Стрельцов молча смотрел на Киселева, ожидая продолжения откровений или догадок Калинина.

— Этот господин, — продолжал Калинин, глядя на Киселева, — хочет защитить узкие интересы одной влиятельной прослойки, отдельных представителей нашей дерьмовой власти, которая только теперь начинает медленно выздоравливать. Процесс мучительный, но сейчас не об этом. Леночка случайно прикоснулась к тайне, которая могла бы навредить этим людям. А господин Киселев просто защищает их интересы. С какой целью — не знаю. Пока не знаю, но узнаю об этом обязательно, дай срок.

— Господин Калинин… — начал Киселев, но Калинин его перебил:

— Подождите, господин Киселев, не перебивайте меня некоторое время, прошу вас, — мягко, но убедительно попросил он. К тому же присутствие хмурого и молчаливого Стрельцова тоже придавало определенный вес его просьбе. — Я только немного вслух порассуждаю, а вы меня потом или просто поправите, или же опровергнете.

Он с полминуты изучал лицо Киселева и заговорил, когда Стрельцов уже начинал опасаться, что он никогда не заговорит:

— Иногда правда приходит во время собственной речи. Ты не знал об этом ничего с минуту назад, но вот ты стал говорить и ясно понимаешь, что все обстоит именно так, как ты и рассуждаешь. Нечто подобное происходит сейчас. Смотрю я на вас, господин Киселев, и ясно понимаю, что вы один виновник гибели нашей Леночки.

— Я… — начал Киселев.

— Не надо! — резко проговорил Калинин. — Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не смогу ничего доказать, ни-че-го! Даже если бы в моих руках был полный набор доказательств, мне бы не удалось привлечь вас к ответственности, во всяком случае, я так думал до сегодняшнего дня. Посмотрим, что будет дальше. Вы скажете, что должна быть солидарность правоохранительных органов и их сотрудников, тем более между нами, изначальными гэбистами, так сказать. Я уверен, что вы так скажете: мол, гибель Леночки служила общему делу.

Киселев кивнул — он действительно так думал. Но Калинин думал иначе:

— Только где вы были с такими рассуждениями, когда убивали Леночку? Она ведь была не только нашим коллегой, но и, если пользоваться вашей логикой, — вашим коллегой. А вы убили ее. Да и полковник Арсеньев, убийство которого тоже будет проблематично доказать, — он тоже ведь ваш коллега. Так где все ваши разговоры о профессиональной солидарности? Я понимаю, что мы можем ничего не доказать. Но я хочу, чтобы вы знали: отныне, с этого дня, у вас как минимум два смертельных врага: я и Стрельцов. А может быть, и три врага.

— Третий — Шмелев? — спросил Киселев. — Серьезные люди, ничего не скажешь.

Калинин почувствовал, что сам бледнеет — но не от страха, а от бессильной злости.

— Если с Иваном что-то случится по твоей вине, — вымолвил он одними только побелевшими губами, — я не стану искать доказательств. Я просто пристрелю тебя и найду способ, как это сделать. Понял?

— Эта скотина угрожает нам, товарищ подполковник, — глядя на Киселева, сказал Калинину Стрельцов. — Откуда я знаю, кто он такой? Может быть, пристрелить его прямо сейчас?

— Не глупите, — сердито бросил им Киселев. — Мои люди в эту минуту смотрят на нас десятком пар глаз. Как только вы предпримете против меня хоть что-нибудь…

— Он опять угрожает, — вздохнул Стрельцов. — Он надоел мне, товарищ подполковник…

— Послушайте меня, — перебил его Киселев. — Вы даже не успеете перекреститься, когда мои люди остановят вас, так что лучше не пытайтесь.

Словно в подтверждение его слов, к нему неслышно подошел молодой человек самой обычной внешности. Шепнув что-то своему шефу на ухо, он отошел и тут же растворился в толпе.

Киселев торжествующе посмотрел на Калинина со Стрельцовым:

— Мой человек в эту минуту преследует Дрозда. Хотите к нам присоединиться?

Калинин посмотрел на Стрельцова.

Тот пожал плечами.

— Езжай, Дрозд, — скомандовал Дервиш. — И смотри на дорогу.

Дроздов подчинился. Машина снова помчалась по шоссе.

— Свернешь на Каширку, — бросил Дервиш.

Дроздов молча кивнул; крепко сжав губы, он чуть пригнул голову и исподлобья следил за дорогой.

