Это была старшая сестра графа Ульриха — Леопольдина Вольфсегг, маркиза Гондревилль, ненавидящая Наполеона и всей душой преданная детям и внукам Марии Терезии. Она вышла замуж в 80 годах прошлого столетия за маркиза Гондревилль, уроженца Лотарингии, который приехал в Вену с письмом от французской королевы Марии Антуанеты к её брату Францу Иосифу II, по случаю кончины их матери, Марии Терезии. Затем молодые супруги вернулись в Париж, где маркиза скоро сблизилась с Марией Антуанетой, которая находила особое удовольствие разговаривать с нею о Вене и их общих знакомых и даже вызвалась быть крёстной матерью дочери маркизы, которая в честь неё была названа Марией Антуанетой.
Маркиза, разделявшая все удовольствия королевы, не покинула её в дни скорби и принимала самое живое участие в горе и заботах королевского семейства. Она была около Марии Антуанеты в ту ночь, когда рассвирепевшая толпа пьяных женщин и мужчин с пиками и топорами вломилась в Версаль через золотую решётку. Только за две недели до 10 августа 1792 года решилась она выехать из Парижа, да и то по настоятельному требованию своей великодушной приятельницы. Заливаясь слезами, с чувством гнева и ненависти к страшным людям, совершившим государственный переворот во Франции, вернулась она в Австрию к своему отцу с двумя детьми: сыном и дочерью. Муж её, маркиз, остался в войске эмигрантов под предводительством Конде. С этого момента ничто уже не могло примирить маркизу с революцией и с тем, что имело какое-нибудь отношение к ней, начиная с Робеспьера и кончая Наполеоном. Революция лишила её поместий во Франции, обезглавила короля и королеву; при Маренго убили родного брата маркизы, другой был опасно ранен; даже смерть своего отца она приписывала впечатлению, произведённому на него Аустерлицкой битвой. Несколько лет прожила она в разлуке с мужем и в постоянном страхе за его жизнь, так как маркиз, выказавший себя трусом при езде с таким искусным кучером как Пухгейм, в былые времена славился своей храбростью. Наконец, болезнь принудила Гондревилля вернуться домой, и маркиза успокоилась относительно своего мужа; но вслед за тем у ней появилась новая боязнь — за единственного и нежно любимого сына. Молодой Гондревилль вступил в австрийское войско восемнадцати лет от роду, сражался рядом со своим дядей, графом Ульрихом, при Гоэнлиндене и отличился при Аустерлице. Наступившее затем бездействие настолько тяготило юношу, что, получив известие об испанском восстании и высадке англичан в Португалии, он немедленно отправился на Пиренейский полуостров под чужим именем в надежде опять сразиться с Наполеоном, которого ненавидел не меньше матери.
Политические симпатии и антипатии маркизы были слишком известны итальянцу, и он тщательно избегал в своём рассказе всего, что могло задеть её в том или другом отношении. Но он не достиг своей цели. Маркиза прервала его почти на половине фразы.
— Я не понимаю, — воскликнула она с негодованием, — как может русский император настолько унизить своё достоинство, чтобы подать руку бывшему подпоручику, сыну корсиканского адвоката!
Цамбелли не возражал, но на губах его промелькнула неуловимая улыбка.
— Сестра моя забывает, — сказал хозяин дома, — что талантливый человек вне всяких правил. Sous-lieutenant Бонапарт, благодаря своим блистательным победам, сделался императором Наполеоном, союзником августейшего австрийского дома. Вы должны делать уступку времени, Леопольдина. Что пользы сердиться на комету, которая неожиданно появляется на небе? Со своей стороны я очень благодарен шевалье Цамбелли за его рассказ. Не подлежит сомнению, что это свидание в Эрфурте будет иметь важные последствия.
— Французский император, вероятно, желает вполне располагать своей армией, чтобы выдвинуть её против Испании, — заметил Цамбелли, — а дружба его с Александром гарантирует его от войны с Пруссией и Австрией...
— С Австрией! — прервал его Пухгейм. — Помилуйте, шевалье, какая нам нужда впутываться в дела Франции. Мы желаем только насладиться дорого купленным миром. Не так ли, господа?
— Разумеется! Барон прав! — воскликнуло разом несколько голосов. — Австрия не желает войны; опыт достаточно показал, что Наполеон непобедим, как Цезарь или Фридрих Великий.
