— Тем паче, — бесстрастно кивнул я. — При всей конспирации, трудно было не дать отцу повода для подозрений. А когда у него появляются подозрения, ты знаешь, как он поступает. Хочу сказать: знаешь, как он действует внутри семейного круга — не будем сейчас об инородцах…

— Предположим, не знаю, — воспротивилась сестра. — И как он действует?

— Лично мне известны два сценария: один для эпизодов повесомее, другой для всякой ерунды. Есть кое-что на свете, друг Алена, что мнится ему важным, какой бы кривой меркой эта важность ни измерялась. Коснись дело таких вещей, и он пойдет до упора, не считаясь с ценой: докопается до сути, извлечет мораль, припрет тебя к стенке и огласит свою отцовскую волю. Кончается это всегда одинаково: либо так, как нравится ему, либо так, как никому не нравится…

— Никому, включая меня, — некстати вставила сестрица.

— И второй сценарий. Если, по мнению отца, предмет не стоит его внимания, тогда — все просто: зажигай сколько влезет, пока сам не выдохнешься. Или пока не повзрослеешь, что почти то же самое. Можешь кутить по ресторанам неделями, можешь с байкерами по ночной Ходынке гонять, можешь полстолицы затащить в постель — ему плевать. Глянет, поморщится и отвернется. Дескать, чего не вижу, того и не знаю… Эдика не напоминает? Только он, бедняга, о подобном знать опасается, а отец… как выразиться-то поточнее… брезгует…

— Какая-то лажовая теория, — Алена глубокомысленно почесала в ухе. — Что мы имеем? Имеем гребаную страшилку. Будто бы полная летопись моих искрометных подвигов давно лежит у батюшки под сукном. Спрашивается, нужно ли мне напрягаться по этому случаю? Оказывается, что нет, не нужно. На самом деле, все пучком. Можно расслабить булки и не париться. И почему же, интересно? А потому что все мои завихрения ему, видите ли, до лампочки… Так, что ли, выходит?

— Гуманитарные науки ужасно на тебя влияют, — заметил я вскользь. — Нахваталась словечек в своих университетах… Еще немного, и без специального переводчика мы с тобой не обойдемся. Или придется перейти на английский.

— We fucking should be closer to our common people, bro, — заявила сестра. — With the mob you need to speak in its language… Так я правильно все уяснила? По-твоему, увлечения дочери занимают папулю меньше, чем выступление наших гимнасток на Олимпиаде? Давеча он только что молнии не метал…

— В случае отца — вполне вероятно, — подтвердил я. — С его, прошу прощения, шкалой ценностей никто из нас в подлинности незнаком. Того малого, что знаю я, вполне достаточно, чтобы не стремиться освоить остальное. А ведь мне, наследнику идеи, кое-что из этого он даже пытался привить в свое время… Крошка сын к отцу пришел… и свихнулась кроха…

Алена уже докурила и теперь с тихой ненавистью смотрела на пепельницу, которая мешала ей привольно развалиться в кресле, разбросав руки по подлокотникам. Я снова пришел на помощь и устранил проблему. Стянув кроссовки и белоснежные носки, упавшие на пол там, куда привело их земное тяготение, сестра приняла полулежачее положение и разместила босые ступни на поверхности столика. Как всегда, я едва удержался, чтобы не пощекотать ее розовые подошвы — уж такой, признаться, дурашливый рефлекс они во мне обычно вызывали.

— Предположим, ты прав, — сказала Алена, внимательно разглядывая свои стопы и любуясь тем, как ловко шевелятся на них пальчики. — Я так не думаю, но предположим. Пусть моя личная жизнь у папеньки на тридесятом месте, и его не сильно волнует, с кем конкретно я кувыркаюсь в постели. Только легче от этого не становится. Приоритеты вечными не бывают: сегодня все выглядит так, а завтра не замедлит перевернуться с ног на голову. Напомню, о чем идет речь: мне нравятся девчонки. И, если что, загвоздка будет не в том, что я встречаюсь не с тем перцем, с каким надо бы, а в том, что я трахаюсь не с той половиной человечества. Перца можно заменить другим, если он кого-то не устроит, а вот насчет человечества мои вкусы подменить трудновато. И не сегодня завтра в глазах отца это может сделаться проблемой…

Она замолчала, уставившись куда-то в сторону и нащупывая свой крестик под шелковой тканью блузки.