Дервиш некоторое время тоже не раскрывал рта. Иван тем более не мог позволить себе нарушить тишину, установившуюся в салоне. Тихий голос Дервиша прозвучал в этой тишине громом:

— Как они нас с тобой, а, Дрозд? «Самое чистое небо — над Россией»! Ну не подонки ли?

— А что такое? — поинтересовался Иван. — Нормальная фраза. Не соответствует истине, правда, но мне нравится.

Дервиш насмешливо посмотрел на Дроздова.

— Что ж ты не заставишь его проглотить собственный язык, Дрозд? Обещал же…

Дроздов не отвечал. Казалось, он был поглощен дорогой. Дервиш повернулся к Ивану и сказал:

— Видите ли, молодой человек, у нас с Глебом есть на этот счет кое-какие общие воспоминания. Не правда ли, Дрозд?

Дроздов по-прежнему молчал.

— Молчишь? — усмехнулся Дервиш. — Правильно, Дрозд. Молчи. Тебе мне пока нечего сказать. То есть ты не знаешь, что мне сказать. Но я тебе подскажу. Потом. Ты поймешь, что мне нужно, и заговоришь. Обязательно заговоришь. Как вас зовут, молодой человек?

— Иван.

— Очень приятно. Меня когда-то называли Монахом, но с тех пор я сменил конфессию и стал Дервишем. Чувствуете разницу?

— Да.

— Замечательно. Вы спрашиваете, что это за слова такие странные? Я скажу вам…

— Монах! — попробовал вмешаться Дрозд, но тот его остановил:

— Молчи, Дрозд, — с угрозой проговорил он. — Я, может быть, в последний раз говорю с нормальным русским парнем. Не тебя же считать нормальным, а? — Дроздов молчал. — Ну вот. Так вот, Ваня, слова эти — не что иное, как пароль. Когда-то, когда мы были молоды и так романтично глупы, нам сказали: как только кто-то произнесет эти магические слова, мы должны понять, что перед нами — чуть ли не посланник Божий, и отложить в сторону все, что можно: оружие, злость, ненависть — и не только протянуть руку этому человеку, но и постараться всячески ему помочь. Эти слова стоили миллиона долларов. Дрозд это может подтвердить. Правда, Дрозд?

Но тот молчал.

— Ну что ж, — усмехнулся Дервиш. — Молчание — знак согласия. Вы хотите знать, молодой человек, откуда мы с Дроздом знаем друг друга?

— Монах!

— Я не Монах, сколько повторять?! — заорал на него Дервиш. — И не встревай, понял? Слишком долго это было только между нами. Да мне и плевать, слушает этот салага нас или нет. Я тебе говорю, понял?! Чтоб ты вспомнил все, скотина! Я столько лет с этим жил, а ты пять минут потерпеть не можешь?! Ты как там сделал свое дело, забыл сразу же об этом, а я… Я только и жил мыслями о той минуте, когда всажу в тебя пулю. Сначала я только и мог, что вспоминать, вспоминать. Потом понял, что схожу с ума. Если не сошел. А потом я стал думать только об одном — как мы с тобой встретимся. Я столько вариантов встречи придумал — не сосчитать! И только этот, наверное, не просчитывал.

— Что тебе нужно? — почти спокойно спросил Дрозд. — Смерти моей? Так стреляй, что ты языком, как баба, молотишь? Квалификацию потерял?

— Э, нет, — засмеялся Дервиш. — Чего нет, того нет. Просто поменял профиль.

— Это как же?

— Просто, Дрозд. Я стал массовиком-затейником. Устраиваю представления для богатых.

— Новогодние елки, что ли?

— Что-то вроде этого. Пожар в гостинице. Обрыв «тарзанки». Обрушившийся вертолет — прямо на поселок. Взрыв двухсот бочек горючего на строящемся аэродроме.

Дрозд ошеломленно повернул к нему голову.

— Взрыв?! Ты?!

— Ага, — кивнул ему Дервиш. — А ты что — не получил моего послания? Капсулу? Мою личную капсулу? «Спартак. К-2»?! Я ее тебе в твою любимую кружку опустил — чтоб не взял кто ненароком.

На Дрозда было больно смотреть. Он еле осмысливал то, что слышал.

— Ничего себе, — выговорил наконец он, — даже про кружку любимую знаешь. Что же раньше-то не убил?