– Присаживайтесь, я ваш врач, меня зовут Николай Сергеевич…

Перед ним был абсолютно пустой стол. Блестело чистое пластиковое покрытие.

Кисти рук врача лежали на столешнице, и от зеркального подсвета ее казалось, что у него много рук и неисчислимые пальцы. Мне неприятно было смотреть на его красногубый рот, плотно заросший крепкими длинными зубами, и я боялась смотреть на эти неисчислимые пальцы – чисто вымытые, с коротко подстриженными ногтями, сплюснутые в фаланги, наверняка ужасно сильные. Серая гладкая кожа рук, без волос, без морщинок – будто он надел для разговора со мной резиновые перчатки.

– Как вы себя чувствуете, Сульмифь Моисеевна?

– Нормально, – быстро выдохнула я. – Я хорошо себя чувствую…

– Как сон? Хорошо ли почиваете? – И бешено, слепо улыбнулся.

– Хорошо. Как всегда.

– Кошмары не мучают? – мелькнули зубы в бороде, как у лешего.

– Нет, мне никогда не снятся сны.

– Головка не болит? Мигреней не случается? – хрипнул своим противным хохотком.

– Нет.

– Энцефалитом не страдали? В детстве головкой не ударялись? – спросил он и отбил торопливую гамму по столешнице, будто спешил закончить занудный обязательный опрос.

– Не страдала. Не ударялась.

– К психоневрологам не обращались никогда?

– Нет. Я совершенно здорова и хорошо себя чувствую.

Полыхнул желтый, ненавистный мне блеск зубов – искренне развеселился врач:

– Ах, если бы все вот так! Менструации – нормально? В срок? Без осложнений?

– Да.

– А какое сегодня число, Суламифь Моисеевна? – И не смеялся, и пальцами рук не стучал.

– Семнадцатое сентября. А что? – удивилась я.

– Ничего. А день недели?

– Пятница. – И вдруг в сердце полыхнул ужас. Я вспомнила на двери в диспансере расписание приема, мимо которого промчалась в спешке, не задумавшись ни на миг, – в пятницу приема нет! В пятницу в психдиспансере нет приема!

Пустынные коридоры, выключенные коробки диапозитивов на стенах, тишина.

Мы здесь одни с похохатывающим врачом Николаем Сергеевичем. Может быть, он никакой не врач, а случайно забредший в диспансер псих? И допрашивает меня сейчас, проверяя адекватность своей реакции?

Псих Николай Сергеевич снова подобрел, рванул на лицо устрашающую улыбку:

– Вас беспричинные страхи, тоска не мучают?

– Нет, ничего меня не мучает.

В коридоре остался Шурик – надо вскочить, выбежать из кабинета. Этот человек ненормальный, или я сошла с ума. Но нет сил шевельнуться. Тлеет надежда – ему звонила Сурова, сейчас вынет из ящика стола справку – вы свободны.

– Суламифь Моисеевна, вы, по-видимому, абсолютно здоровы, я вам выдам справку. – И снова перекал желтоватых длинных зубов в красной окантовке губ.

Слава Богу! Великий Шаддаи! Какие меня мучат страхи, какая ужасная томит меня тоска!

– Но вам надо будет проехать со мной в больничку, там вам сделают пару анализов, и пойдете домой…

Зачем в больницу? Что он хочет от меня?

Сзади отворилась дверь. Это Шурик. Я обернулась и увидела двух коренастых корявых мужиков в белых халатах. Один держал медицинский чемоданчик, а второй почему-то прятал руки за спиной.

Я вскочила со стула:

– Никуда я не поеду! Зачем? Зачем? Какие анализы? Что вы хотите?

Врач улыбался и негромко говорил мне:

– Ну-ну-ну-ну! Успокойтесь, не волнуйтесь, Суламифь Моисеевна! Ну-ка, ребята, давайте померяем давление и поедем. Ну-ну-ну…

Он успокаивал-припугивал меня, как брыкающуюся лошадь.

– Оставьте меня в покое! – пропавшим голосом закричала я, чувствуя, как меня заливает ледяная тошнота обморока.

– Меряйте давление! – сказал врач, и непомерная тяжесть обрушилась мне на плечи, я просела на стуле, чьи-то железные руки прижимали меня к спинке, а через голову полезла петля. Толстая веревочная петля.

Они меня решили задушить. Бесшумно задавить в психдиспансере. И кошмарная животная сила убиваемого зверя взметнулась во мне.

