— Да, пойдёмте в замок. Давно пора, — ответили гости. — Дамы могут быть в претензии на нас!

Гости отправились в замок, одни попарно, другие в одиночку; шум их шагов звонко раздавался на широкой каменной лестнице. Наверху уже все люстры и канделябры были зажжены, и их отражение, ярко освещая фасад замка через открытые окна, далеко виднелось в серовато-голубых сумерках.

Позади всех шёл владелец замка и молодой человек со смуглым цветом лица. Мужественная наружность графа Вольфсегга, его спокойные движения, решительный и гордый взгляд составляли резкую противоположность подвижности молодого итальянца, его вежливым и несколько натянутым манерам, беспокойному и неприятному блеску его чёрных глаз.

— Тысячу раз прошу у вас извинения, граф, — сказал Цамбелли, — что, несмотря на своё обещание, я не мог быть в сборном пункте у мельницы Долей и не успел предупредить вас об этом вовремя. Но мой посланец из Гмундена приехал слишком поздно в замок и не застал вас. Я чувствую себя тем более виноватым, что, судя по всему, вы, граф, совсем отказались от участия в политических делах и теперь всей душой предаётесь удовольствиям сельской жизни.

— Я готов простить вас, но с тем, чтобы вы сообщили мне о том, что делается на свете. С тех пор как я удалился от мира, меня ещё больше интересует всё великое и ужасное, что совершается в нём. Тут, разумеется, играет немалую роль эгоизм, и я в этом случае похож на прибрежного жителя, который с удовольствием смотрит на гибель кораблей. Не имеете ли вы каких-нибудь новостей из Вены или Парижа?

Они остановились в нескольких шагах от монаха.

— Как же, и могу сообщить вам довольно интересные известия. Я сегодня был в Ламбахе.

— В Ламбахе? — с удивлением спросил граф Вольфсегг.

— Да, и виделся там с одним приятелем, который останавливался там проездом из Вены в Париж и дал мне знать об этом; а так как он ехал из Эрфурта...

— Значит, он был при свидании Наполеона с Александром I?

— Он видел встречу обоих императоров. Затем Наполеон послал его с депешами в Вену к генералу Андраши, а другие депеши приказал отвезти в Париж императрице Жозефине. Поэтому извините меня, граф, что я не мог удержаться от искушения узнать что-нибудь более верное о событии, которое теперь занимает и волнует всю Европу.

— Одним словом, вы променяли одну охоту на другую. Теперь весь вопрос в том, кто из них загонит зайца — Цезарь или Александр. Однако вас можно поздравить, молодой человек, вам предстоит блестящее будущее. Иметь приятеля, который находится в непосредственной близости к французскому императору, — не последнее счастье. Мне остаётся только сказать вам, шевалье, пёс aspera terrent!

Взгляды обоих собеседников встретились — итальянец опустил глаза.

— Моё сердце не лежит к императору, — сказал он, прижимая руку к сердцу как бы в подтверждение своих слов. — Я родился подданным Габсбургов и надеюсь до конца моей жизни остаться верным австрийцем.

— Аминь, — ответил граф торжественным тоном. — Но мы совсем удалились от предмета нашего разговора. Я и не думал упрекать вас в недостатке патриотизма. Наш император в самых мирных отношениях с Бонапартом, и почему же вам не сочувствовать герою, который, подобно Александру Македонскому, раздаёт короны... Однако пойдёмте к дамам, шевалье. Вы расскажете им об Эрфурте и тамошних празднествах и театральных представлениях. В нашу пустыню ещё не доходила весть о них. Это будет для нас как будто сказка из «Тысячи и одной ночи».

— Вы забываете, граф, что я не присутствовал при этом, — возразил Цамбелли, — и могу только рассказать в общих чертах то, что слышал от счастливца, который был ещё в полном упоении от всего виденного им.

— Остальное вы можете дополнить своей фантазией. Представьте только себе: два могущественных монарха сходятся во время празднеств при самой блестящей обстановке... Их окружает свита королей... Самый смелый вымысел ничто перед такой действительностью. Я заранее восхищаюсь вашим талантливым описанием, шевалье. Теперь я даже готов благодарить вас, что вы не были на нашей охоте. Известия из Эрфурта! Это будет такой десерт для наших гостей, которого они не ожидают. Но вот мы опять заговорились с вами — смотрите, уже совсем стемнело.

