И тут я, как Минька, подумал растерянно: почему же сначала меня, а не его?

Абакумов подбросил на здоровенной ладони пистолетик, ловко поймал и неожиданно кинул мне его через стол. Взял я пушечку во вратарском броске и, не веря ушам, услышал скрипуче-насмешливое:

– Благодарю за службу… Личный подарок тебе…

И, не успев еще поблагодарить, я рассмотрел на рукоятке изящного браунинга гравировку: «КАПИТАНУ В. А. САПЕГЕ ОТ МИНИСТРА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УКРАИНЫ П. МЕШИКА».

И, глядя в жуткие абакумовские зрачки, огромные, на кровяном настое белков, не мог понять: велит он мне застрелиться или действительно благодарит за службу.

И что это за странный браунинг?

Красивая пятизарядная игрушка. Дамский фасон. Никелированный, с чернью, на рукояти – накладки из слоновой кости. А на кости – «Сапега».

Сапега. Кто такой? От Мешика. Личный подарок – теперь уже мне. Что это значит? Просто намек? Или пистолет должен как-то стрельнуть? Думай быстрее. Быстрее! Может быть, в этом браунинге спасение? «Сапеге от Мешика». Мы встречаемся с Мешиком в этом кабинете сегодня ночью. Он должен подтвердить мои слова. А подтвердив, написать рапорт на Крутованова. Так… А может, я должен из этого пистолета застрелить Мешика и чтобы подумали на Сапегу? Да нет, чушь какая-то…

– Спасибо большое, Виктор Семеныч.

– Кушай на здоровье, – пудово усмехнулся министр.

– А что, Сапеге он больше не нужен? – подкинул я браунинг на руке.

– Нет. Сапега больше глупостями не интересуется…

– А раньше интересовался?

– О-о! Большой был шалун! Любимец товарища Мешика, личный адъютант. Весельчак и бабоукладчик – саму Мешичиху ублажал…

– Да-а… Бывает… – промычал я неопределенно, а внутри меня сотрясала едкая дрожь, потому что я понимал: не посудачить праздно об утехах в генеральской семье вызвал меня срочно Абакумов. Он для меня приоткрыл наборную дверцу тайника в своем сейфе, полном личных секретов профессиональных хранителей чужих тайн. Пистолет был оттуда – из заветной схоронки. И вынул его Виктор Семеныч для того, по-видимому, чтобы в принципе отбить у Мешика охоту сопротивляться. Крутованов должен быть заколочен во гроб безукоризненно.

Но зачем он дал этот браунинг мне? Какая мне отводилась роль в предстоящем спектакле с Мешиком?

– Бывает-бывает… – согласился злобно-весело Абакумов. – Бывает, и гусь кобыле заправляет. Вот только конфуз у Сапеги с Мешичихой вышел. Вскарабкался он на нее, как таракан на краюху, да, видно, торопился сильно: он и портки не снимал. А пистолетик этот, министром дареный, лежал в кармане. От прыжков да страстных судорог соскочил предохранитель. Ну, шахматист хитроумный, скажи, что случилось из-за этого?

– Самопроизвольный выстрел? – уверенно предположил я, а сам быстро думал о том, что, судя по благожелательной откровенности Абакумова, не читал он еще протокол, написанный Минькой, и это означало наличие какого-то времени у меня для маневра, существование маленькой лазейки в жизнь.

– Вот именно – выстрел. Пробуровил он ей пулей жирную ляжку, а себе – форменные галифе. Теперь скажи, что должен был совершить наш друг Пашка Мешик, вызванный обслугой в свой срамотной дом?

– Сделать вид, что ничего не было. Точнее говоря, несчастный случай. Вытирала жена пыль со стола и нечаянно прострелила себе жирную ляжку…

– Правильно. Так Мешик и поступил. Ничего не было. И – обделался…

– Почему?

– Потому что я тоже сделал вид, что ничего не было… Раз он помалкивает, то и я решил подождать, посмотреть, как он меня перехитривать будет, как Сапегу своего бойкого без меня карать станет.

– Дождались? – спросил я с искренним интересом, поскольку эта история могла быть разъяснением моей роли в игре с Мешиком, а могла быть и предупреждением о моей судьбе. Так сказать, жребий, вынутый на предварительный анализ.

