Таким образом, допрос был скоро окончен, и Эгберт не считал нужным возобновлять его, тем более что не был вполне уверен, удастся ли ему удержать Кристель в своём доме при её робости и непостоянстве. Но это опасение оказалось неосновательным. Сначала Кристель упорно отказывалась от платьев, которые ей предлагала Магдалена, но врождённая склонность к нарядам, желание казаться красивее сделали своё дело. Через несколько дней чёрная Кристель стала податливее и из оборванной нищей превратилась в опрятную и прилично одетую девушку.

— Дикарка, выведенная из первобытного состояния. Вот как искажает цивилизация художественные произведения природы! — повторял со смехом Гуго, который с любопытством следил за каждым движением Кристель.

Она отличалась проворством и ловкостью и точно исполняла всё, что ей приказывали; только по временам на неё нападала странная задумчивость, и в эти минуты всё окружающее как будто не существовало для неё. Вообще говорила она мало и только с Магдаленой и Эгбертом и всегда пугалась, если кто неожиданно обращался к ней с каким-нибудь вопросом. Гуго видел в этом явный признак скрытности характера, но Эгберт горячо заступался за свою protegee и объяснял её пугливость внезапной переменой образа жизни и наплывом новых впечатлений.

Несколько дней спустя после водворения Кристель Цамбелли опять нанёс визит Эгберту и попросил позволения взглянуть на больную.

Эгберту оставалось только поблагодарить его за любезность.

— Доктор всё равно что духовник, — сказал Эгберт. — Он может видеть своих пациентов во всякое время.

Цамбелли нашёл Кристель в саду. Полуденное солнце ярко светило между обнажёнными деревьями.

Кристель вздрогнула, увидев итальянца, но лицо её просияло от радости.

— Ты одна, Кристель? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Она кивнула ему в знак согласия и указала пальцем на дальний конец сада, где была беседка.

— Там люди, — сказала Кристель. — Они выносят оттуда столы и стулья, я помогала им.

— Нравится ли тебе у них в доме?

— Да.

— Ты останешься здесь и, надеюсь, никуда не убежишь?

— Как вы прикажете.

— Мне нечего приказывать. Я тебе не брат. Делай что хочешь. Но почему ты не осталась в деревне?

Она пристально взглянула на него своими тёмными, выразительными глазами.

— Ты знаешь, что я не смела остаться там.

— И пришла сюда за мной?

Яркая краска покрыла её щёки. Она молча улыбнулась.

— Бедняжка! — сказал он, положив руку на её голову. — Мне следовало бы побранить тебя за непослушание.

— Не сердитесь на меня, но я не могу жить там, где вас нет.

— Пустяки! Мне скоро придётся уехать отсюда и так далеко, что ты не будешь видеть меня и не сможешь следовать за мной.

— Тогда я умру.

— Нет, ты будешь жить. Я этого хочу.

Наступила минута молчания. На глазах Кристель выступили слёзы.

— Я опять вернусь сюда весною, — продолжал итальянец, — вместе с солнцем, а до того времени ты будешь ждать меня здесь в доме.

— Я должна слушаться вас, — ответила она, печально опустив голову.

— Тебе будет хорошо у них. Господин Эгберт и фрейлейн...

— Да, они добры ко мне, как святые к бедным грешникам.

— Но и перед ними ты будешь молчать как могила.

— Я исполню это, только избавьте меня от новых клятв, — ответила она боязливо.

— Что, он тебя не спрашивал об этом? — спросил Цамбелли, делая рукою какие-то знаки в воздухе.

Кристель вся задрожала и едва не упала в обморок.

— Нет, но и вы не напоминайте мне этого.

Цамбелли поддержал бедную Кристель, и голова её на одну минуту склонилась на его грудь. Он ласково гладил её по волосам.

— До свидания, — сказал Цамбелли. — На днях я опять зайду к тебе.

Она молча поцеловала его руку и хотела уйти, но он удержал её.

— Подожди, Кристель, я должен дать тебе одно поручение. Ты знаешь графа Вольфсегга?

— Да, знаю.

— Ну, слушай же, — продолжал Цамбелли, понизив голос. — Он часто бывает здесь в доме. Следи внимательно за ним и заметь, в каких он отношениях с фрейлейн Магдаленой. Ты мне всё расскажешь при следующем свидании.

