К тому же, на мой взгляд, после краха авантюры с десантом в Галлиполи успехи России в боевых действиях против Турции стали раздражать Лондон и Париж, где их, насколько я могу судить по доступным мне материалам, воспринимали едва ли не как оскорбление, а может быть, и угрозу собственным интересам. «Вчера [18 апреля 1916 г.] русские взяли Трапезунд. Успех этот, быть может, оживит в умах мечту о Константинополе, о котором почти забыли за последнее время», — отметил в своем дневнике на следующий день французский посол в России[590].
К тому же Турция была давним клиентом Англии в противостоянии росту влияния России на Балканах. На данный факт и сегодня обращают внимание современные американские исследователи российско-британских противоречий в этом важном регионе. Очевидно, что Лондон никогда не рассматривал Турцию как угрозу своим интересам, а эта война, скорее, велась им за сохранение собственной колониальной империи, в первую очередь Египта.
Британцы также со своей стороны сами теребили японцев, вновь и вновь настаивая на соблюдении мер особой секретности при подготовке похода. Особенно их пугали возможные диверсии, не только на море, но и на канадской железной дороге. И военно-морской атташе, и посол обращались с просьбой скрытно осуществлять все необходимые мероприятия на крейсерах: «Недавняя перевозка такого большого количества золота в слитках стала достоянием гласности как в этой стране, так и в США, что, таким образом, предоставило возможность для всякого рода недоброжелателей попытаться воспрепятствовать перевозке золота в слитках путем совершения таких актов насилия, какие мы уже научились ожидать от вражеских агентов, и вынудило нас существенно усилить бдительность не только со стороны военно-морского флота Японии, но и со стороны тех, кто занимался транспортировкой золота по канадской железной дороге»[591].
А вскоре Кэнго Мори принес в Банк Англии благую весть: японские крейсеры будут готовы прибыть в порт Владивостока ориентировочно 10 июня 1916 г.[592]
9 мая 1916 г. главам всех информационных агентств и газетных компаний Японии за подписью заместителя морского министра было разослано уведомление «о запрещении в соответствии с приказом морского министра № 8 от 28 августа 1914 г. любых публикаций о местонахождении, действиях и заданиях кораблей „Тонэ“, „Акаси“, „Ниитака“, „Касуга“, „Ниссин“, „Могами“ и „Мацуэ“». А чтобы японские журналисты лучше вняли просьбам военных моряков, в тот же день морское ведомство достигло с Министерством внутренних дел соглашения о том, что начальники полицейских управлений префектур проведут «соответствующую работу» с главами информационных агентств и газетных компаний. Да, уважаемые читатели, вы не ошиблись: крейсеры «Акаси» и «Ниитака» участвовали в знаменитом неравном бою с нашим героическим «Варягом» у корейского порта Чемульпо.
А японцы уже вовсю готовились к дальнему морскому походу. 28 мая оба корабля были готовы. Однако затем наступило томительное ожидание: дата выхода в море неоднократно переносилась.
Со своей стороны, Дж. Г. Нэйрн в весьма жестком тоне уведомил де Замена, что «японские крейсеры прибудут во Владивосток примерно 10 июня, и я буду рад узнать от вас, что ваше правительство сможет доставить золото туда к этой дате»[593].
А пока что из Банка Англии в Казначейство королевства пришло подтверждение, что по итогам окончательной сверки, проведенной Министерством финансов Канады, вес золота, уже доставленного из Владивостока, «практически совпадает со стоимостью, заявленной представителем Казначейства Российской империи в Лондоне, а именно 8 001 701 фунт стерлингов»[594]. Таким образом, все страхи англичан, что золото, полученное из России, не соответствует заявленным параметрам качества, оказались несостоятельными.
Но это только разогрело желание британцев поглубже запустить руки в российские золотые закрома.