Рванулась вверх и нечаянно – попала, с хрустом ударила головой в лицо санитара. Я тонула и рвалась к поверхности.

В мозгу все помутилось, но я не чувствовала боли, а только нечеловеческий испуг и остервенение. Невыносимый сиплый рев несся где-то надо мной:

– Шу-у-у-рик! Ал-е-е-еш-ка-аа! Они уу-уу-уби-ва-а-а-ют! Не хо-оо-чу! Шу-у-у-рик! Ал-е-е-еш-ка-аа! – И не понимала, что так жутко могу кричать я.

Тяжелым деревянным ударом по затылку бросили меня на пол, и я видела снизу, как перепрыгнул через пустой стол врач Николай Сергеевич, и он висел какое-то время в воздухе надо мной, и его желтый веселый оскал разыгравшегося беса падал на меня бесконечно долго. И рухнув – дал короткую, секундную передышку спасительной тьмы беспамятства, заслонившего, как черной шторкой, кошмар моего убийства.

Я слышала, как хрипло дышал доктор, как он зло сипел санитарам – «Ослы!.. что вы делаете!.. да не так!.. дай вязку!.. я сам!.. вяжите ее „ленинградкой“!..».

И снова пришел мучительный свет, я видела – они крутят меня не веревкой, а толстым фитилем от керосиновой лампы. И я еще не верила, что мое тело слабее лампового фитиля, – я бешено билась и рвалась у них в руках, и глохла от их сопения, приглушенного злого мата, от треска разлетающегося на куски платья, падающих стульев и собственного вопля. Где же Шурик? Алешенька, где ты? Почему вы все покинули меня в этот страшный час?

Господи Великий на Небесах! За что? Видишь ты, что со мной делают? За что?

У меня вдруг сильно потекла кровь изо рта и боль в плечах и лопатках стала как пламя. И силы ушли из меня. Они связали мне локти за спиной. Локоть к локтю. Это и есть, наверное, «ленинградка». Сейчас суставы сломаются. Дыба. Бандиты.

Запыхавшийся врач сказал над моей головой:

– Сделай ей аминазин, а ты гони сюда психовозку…

Я слышала, как мне задирают обрывки платья, стягивают трусики. Палящая яростная боль. Последним напряжением хотела ударить доктора ногой, но все тело ниже поясницы отнялось. Со мной покончено. Падаль для психовозки.

И сквозь клубящийся багровый туман доносился до меня сиплый задушенный крик Эйнгольца:

– У-ла-аа-а… Я… я-я… здесь…

Я лежала, уткнувшись лицом в паркет, и подо мной натекала ровная маленькая лужица крови изо рта. Потом рядом грохнулись носилки, меня боком перекатили на них и понесли.

В коридоре я увидела Шурика – его прижимали к стулу, верхом сидели на нем милиционер и человек в таксистской форме. Качнуло носилки, я чуть приподняла глаза и по чугунной посадке головы таксиста вспомнила – это счастливо подвернувшийся шофер около моего дома. Он – для верности – и привез меня в западню. Спасибо тебе, добрая женщина Сурова: ты еще не знаешь, что за все в жизни надо будет заплатить.

Заплакал горько, бессильно забился в руках шпиков Шурик, пронзительно крикнул:

– У-л-аа-а-а! Лю-би-мая! Что они с тобой сделали!

Но меня уже быстро проволокли через серый подслеповатый коридор с негорящими диапозитивами, рекомендующими, как лучше сохранить нам психическое здоровье, мелькнул плакат «Не вступайте в случайные половые связи!», и уже – затхлый смрадный подъезд. Повернули направо – не на улицу, а через черный ход – во двор. Разверстое жерло санитарного автобуса, с хрустом колесики носилок вкатились по рельсам, заревел мотор, попрыгали по своим местам бандиты, сумасшедший врач оскалился мне:

– Ну я же говорил вам, Суламифь Моисеевна, не надо волноваться, успокойтесь! – Повернулся к шоферу: – Все, поехали…

Закрашенные белилами окна, гудящий сумрак. Разламывающая на куски ужасная боль, все в голове путается, оцепенение. И доносится сквозь стеклянную вату в ушах голос зубастого вурдалака, докладывающего по радиотелефону:

– Скорая психиатрическая? Говорит шестая бригада. Да-да. Спецнаряд выполнен…

В зале появился Серафим. Орлиным взором окинул ресторан, заметил меня, подошел.

– Здорово, Алешка. Ты чего тут?