— Господа, вы не поняли меня, — сказал Цамбелли. — Я не сомневаюсь в миролюбивых намерениях Австрии. Но Бонапарт, увлекаемый своим демоном, всюду отыскивает причины для новых битв и побед. Кто может сказать, где он остановится и когда кончит? Принимая во внимание ту невероятную быстроту, с которой он поднялся из мрака и ничтожества, нельзя не удивляться его судьбе. Я убеждён, что конец её будет не менее поразительный. Он не погибнет как обыкновенный человек. Горе тому, кто становится ему поперёк дороги! Император-гигант раздавит его! Наше дорогое отечество после стольких несчастий наслаждается миром; неужели оно захочет подвергнуть себя новым ударам? Разве Австрия может рассчитывать сделать в одиночку то, что не удалось ей в союзе с Россией и Англией?
Цамбелли вопросительно взглянул на присутствующих, видимо ожидая ответа, но вместо этого он услышал какие-то неопределённые восклицания, из которых трудно было вывести то или другое заключение.
Вслед за тем наступило общее молчание, и только появление прислуги с дорогим и редким вином, подав повод к разговору, вывело общество из неловкого положения, в котором оно находилось.
Ауерсперг воспользовался этим моментом, чтобы встать с места; подойдя к графу Ульриху, он шепнул ему на ухо:
— Неужели, кузен, тебя не возмущает нахальный тон этого итальянца? Он, кажется, принимает нас за дураков. Позволь мне выбросить его за окно!
Граф дружески пожал руку своему молодому родственнику и, подняв свой стакан, громко провозгласил тост:
— Пью за восстановление мира и спокойствия, за наше дорогое отечество, наши горы и за женщин, которые дороги сердцу каждого из нас!
Эти слова встретили громкое одобрение со стороны гостей, и в обществе опять восстановилась некоторая гармония; но тем не менее граф счёл нужным сказать несколько слов по поводу предыдущего разговора, чтобы предупредить неосторожные выходки молодёжи и успокоить её.
— Я вполне согласен с мнением шевалье Цамбелли, — сказал он своим звучным и твёрдым голосом, — что мы должны желать мира с Францией и что с нашей стороны было бы положительным безумием вступать в борьбу с Наполеоном. Пусть обедневшая и разорённая Пруссия мечтает о мести, — Бонапарт так безжалостно обошёлся с нею, что ни он, ни французы не могут ожидать от неё пощады. Судьба избавила Австрию от такого позора, но я должен заметить, что Австрия останется в стороне только до тех пор, пока мы не увидим посягательства на нашу свободу и честь, потому что мы недаром учились владеть ружьём и шпагой. Кто бы ни вздумал поработить наше отечество, для нас безразлично, будь он сын богов или сам Люцифер!..
— Да здравствует Австрия! — воскликнули гости, разгорячённые вином и речью хозяина, поднимаясь с мест.
— Сердце радуется, когда слышишь такие речи! — сказал один из них, пожимая руку графу Ульриху.
— Ты говоришь как Демосфен!
— C’est beau comme Corneille! — пролепетал старый маркиз.
— В делах чести нам остаётся только следовать вашему примеру, граф, — сказал Цамбелли с вежливым поклоном.
— Ты сказал, Вольфсегг, что «будь он сын богов»... — проговорил протяжно Пухгейм, выпрямляясь во весь рост. — Но ведь все сыновья богов были уязвимы, как, например, Ахиллес, Зигфрид... Разве у великого Наполеона также не может быть своей Ахиллесовой пяты?
— Разумеется, — вмешалась маркиза, — и вот ужалила же его змея, которую он думал раздавить своей ногой; благородная Испания опять поднялась против него.
— Рыцарский и геройский народ...
— Верные и храбрые испанцы доказывают на деле, что владычество короля и церкви не деморализировало их.
— Sublime! — воскликнул маркиз, думавший в эту минуту о своём сыне.
Каждый старался сказать что-нибудь неприятное итальянцу. Но все эти намёки казались недостаточно ясными Ауерспергу, который хотел во что бы то ни стало затеять ссору с Цамбелли. Помимо политических причин, он видел с возрастающим негодованием нежные взгляды, которые тот бросал на его родственницу Антуанету, и не мог допустить мысли, чтобы какой-нибудь заезжий авантюрист осмелился поднять глаза на урождённую Вольфсегг.