По независимым оценкам, численность русской армии к концу 1916 г. составляла 10,9 млн чел., тогда как в первый год войны 5–6 млн. Это требовало от России затрат на ведение военных действий в 1916 г. от 12 млрд до 14,5 млрд руб. или не менее 32 млн руб. в день. Стоимость элементарного содержания одного солдата возросла в 2,5 раза — с 1,5 до 4,2 руб. в день[595]. Но эти проблемы союзника совершенно не волновали Лондон, который, напомню, формально даже не отказался от размена фунта стерлингов на золото.
16 мая 1916 г. Дж. Г. Нэйрн вновь потребовал от Замена «каким-либо образом ускорить» доставку новой партии драгоценного металла во Владивосток, обеспечив ее прибытие уже «в первых числах июня». Тот с готовностью доложил: «Я вновь направил телеграмму в Министерство финансов в Петрограде, но я боюсь, что ускорить эту доставку невозможно».
Англичане полностью согласились с предложенными японской стороной «порядком и условиями относительно перевозки и доставки золота». В чем в чем, а в деле ограбления России у них принципиальных расхождений не было.
До российских же представителей согласованные двумя хищниками условия были просто доведены. Дж. Г. Нэйрн уведомил Комитет правительства России по снабжению (Индиа-хаус, Кингсвэй, Лондон), что отвечать за приемку золота во Владивостоке будут казначеи японских крейсеров Ёсисукэ Харада и Сукэо Маки, а для Японии на 2 млн ф. ст. — секретарь Банка Японии Ёситаро Нарикава. Одновременно ему пришлось разочаровать японцев: русское золото нужно будет подождать до 10 июня[596].
Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о полномочиях российских сопровождающих золота подтверждать его качество. 1 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]
Что ж, японцы вынуждены были подождать. Но не немцы…
Командир U-75 капитан-лейтенант Курт Бейцен отдал приказ отойти от причальной стенки. Этот молодой офицер, а он буквально несколько дней назад отпраздновал свой тридцать первый день рождения (Курт даже улыбнулся, вспомнив, как бурно он с товарищами отмечал очередной год своей жизни), был опытным и смелым моряком, имевшим к тому времени уже солидный боевой опыт. За успехи на море он получил железный крест I класса. Как и большинство командиров германского флота, Курт Бейцен являлся кадровым офицером и чрезвычайно гордился своим новейшим минным заградителем, только в этом году сошедшим со стапелей и в марте вступившим в боевой состав подводной эскадры. Но еще больше он верил в свой экипаж, его мастерство и преданность делу. А операция на этот раз предстояла не совсем обычная: даже он сам не знал своего точного боевого задания. Но какое-то внутреннее чувство предвидения подсказывало Курту, что ему и его людям предстоит совершить что-то настолько важное, что останется гордостью германского подводного флота на десятилетия. Уж больно странно его напутствовали в штабе, словно чего-то недоговаривая. И дело не в обычном для войны состоянии отсутствия информации.
Необходимо было торопиться, а майские ночи короткие. Оставив на мостике руководить выходом в открытое море старпома, Бейцен спустился по трапу на командный пост и, не задерживаясь, прошел к себе в крошечную каюту. Задернув занавеску, достал из ящичка для документов небольшой пакет, доставленный из штаба нарочным перед самым отходом, с пометкой «вскрыть только в море». В приказе, который в нем содержался, на первый взгляд, нет ничего необычного, если бы не жесткое указание: установить минные заграждения строго в ночь на 5 июня. И координаты. Капитан-лейтенанту они знакомы чуть ли не до зубной боли: ему приказано идти к самой базе Скапа-Флоу и установить мины всего лишь в 10 милях от выхода из нее. Миссия не то что опасная, а почти смертельная, ведь против — весь британский Гранд-Флит[597]. Наверное, ни одна военно-морская база Британской империи не охранялась так, как Скапа-Флоу. Но опасность только разогревала боевой задор офицера, подстегивала его охотничий азарт.