– Конечно дождался. Меня, Павел, перехитрить нельзя. Во-первых, я знаю все. Потом у меня есть терпение – два, и законы жизни я хорошо понимаю – это три. Коль скоро Мешик сделал вид, что ничего тогда не было, значит все события просто передвинулись вперед. Надо их предусмотреть, подговиться и ждать. И однажды в сводке я прочту: «…исчезновение капитана госбезопасности Сапеги…»

Не знаю, может быть, я и вздрогнул тогда. А может, годами наработанная, тренированная выдержка спасла. Но впервые я испугался Абакумова не привычным страхом перед его всевластием над моей судьбой, а какой-то мистической боязнью его способности угадывать мои мысли, побуждения, душевные импульсы. Ведь всего полчаса назад я прикидывал возможность исчезновения Миньки Рюмина в известковых ямах у старого кирпичного завода.

– Видишь, как бывает, – раздумчиво, не спеша сказал министр. – Ушел Сапега утром из министерства, а домой не пришел. И не видел его больше никто. Почти никто. А Пашка-то Мешик уверен, что наверняка никто не видел. Да только вот пистолетик Сапегин в сейфе у меня оказался. Случайно, само собой… И рапорт соответствующий. Вот какие пироги…

Помолчали мы отчужденно. Я – от неопределенности своего положения, министр – от досады, что пришлось ему со мной, ничтожным червяком, мизераблем этаким, делиться одним из своих сокровищ тайновладения. Хоть и для дела – а все равно жалко.

– Что я должен делать? – спросил я.

– Ничего. Носи этот пистолет всегда. И везде. Понял? Всегда!

Мне показалось, что я догадался.

– И сегодня ночью тоже?

– Я сказал – всегда! – заметно раздражаясь, крикнул Абакумов.

– Я понял, Виктор Семеныч. Но приказом запрещено входить к вам в кабинет с оружием.

– Я скажу Кочегарову. Тебе будет можно.

Кажется, я понял. Какие-то подробности намерений Абакумова мне, естественно, не были известны. Но одно было ясно: нашу очную ставку с Мешиком он планирует не как официальную процедуру, а вроде дружеского разговора с пьянкой, которой будет внимательно дирижировать. И не хочет объявлять Мешику, что знает в подробностях историю с Сапегой. Наверняка вдруг попросит у меня под каким-нибудь предлогом пистолет, потом покажет хорошо знакомую вещь Мешику, ввергнет его в полную панику, в ужас. И сосредоточит все внимание Мешика на мне – человеке, владеющем тайной убийства Сапеги.

Мешик после этого, безусловно, подтвердит все о саксонском алмазе, прилипшем к рукам Крутованова. И возненавидит меня лютой смертельной ненавистью. А проникшись этим высоким всепоглощающим чувством, Мешик через свои немалые связи соберет всю гадость обо мне и при первом удобном случае вручит Абакумову. Вот и будем мы, ненавидя и боясь друг друга, лежать в обнимку в сейфе с наборным замком у министра и работать на него, не переводя дыхания, ибо кто первый устанет, тот вылетит из игры.

В никуда. Как Сапега.

Прекрасный ход. Просто великолепный. Как говорят бильярдисты – кладка на две лузы.

А министр сидел, по-бабьи подперев ладонью щеку, смотрел на меня грустно.

– Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ генерал-полковник! Все понял. Пистолет всегда будет при мне. – И бережно опустил браунинг во внутренний карман.

Абакумов вздохнул и, видимо не доверяя до конца моей сообразительности, поведал печально:

– Рассказывали мне, что Пашка-то Мешик денщика совсем отстранил от чистки сапог. Только мадам министерша их чистит, чуть не языком блеск наводит и сама же ему их обувает. Это у нее епитимья такая. А Пашка, когда пьяный, хлещет ее голенищем по роже, приговаривает: «Эх ты, кусок старой бляди, какого парня пришлось из-за тебя… Э-эх!..»

Хмыкнул я неопределенно, а Виктор Семеныч подмигнул мне товарищески и, чтобы я не отдалялся слишком, не отплывал сверх меры от борта его державного корабля, подцепил меня багром своего сверхсознания, подтянул ближе:

– Смотри, Пашуня, в генералы выбьешься – не заводи себе прытких адъютантов. А то придется твоей евреечке сапоги генеральские полировать: ее гордыне горечь хинная, а тебе – злоба лютая… – неодобрительно покачал головой и бросил: – Ну, ладно, свободен. Можешь идти…