— С чего вдруг? — поинтересовался я, ощутив явную недосказанность в ее словах. — Откуда такие мрачные предчувствия? Ты что-то услышала, родная? Уловила особые флюиды из отцовских покоев? Невербальные знаки за семейным ужином по четвергам? La vibration du mollet gauche du père est un grand signe?

— Va te faire foutre, — напутствовала меня сестренка. — Я понятия не имею, что сказать… С семейкой ***ских ты знаком, конечно?

— Был, — коротко ответил я. — Теперь раззнакомился.

— Они у нас в чести последнее время. Прикинь, чуть ли не домами дружить начинаем: то визит, то пикник, то утреня, то вечеринка… С какого перепугу — пес его знает. Тайна сия велика есть…

— Не по чину им, вроде, — усомнился я. — Что в них проку для отца?

— А я о чем? Строго говоря, меня это не колышет: если папаня какие-то мосты наводит, мое дело маленькое. Если нужно бумеру очкастому за столом поулыбаться — я поулыбаюсь, нужно с мымрой его почирикать — я почирикаю. Но эти еще и отпрыска повсюду за собой таскают — куда они, туда и он.

— Антона, смею предположить?

— Нет, младшенького. Сережу. Знаешь его?

— Не так хорошо, но знаю… — ответил я, припоминая. — А по Сережиной части что от тебя требуется: улыбаться или чирикать?

— А вот хер разберет, что от меня требуется! — сестра вновь уселась прямо, свернув ноги калачиком. — Папенька его особенно привечает. Разговоры у них, понимаешь ли: здесь политика, там экономика, немного поодаль литература с музыкой, ну а в спорте мы, разумеется, всех порвем и так далее. Мнения его спрашивает и, кажется, мнением этим доволен: жмурится, по плечику хлопает. В общем, нравится ему новое поколение — реально нравится.

— Что ж, если без придирок, о Сергее худого слова и правда сказать не получится, — я еще раз порылся в памяти. — Умный парень, не подлец, не гнида — уже дорогого стоит. И на личность, помнится, далеко не урод. Скорее даже красавчик: высокий, атлетичный, сероглазый… В чем дело, малыш?

Поза Алены меня не порадовала. Она сидела в очевидном напряжении, выдвинув вперед плечи, и, запустив руку в разрез своей блузки, дрочила мамин крестик на груди. Тревожный симптом. А различив в ее глазах сполохи подавляемого страха, я и вовсе забеспокоился:

— Аленушка? Что ты, родная?

— Мне до звезды, какой он у вас молодец, — едва сдерживаясь, пробурчала сестрица. — Пусть у него душа размером со слона и член как ракета, я очень рада. Не нужно только сватать меня за этого супергероя!

— Да кто ж тебя сватает, господи? Тем более… в контексте ракеты…

— Я не вполне уверена, конечно… — Алена помолчала. — С тех пор, как я вернулась… ну, из турне своего… повсюду этот Сережа… Чуть ***ские на порог — зовут меня. На тусовку с ними выехать — опять я. Даже на охоту уже ангажировали — махну с ними в конце августа: вальдшнепов стрелять. И откосить ни единого шанса не дали… Сука, где я и где вальдшнепы! Неспроста все, поверь. Боюсь, уж не прочат ли мне в женишки этого кошерного киндера…

Высказав наконец свои опасения, сестра воззрилась на меня с такой жадной и, в то же время, стыдливой надеждой во взгляде, что я едва не прослезился. Ей очень хотелось, чтобы я немедленно доказал неосновательность ее суждений и развеял все страхи, чем мне и пришлось заняться засучив рукава.

— Сплошные фантазии, — жестко рассудил я. — Домыслы на почве злокачественной андрофобии. Во всей истории я не услышал главного. В нашей секте «делать» означает — «говорить», пусть даже говорится нечто противоположное тому, что делается. Так что следим не за руками, а исключительно за словами. Разговоры были? Намеки? Шуточки?

— Слава богу, разговоров пока не было, — Алена попыталась приободриться и оставила в покое крестик, однако тут же схватилась за большой палец ноги, словно за рычаг управления своим внутренним миром. — Но, пойми: картина реально такая, будто нас умышленно сводят. Подталкивают меня к этому кренделю: мол, приглядись к нему хорошенько, послушай его вкрадчивый баритончик, принюхайся, каким призывным парфюмом он обрызгался сегодня ради тебя. На природный магнетизм уповают, умники. Помнишь, как в «Барышне-крестьянке»? «Время и природа все сладят»…