Ивана поразил настрой молодых людей, которые готовились биться «за идею». Это не были игрушки, и каждый, кто проходил перед глазами Шмелева, понимал это. И Иван это видел.

Неожиданно для себя он выяснил, что не все эти молодые дроздовцы, как они сами себя называли, жили здесь же, в Алтуфьеве. Подавляющее их число были прописаны совсем в других местах, но сюда они или приезжали каждый день и проводили его здесь с утра до вечера, или просто переселялись, снимая квартиры целыми группами.

Когда Иван спросил Дроздова, зачем ему выходцы из других районов, тот ответил:

— Ваня! Каждый человек хочет реализовать себя, правда? Ты, я, все. Эти парни не знают, куда приложить руки свои и головы. Мы помогаем им определиться в этой жизни, выбрать себе настоящую цель. Мы воспитываем их, а они в конце концов будут воспитывать других — доступными им методами. И так далее, и тому подобное. Почему мы должны ограничивать их деятельность местом прописки, если они сами тянутся к нам — причем всей душой? Ты эти коммунистические идеи оставь на потом.

— На какое «потом»? — переспросил его Иван.

— Всегда есть какое-нибудь «потом», — туманно ответил ему Дроздов. — К тому же, Ваня, есть еще одна причина, по которой мы не можем ограничивать себя в этом вопросе.

— Какая же?

— Я не знаю, что ты должен сделать, чтобы полностью реализовать себя, — сказал ему Дроздов. — Может быть, ценой своей жизни спасти Первого человека в государстве. Понятия не имею, честное слово. Зато я знаю про себя.

Иван молчал, ничего не спрашивая. Он понимал, что раз уж Дроздов заговорил про себя, то не остановится. Не потому, что был слишком честолюбив, хотя это тоже присутствовало, иначе Дроздов не был бы Дроздовым. А потому, что он, Дроздов, не может не закончить свою мысль — это было бы слишком на него не похоже.

И Дроздов сказал:

— Мне, Ваня, нужна власть. Для тебя это — секрет полишинеля. И когда-нибудь я обязательно приду к ней. А время сейчас такое, что нужно придумывать новые формы борьбы. Я своевременно понял, что драться нужно не за места в Госдуме. Нужно кое-что другое.

— Что? — заинтересованно спросил его Шмелев.

Дроздов пристально на него посмотрел и ответил:

— Нужно готовить избирателей, Ваня. Заблаговременно. Вот и все.

Работы было навалом. Иван уставал и с тревогой думал о том, что он не сможет найти время, чтобы встретиться с Калининым и во всех подробностях рассказать своему другу и начальнику о своих открытиях.

Четверо помощников Дроздова, которые присутствовали на последней встрече со Стариком, тоже работали не покладая рук. Иван успел поближе познакомиться с ними. При этом совершенно точно о них он знал только одно — имена: Максим, Сергей, Степан и Аркадий. Впрочем, ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с подобными людьми, — даже в том, что знаешь их настоящие имена.

Каждый из них имел свой участок работы. И работали все до изнеможения — до битвы оставалось совсем мало времени.

Наконец Ивану удалось урвать несколько часов для отдыха — так он объяснил свое возможное отсутствие. Ему позарез нужно было встретиться с Калининым.

Ефим Крянев и Сергей Воронин парились в сауне. Пот заливал глаза, но обоим было хорошо. Они любили сауну.

— А я верю Гамлету, — проговорил Ефим, переворачиваясь с боку на спину. — Хватит терпеть этот беспредел. Где это видано, чтобы целый кусок в Москве пропадал, словно где-то в Костроме.

— В Костроме тоже пацаны работают, — кряхтя, заметил Воронин. — И неплохо работают, можно положить руку на одно место…

— Так тем более! — осклабился Крянев. — Там они могут позволить себе разбрасываться целыми кусками? Целыми районами. Знаешь, сколько людей живет в Алтуфьеве? Чертова куча! Банков там знаешь, сколько? И все пропадает!

— Я узнавал, — сказал Воронин, — дела у них идут совсем не плохо!

— Ну! — откликнулся Крянев. — Работают люди! Бабки гребут. И не отстегивают. Честно работают, мать их… Ты слышал, что новый министр финансов заявил?

— Что?

— «Делиться надо!»

— Он что — из братвы?