Цамбелли быстрыми шагами удалился из сада, а Кристель как будто приросла к месту и задумчиво глядела ему вслед, хотя его стройная фигура уже давно исчезла за деревьями.

Цамбелли прошёл в комнаты Эгберта и, застав его вдвоём с Гуго, заговорил с ними о самых обыденных вещах, как бы желая сгладить то впечатление, которое он произвёл на них при своём первом посещении. Зная, что Эгберт любитель музыки, он завёл речь о новой опере Чимарозы «Matrimonio segreto» и так расхвалил её, что оба приятеля решили в тот же вечер отправиться в театр Kartnerthor, чтобы послушать её.

Опера произвела чарующее впечатление на молодых людей, и, выйдя из театра, они долго блуждали по городу. Была светлая осенняя ночь без дождя и ветра. Звёзды блестели на небе. Улицы были наполнены пешеходами и экипажами. У фонтанов на Graben’e стояли группы людей, смеялись и разговаривали. Из шинков слышались гитары цыган и квартеты так называемых «пражских музыкантов». Звуки музыки, смешиваясь с пением, смехом и говором на разных наречиях, далеко разносились в тихом ночном воздухе. Гуго невольно сравнивал окружавшее его веселье и полноту жизни, богатство и разнообразие национальных костюмов и солдатских мундиров со скучным однообразием и суровостью северной столицы.

— Что за прелестный город! — воскликнул Гуго вне себя от восторга. — Здесь не то что в Берлине! По крайней мере понимаешь, для чего родился и живёт человек!

Эгберт, погруженный в свои мечты, ничего не отвечал на глубокомысленное замечание своего приятеля и даже вряд ли слышал его.

Мимо них в толпе проходили нарядно одетые женщины и девушки; одни в сопровождении слуг, другие с наглыми и вызывающими лицами, большей частью красивые и молодые. Все, казалось, следовали за общим потоком, гонимые тем же неудержимым стремлением к удовольствиям и наслаждению, которым было проникнуто всё пёстрое население блестящей австрийской столицы.

Приятели шли молча некоторое время; но на повороте улицы Гуго неожиданно остановил Эгберта за руку и указал ему на человека в плаще, с надвинутой на глаза шляпой, который поспешно прокрадывался в тени домов.

— Посмотри, Эгберт, не наш ли это секретарь!..

— Армгарт! Что делать ему на улице в такой поздний час?

— Вероятно, ищет успокоения. Я думаю, он дорого дал бы, чтобы сделаться невидимкой.

— Ты не ошибся, это действительно секретарь. Но я не понимаю, на что ты намекаешь.

— Неужели ты не заметил в нём никакой перемены в последнее время? Разве он бывал когда-нибудь так тороплив и непоследователен в разговоре, как теперь?

— Нет, но он завален работой и, по его словам, ему никогда не приходилось так много писать, как при графе Стадионе. Это должно было отразиться на нём. Ведь он уже не молод....

— Как ты думаешь, Эгберт, не пойти ли нам по его следам?

— Изволь. Вот он стоит под фонарём и выжидает удобной минуты, чтобы проскользнуть в дом.

— Что это за дом?

— Гостиница «Kugel». Видишь, над дверью висит золотой шар.

— Тем лучше. Вот он входит; последуем его примеру и разопьём бутылку.

Однако надежда молодых людей не оправдалась. Армгарт не оказался ни в нижнем этаже, где бражничал простой народ, ни в залах верхнего этажа, где заседала более избранная публика. Эгберт плохо знал расположение гостиницы и в то же время стеснялся спросить у слуг, нет ли у их хозяина отдельных комнат, закрытых для большинства публики.

— Вооружись терпением, друг мой, — сказал Гуго. — Мышь спрячется в нору, а потом сама из любопытства высунет голову.

Молодые люди сели у стола, на котором горела свеча в цинковом подсвечнике. Старый кельнер принёс им вина и стаканы.

Сравнительно с шумом, который происходил внизу, в залах верхнего этажа было очень чинно и чопорно, так как большинство посетителей были бюргеры. Все сидели у деревянных крашеных столов, и только немногие курили. Одни говорили громко, другие вполголоса, и только по временам слышались отдельные слова: Бонапарт, Испания, Германия, император Франц; но в следующий момент разговор опять переходил в шёпот.