Но так ли было в действительности? Цамбелли решил во что бы то ни стало разъяснить этот вопрос до следующего утра, потому что завтра день его дежурства при императоре.
Цамбелли оделся в самое простое платье, чтобы не обращать на себя внимания прохожих. Прежде всего он отправился к хозяевам, у которых жила Кристель, в надежде узнать что-нибудь о её судьбе с того времени, как она оставила их. Из их бессвязной болтовни он узнал только одно, весьма важное для него обстоятельство, что даже в минуты самого сильного гнева Кристель ни разу не произнесла ни одного слова упрёка. Неужели она будет откровеннее с Антуанетой! Это казалось ему невероятным, но уже прошло два месяца с того времени, как хозяева выгнали Кристель, а в такой срок нужда и горе могли ожесточить её и подействовать на рассудок.
Выйдя на улицу, Цамбелли не знал, на что решиться: пойти ли в госпиталь на улице Таrаnnе, или к отелю Мартиньи, где он надеялся встретить Антуанету... Может быть, его допустят к постели Кристель...
Как бы хорошо было, если бы она, увидев его, умерла от испуга!
Опасность появилась с той стороны, где он менее всего ожидал. Теперь уже поздно было упрекать себя за неосторожность. Дело шло о жизни и смерти. Если бы Кристель была без приюта, он отыскал бы её на улицах Парижа, но в госпитале она была отдалена от него целой пропастью. Несчастная девушка, отданная на попечение общественной благотворительности, при таких необыкновенных обстоятельствах неизбежно должна была возбудить участие и любопытство публики. Помимо докторов и сестёр милосердия полиция и газеты не упустят её из виду.
Дорого бы дал Цамбелли, чтобы узнать — кто привёз нищую в госпиталь в наёмной карете? Ему говорили, что какой-то иностранец. Почти наверняка можно было предположить, что это был немец, потому что иначе Кристель не сумела бы объясниться с ним, и только соотечественница могла внушить ему такое сострадание.
Блуждая по городу без определённой цели, Цамбелли очутился поблизости от своего жилища перед дворцом Montesson, где праздная толпа любопытных загородила ему дорогу.
У ворот стояли телеги и фуры, нагруженные коврами, канделябрами, зеркалами, тропическими растениями и т. п. Великолепный дворец Montesson с обширным двором и садом был в это время занят австрийским посланником князем Карлом фон Шварценбергом. Привезённые вещи должны были служить для украшения дворца к предстоящему балу, который должен был дать посланник 1 июля в честь новобрачной императорской четы.
Хотя дворец по своей величине и великолепному убранству вполне соответствовал блеску подобного празднества и чести габсбургско-лотарингского дома, представителем которого был князь фон Шварценберг, но тем не менее посланник считал нужным расширить его и обставить заново. Для этой цели был нанят соседний дом и соединён с дворцом гигантской крытой деревянной галереей, которая предназначалась для танцев и для устройства которой уничтожена была значительная часть сада. Красота и лёгкость этой постройки представляла собой чудо архитектурного искусства; по слухам, ходившим в городе, блеск и роскошь внутреннего убранства должны были затмить всё, что до сих пор видели жители Парижа во время подобных празднеств. Работа шла день и ночь, но, несмотря на все усилия, она подвигалась довольно медленно, так как желание князя совместить удобство с требованиями изящества постоянно представляло новые затруднения. Тем не менее плотники и декораторы старались превзойти самих себя в искусстве. Помимо хорошей платы каждый надеялся заслужить милостивый взгляд императора в награду за свои труды и бессонные ночи.
Но с момента, когда день бала был окончательно назначен, всеми овладело лихорадочное беспокойство. Австрийский посланник, обыкновенно хладнокровный и терпеливый, стал торопить работников и сердился на их медлительность; его знакомые, приходившие с ним на постройку, вслед за похвалой неизменно выражали сомнение в своевременном окончании работ. При этих условиях о прочности не могло быть и речи. Хотя никто не высказывал этого, но большинство рабочих и даже посторонних зрителей были убеждены, что эта воздушная постройка, разукрашенная и убранная на скорую руку, не выдержит единственной ночи, для которой она воздвигалась, и исчезнет к утру, как волшебные замки фей.