— Черт его знает… Если и так, то уж из очень центровых. Но дело не в этом, не о том базар, чувствуешь? Наши наверху уже, не надо прятаться, не нужно уже башки морочить фраерам, можно говорить чё хочешь, всю фигню. На всю Расею, по ящику! Свои поймут, а кто не врубится — поможем. Ты представь: министр финансов, а что базарит? «Делиться надо!» Это же нам знак: чуваки, мол, все на мази, я тут, и вы рылом тоже не торгуйте.

Воронин восхищенно покрутил головой:

— Так и сказал — делиться надо?!

— Ну… Еврей, а с понятием.

— Они все с понятием.

— Это ладно, не о том базар. Что с Дроздом-то делать будем?

— Ты слыхал — Старика-то, базарят, он замочил?

— Это каждый пацан знает. Ты меня слушать будешь или нет?

— Ну…

— Короче, правильно Гамлет говорит. Брать надо этот аэродром.

— На черта он тебе? Там такие бабки вкладывать надо… Я как услышал об этой фигне, думаю: ну, вообще крыша поехала у чудака. Чё удумал, а? Хочешь самолет — арендуй полосу в Домодедове.

Ефим усмехнулся:

— Ты когда тачки из-за бугра возишь, таможенникам платишь?

— С чего это? — удивился Воронин. — Других путей нет в России, что ли?

— А есть такие, кто платит. И их — тысячи, а скоро миллионы будут. Сечешь?

— Что?

— Он же, помимо всего прочего, и таможню там откроет! Ну? Чего смотришь?

Воронин вздохнул:

— И получится это у него? Позволят? Хотя что я спрашиваю?! Замазать кого надо — и греби!.. Твою мать! Ну и прохвост!

— Ну вот, — сказал ему Крянев. — А ты говоришь… Кончать его надо.

— А чего зря пацанов поднимать? Пару надежных людей в подъезд — и до свидания! Гуляй, Вася!

Крянев покачал головой.

— Пытались уже. Волк тот еще.

— Ты что, Фима? Если приговор вынести — кто выживет?

— Этот! — твердо ответил ему Крянев. — Ты просто не при делах. Вообще…

Воронин замолчал, пытаясь переварить услышанное.

— Зяма! — крикнул Крянев. — Пару поддай!

— Я сдохну сейчас, — пожаловался Воронин.

— Терпи. Что-то ты в последнее время странный какой-то, Серёга. Постоянно не догоняешь чего-то. Вроде умный такой.

— Ты на что намекаешь?

— Я просто ответ услышать хочу: идешь ты на Дрозда или нет?

— Думаю я.

— Тут и думать нечего. Надо идти и брать то, что плохо лежит. Ты при социализме родился или где?

Воронин возразил:

— У него как раз хорошо лежит все, у Дрозда. Просто темнит он что-то. А что — понять не могу.

— А тут и понимать нечего, — сказал Крянев. — И незачем. На фиг тебе его понимать? Вломил, взял все то, что тебе надо, — отвали! На фиг тебе понимать его?

— Интересно…

— Интересно в театре девочек за коленки хватать. А здесь дело делать надо.

— А что остальная братва говорит?

— Остальная братва в разброде, но в основном мнение едино: дальше Дрозда терпеть нельзя. Хрен его знает, откуда взялся, непонятно, что делает. Братва недоумевает — слышал про такое слово?

— Не умничай, Фима…

— Ладно, — вздохнул Крянев. — Короче, братва в непонятке полной. И это положение вещей надо кончать.

— Так, знаешь, кто говорит? Политики.

— Город и деревня должны сближаться, Серёга..

— Это ты о чем?

— Все о том же. Последний раз спрашиваю: поддерживаешь ты меня? Или так и будешь девочку из себя строить?

— Фима, — сказал ему Воронин, — базар-то фильтруй.

— А чё ты жмешься? Говори: да или нет?

— А братва тоже поднимется?

— Уф! — опять вздохнул Крянев. — Ну ты и упертый. Скажу честно: не все, но поднимутся. Народ будет. Мы их сделаем, Серёга.

— Отвечаешь?

— Когда я туфту гнал?! — обиделся Крянев.

— Ну смотри, Фима. Все сделаю. Но слова свои помни.

— Достал ты меня, Серёга.

— Я сказал.

— Я тоже.

Разговор с Калининым состоялся в квартире Лены. Шмелев понимал, что рисковал, но по зрелом размышлении понял, что это наилучший вариант. Слежки за ним не было — или тот, кто следил, был невидимым призраком. Иван тщательно проверил, нет ли за ним «хвоста», — все, по его мнению, было чисто. На всякий случай он проделал несколько трюков, которые могли бы запутать филеров, если бы они были, но, как он считал, все это было напрасно — никто за ним не следил.