Граф и его гость поспешно поднялись по лестнице и вошли в освещённую залу, где их ожидали с нетерпением.

Во дворе мало-помалу воцарилась глубокая тишина. Прислуга увела лошадей и собак, экипажи были поставлены в сараи. Ночной сторож по обычаю наложил засовы и запер решетчатые ворота, сделанные в крепкой, поросшей плющом стене, окружавшей замок, часть хозяйственных строений и сад. Из-за утёса Траунштейна поднялся месяц, сперва узким блестящим полукругом, посеребрившим края тёмных туч, которые тяжело повисли над высокими скалами Адского ущелья. Но вот взошёл и полный месяц и, медленно плывя по небу, осветил крышу замка и стройную фигуру молодой девушки, стоящей на балконе, которая в своём лёгком белом платье казалась издали каким-то неземным существом. Должно быть, в зале её кто-то позвал по имени, потому что она оглянулась, а вслед за тем на пороге балкона появилась пожилая женщина и увела её с собою.

В это время внизу раздался звонок, призывавший к ужину тех слуг, которые уже кончили свои дневные занятия и не обязаны были прислуживать за господским столом. Капуцин, услыхав звонок, поспешно встал с места и с видимым удовольствием погладил свою рыжую бороду. Егери, конюхи, кучеры и садовники проходили мимо него в низкую комнату за кухней, служившую для них столовой. Капуцин хотел последовать за ними, но тут к нему подошёл старик, одетый в чёрное платье и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Пойдём лучше со мной, брат Марсель, в особую комнату, — мы разопьём с тобой бутылку красного тирольского вина.

— Вы знаете мой вкус не хуже меня самого, мой дорогой кум, — ответил монах нищенствующего ордена. — Ходьба утомляет ноги, от молитвы устаёт язык, а вино восстанавливает силы.

— Тебя ожидает Мартин Теймер, — добавил вполголоса старик. — По его словам, в Тироле творятся ужасные вещи. Баварцы хозяйничают там не хуже турок.

— Ну, это в порядке вещей, только бы вино не испортилось у них... Что же касается света, кум, то правда давно умерла в нём, — продолжал капуцин. — Короли, принцы, дворяне, бюргеры и крестьяне — всё перемешалось, потеряло голову и всё идёт вверх дном. Свет представляет собой огромный котёл, в котором сатана варит кашу и так усердно мешает её своей лопатой, что она льётся у него через край: то потечёт огонь и человеческая кровь, то чистое золото, а чтобы поддерживать жар под котлом, он бросает туда целые деревни и даже города. Сатане нужны дрова, но, по счастью, он ещё не добрался до виноградников, и это радует меня.

Собравшаяся прислуга внимательно слушала монаха.

— Вы ещё шутите, — сказал один из слуг, — а у меня так, право, становится тяжело на сердце, когда подумаю, что делается на свете.

— Я бедный сын Франциска, — возразил монах, — и меня ничто не тяготит; вся моя ноша состоит из этого мешка. Я оставляю его во дворе. Дети мои, смотрите, чтобы кто-нибудь не украл его. Сколько звёзд, столько глаз на небе. Они все видят, даже когда молодёжь ворует или целуется! Но вы не виноваты в этом, уж так созданы люди, что чувствуют голод и влюбляются...

Прислуга, смеясь, прошла в столовую, а капуцин со стариком повернули в коридор налево.

Старик отворил дверь своей комнаты и пригласил гостя войти в неё.

Стол уже был накрыт, и на нём стояли бутылки и кушанья самого соблазнительного вида.

— Сперва поедим, — сказал капуцин, распуская шнур, опоясывавший его талию, — а потом займёмся политикой.

Как в нижнем этаже у прислуги, так наверху у господ серьёзный разговор долго не завязывался. Гости графа Вольфсегга по первому его приглашению поспешили занять свои места за роскошным ужином, и некоторое время в огромной зале слышен был только стук ножей, вилок и звон стаканов и поспешная беготня лакеев, которые приносили и уносили блюда, тарелки и бутылки.