судя по тому, как аккуратно его сложили, сделано это было не моими руками. Вика? Когда это она успела побывать в моей спальне? Вероятно, во время грандиозной чистки в столовой настырная девчонка нашла халат висящим на дверце серванта, куда я его, помнится, определил, и решила доставить поближе к хозяину. «Попробуйте как-нибудь надеть его на голое тело», — пришли мне на память ее слова. Что ж, очень кстати. Халат показался мне весьма приятным и, несмотря на непривычную свободу, которую он предоставлял всем моим движениям, я почувствовал себя достаточно одетым, чтобы выползти из своей берлоги.

В гостиной я поколдовал над освещением и, устроив столь милый Алениному сердцу розовый полумрак, огляделся по сторонам. Самая уютная комната в доме. И почти ничего лишнего. Вот любимый диван, на котором я провел как лучшие, так и худшие часы своей жизни, разделивший со мной как горькие услады одиноких возлияний, так и послащенную последней близостью горечь расставания с Кристиной. Вот мой домашний кинотеатр, обладающий волшебной способностью двигать время, без которого никакому утру, просиявшему над этой землей, не суждено было бы претвориться в вечер. Вот гигантское кожаное кресло — благословенный островок посреди моей обители, где так замечательно прижилась Алена и куда ее постоянно тянуло, в каком бы месте и расположении чувств она ни находилась. Вот кофейный столик, на который Алене полагалось класть ноги, когда по своему обычаю она распластывалась в кресле во весь рост. Вот прочая мебель, что тоже однажды пригодится: рабочий стол у окна, задернутого сейчас плотными шторами; элегантные стеллажи напротив, пока почти пустые, но весьма подходящие, например, для книг и каких-нибудь других сувениров; искусственный камин, купленный для еще большего уюта и никогда не включавшийся с тех пор, как Алена пообещала плевать в него всякий раз, как только увидит эту пошлятину зажженной. А вот и моя футболка — висит себе на дверной ручке и вполне, на мой вкус, гармонирует с окружающей благодатью.

Вокруг по-прежнему царила мертвая тишина, нарушаемая лишь интимным шепотом кондиционера. Придерживая полы халата, я со страдальческим вздохом опустился на диван и — крайне удачно уселся на пульт от кинотеатра. Экран засветился. Сердце замерло. «Бу-ра-ти-но! Бу-ра-ти-но!» — обрадованно заскандировал многоголосый хор. «Да чтоб вы все околели!» — в бешенстве прорычал я и, выхватив из-под себя дьявольскую машинку, учинил беспощадную расправу, одним метким выстрелом отправив в небытие всю оголтелую компанию. Успокоив дыхание и закурив, я вновь опасливо прислушался к спящему дому. Увы, не такому уж и спящему, как можно было надеяться. Моя глупая оплошность явно кого-то потревожила. Сначала на девичей половине наметилась неясная возня, затем отчетливо стукнула дверь гостевой спальни, после чего включился и зашелестел душ. Я был почти уверен, что это не Алена. Во-первых, никто не ныл и не сыпал ужасными проклятиями. А во-вторых, с чего бы Алене просыпаться? Наша принцесса на горошине могла целую ночь не сомкнуть глаз из-за того, что постеленные ей простыни странно пахнут (один раз они пахли у нее «мухоморами», что бы это ни означало), но если уж сестрица засыпала, то будьте покойны — добудиться ее не было никакой возможности. Принцесса превращалась в совершенное бревно, глухое ко всему происходящему, если не считать того, что такое бревно могло крепко куснуть вас за палец, если в попытке воскресить его к жизни вы бы отважились зажать ему нос, как это сделал однажды некий недалекий родственник принцессы…

Не Алена плескалась довольно долго, по всей вероятности, без остановки переключая душ с одного режима на другой и с наслаждением подставляя свое любознательное тельце то под мощный водопад, то под рассеянный дождик, то под пелену водного тумана, в которой можно стоять бесконечно, ощущая, как твоя бренная оболочка постепенно растворяется в теплом приветливом облаке, спустившемся сюда прямо с небес Эдема. Затем, вероятно, нужно было тщательно промыть короткие не русые волосы, испытав на деле несколько диковинных шампуней, натащенных сюда неведомо кем. А еще там имелась целая пропасть разных мочалок, губок, терок и щеток, предназначенных невесть для каких гигиенических ухищрений, которыми можно было поскрести на пробу то тут, то там, а некоторые из них, вполне возможно, годились и для того, чтобы отшлифовать с их помощью свои гениальные подошвы… Я несколько замечтался, представляя, как, выбравшись из душевой кабинки, не Алена увлеченно разглядывает себя в огромном настенном зеркале, играясь с его разноцветной подсветкой, и пропустил момент, когда в гостиной бесшумно возникла невысокая девичья фигурка, завернутая в куцее сиреневое полотенце. Я никогда не понимал, как они это делают и на каком честном слове держится вся эта хлипкая композиция, но по опыту знал, что если сему наряду и суждено упасть, то только по воле его гордой владелицы. Кристина, например, не раз роняла такое вот полотенце к моим ногам одним шаловливым движением бровей. Во всяком случае, так это выглядело…

Я с тревогой посмотрел на густые черные брови вошедшей. Нужно сказать, что с лица Вики уже исчезли всяческие косметические глупости, благодаря которым ее сходство сами знаете с кем достигало степени неразличимости, однако теперь на этом еще более помолодевшем лице отчетливо проступили черты собственного характера девушки, несвойственные, сколько можно судить, ее знаменитому прототипу. Я не великий физиогномист, но нельзя было не заметить, что в Вике заключено гораздо больше здравого смысла, чем могло показаться поначалу, а кроме того, ее облик свидетельствовал о необычайном упрямстве. Легко можно было представить, как этот округлый подбородок строптиво выдвигается вперед и маленький черноглазый бульдозер прет к намеченной цели, превозмогая все трудности и терпеливо снося неудачи. А как быть с препятствиями? В особенности если таковыми становятся люди? Взгляд Вики не выдавал в ней склонности к суровым решениям, однако нельзя было угадать, как исказится это лицо, трогательно облепленное мокрыми волосами, в минуту сильного гнева. Не вздыбятся ли тогда эти самые волосы султаном рассерженных аспидов над грозными, мечущими молнии очами… Впрочем, кажется, я увлекся. Удивительно как разыгрывается воображение по ночному времени. Вот уже и до аспидов дошло… Вика остановилась в трех шагах от моего дивана и, заложив руки за спину, принялась покачиваться на длинных худых ногах, открытых взору настолько, что их задрапированное полотенцем продолжение наверняка называлось уже как-то иначе…