Цамбелли подошёл к одной из групп, стоявших перед дворцом. Толпа была настолько велика, что ему нечего было опасаться, что он обратит на себя чьё-либо внимание.
Как разговоры, так и отдельные замечания и возгласы относились главным образом к предстоящему празднеству, к которому делались такие грандиозные приготовления. Несмотря на прямую выгоду для рабочих и купцов, толпа находила совершенно неуместной подобную расточительность. Парижане, встретив недоброжелательно брак Наполеона с австрийской принцессой, также недружелюбно относились и к празднику, который устраивался в честь этого брака.
— Какая духота! Девять часов вечера, а всё ещё невыносимо жарко! — сказал один, снимая шляпу и утирая себе лоб носовым платком.
— Ну, ещё не так будут задыхаться те, которым придётся плясать в этой зале.
— Говорят, сегодня утром камни и стены до того накалились от солнца, что рабочие должны были поливать их водой.
— Ты и поверил! Австрийцы нарочно выдумывают разные басни, чтобы похвастать своим праздником, так как они не могут похвалиться своими победами.
— Ни своей принцессой. Разве её можно сравнить с Жозефиной?
— Тем не менее я не взял бы Жозефину себе в жёны. Яблоко побывало уже во многих руках.
— Но оно всё-таки пришлось по вкусу маленькому капралу. Недурно жениться на возлюбленной Барра.
— И получить армию в виде свадебного подарка.
— Эта армия уже не существует! Жозефина в отставке. Что выйдет из всего этого?
— При этой жаре нечего ждать, кроме эпидемии!
— Франция уже несколько лет страдает изнурительной лихорадкой. Говорят, где-то на Дунае австрийцы порядком потрепали Бонапарта.
— Это нахальная ложь! Разве ты не читаешь бюллетени?
— Каков чудак! Тебя можно показывать за деньги на бульварах! Нашёлся-таки человек, который верит бюллетеням!
К группе разговаривающих подошло несколько человек.
— Смотрите, ещё телега! Она нагружена цветами и дёрном.
— Всё высохло и обратилось в сено, как будто они привезли эти цветы из пустыни.
— Вместо свечей посланник должен был бы провести воду из Сены для поливки своей постройки. Каковы пыль и духота!
— Недостаёт только фейерверка, а затем бури...
— Как давно не было дождя! Утром выпало несколько капель, но этим дело и кончилось.
— Я ничего не заметил.
— В это время я был в Тюильрийском саду.
— Значит, вы были на месте происшествия! Не можете ли вы сообщить нам что-нибудь об истории, которая случилась с нищей и придворной дамой?
— Разумеется. Дама прогуливалась со своим возлюбленным. На них набросилась нищая с явным намерением убить обоих. В её руках был длинный кинжал с отравленным лезвием. Сам Дероне допрашивал её. Вы знаете Дероне? Он ловок, как чёрт, в этих делах...
— Пустяки! — прервал работник в голубой блузе, сдвигая шапку со лба. — Всё это преувеличено. Я был тут и отнёс на собственных руках бедняжку в карету. Это ещё совсем молоденькая девочка и лёгкая как пёрышко. Затем я сел на козлы с кучером и отвёз её в госпиталь. Ни один полицейский не допрашивал её; мы сдали больную на руки доктору Бурдону.
— Кто это такой?
— Он не особенно красив, кривобокий и с большой головой. Но его знает всякий в предместьях. Видно, вы аристократ, что не слыхали о нём. Это славный парень!
— Рассказывайте дальше! — послышался голос из толпы. — Значит, Бурдон лечит её? Она, верно, выздоровеет, потому что у него есть средство против всех болезней.
— У вас, должно быть, много денег, что вы можете тратить время таким образом, — заметил ядовито первый рассказчик, обращаясь к работнику, который изобличил его во лжи.
— Деньги свалились на меня с неба. Я получил золотой от сострадательного иностранца, которому я помог отвезти нищую в госпиталь.
