А вот Барк ради союзников, особенно английских, был готов на все…

Говорят, в пословицах мудрость народа. Но не может ли он, народ, ошибаться? Или из каждого правила есть исключения? Вероятно, такое исключение и представлял собой Петр Львович Барк: он легко и непринужденно врал царю. Вот как насчет Бога — не знаю. А может быть, у него был свой бог? Скорее всего, думаю, так. И этот бог золото… Но в поклонении этой всепобеждающей силе Петр Львович явно не одинок. Или он довольствовался кумиром?

Таким кумиром вполне мог стать Ллойд-Джордж. Не вызывает сомнений, так оно и было. Сильный, волевой, страстный, пылающий каким-то внутренним огнем и излучающий великую энергию — он не мог не привлекать к себе людей. Именно такое впечатление произвел этот выдающийся политик на президента Франции Р. Пуанкаре на их первой встрече 2 февраля 1915 г., т. е. в момент проведения конференции министров финансов союзных государств в Париже. «Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное; это, скорее, лицо артиста, чем государственного деятеля, — почти что с завистью описывает свои впечатления Пуанкаре. — Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники его обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности»[373]. Могу откровенно признаться: когда мне впервые попался на глаза портрет Ллойд-Джорджа, я подумал, что такой образ больше подходит дирижеру, чем политику. Тогда я, конечно, и помыслить не мог, что мне придется погрузиться в детали жизни этого человека, изучать отдельные этапы его биографии, а тем более писать о нем. Но так уж определили судьба и случай.

А вот каким увидел Ллойд-Джорджа опять-таки при первой личной встрече в Париже в феврале 1915 г. Барк (причем тот факт, что британский политик по собственной инициативе, без предварительной договоренности и приглашения, наплевав на протокол, сам пришел в номер Петра Львовича в гостинице, не только не насторожил его, но явно польстил болезненному самолюбию российского чиновника): «Он сразу произвел на меня чарующее впечатление своим прямым открытым взглядом умных и подвижных глаз, простой речью и неиссякаемой энергией и Божьей искрой, которые чувствовались в его словах, в движениях, в манере себя держать, в ясности изложения мыслей. Он был среднего роста, носил длинные волосы, что было необычным для англичанина, говорил быстро и с огнем, что также мало походило на английский способ изъясняться медленно и скучно-сдержанно, одевался более чем просто и во всех отношениях отличался от своих соотечественников. Вначале меня это чрезвычайно поразило, но потом я узнал, что он родом уэльсец и, видимо, кельтская кровь сохранила в нем много особенностей, отличавших его от флегматичных англичан»[374].

Итак, и Пуанкаре, и Барк в целом сошлись во мнении, узрев внешне определенно симпатичного им человека. И француз, и русский, взглянув в глаза британца, отметили главное — очарование, исходящее от этой харизматической личности. Но если Пуанкаре, со свойственной опытному политику осторожностью, хотя бы попытался найти в Ллойд-Джордже черты, которые вызывают подозрения в безупречной цельности его человеческой натуры, то Барк просто в него влюбился. У меня нет оснований сомневаться в сексуальной ориентации Петра Львовича, но приведенное им описание заведомого оппонента по переговорам можно сравнить лишь с излияниями глубоко влюбленного человека, утратившего всякое критическое восприятие партнера[375]. Для меня это несомненное проявление ранней стадии влюбленности, когда профиль объекта вожделения идеален до степени неземного. А для Барка, который писал это через много лет, Ллойд-Джордж мифическое, неземное, почти божественное существо, отмеченное Провидением.

Ну, а как сам Ллойд-Джордж? Чем ему запомнился их первый личный контакт в Париже в том памятном феврале 1915 г.? Вполне очевидно, что Ллойд-Джордж к тому времени уже составил определенный психологический портрет Барка. Он понял, что этот самолюбивый российский чиновник крайне нуждается в каком-то признании, жаждет войти в круг избранных, к числу которых он, несомненно, причислял британского политика, а точнее, всю политическую верхушку Англии.

Каким же Ллойд-Джордж увидел Барка? Судя по воспоминаниям его близкого друга издателя лорда Ридделла[376], с которым канцлер встретился сразу по возвращении из Парижа, «он [Барк. — С. Т.] понравился ЛД [Ллойд-Джорджу. — С. Т.]». А что запомнилось Ллойд-Джорджу больше всего? По словам Ридделла, главное состояло в том, что «Барк, русский министр финансов, способный человек, который хорошо говорит по-английски». Так обычно старший, профессор, мэтр или кто там еще отзывается о студенте, аспиранте, в лучшем случае ассистенте кафедры: да, способный, да, хорошо говорит по-английски. И все. Ничего как о партнере. А вот Барк, опять же по воспоминаниям Ридделла, старался понравиться старшему коллеге и не очень-то выбирал слова, когда судил о состоянии своей армии и готовности народа воевать. «Он [Барк. — С. Т.] сказал ЛД [Ллойд-Джорджу. — С. Т.], что русские были не готовы к войне. Даже сейчас они испытывают недостаток вооружения и боеприпасов и не могут заставить своих людей идти на фронт»[377], — пишет Ридделл.

«Не могут заставить своих людей идти на фронт», — вот главное! Барк прямо посеял сомнения в возможностях своей страны, а главное, своего народа быть надежным союзником для англичан в этой жестокой войне. Говоря так о собственной стране, министр финансов воюющей державы как бы давал основание союзнику и партнеру по переговорам думать, что полностью полагаться на Россию нельзя. А потому, ссужая денежки в долг, надо сделать так, чтобы должник расплатился задолго до того, как наступит срок возврата кредита. А сделать это можно было, только получив обеспечение, в своей реальной стоимости заведомо превышающее возможные убытки по кредиту, который Петрограду еще только предстояло получить и потратить в своих интересах.

Почувствовав уже с первых встреч податливость Барка к чужому влиянию, Ллойд-Джордж решил закрепить успех и пригласил российского министра финансов посетить Лондон после завершения февральской конференции в Париже. И хотя Барк не имел разрешения на эту поездку, и она заранее не планировалась, Петр Львович охотно согласился, вскользь признав, что поехал в Лондон, «где у меня не было специального дела»[378].

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Барка на лондонском вокзале встретил собственной персоной управляющий Банком Англии лорд Канлифф, человек абсолютно не публичный, всячески избегавший официального протокола. Совершенно очевидно, что он следует указаниям Ллойд-Джорджа лично присоединиться к «охмурению» Барка: приемы у важных сановников и визиты идут один за другим. Под предлогом отдыха Петра Львовича возят по загородным поместьям, где он вкушает прелести роскошной жизни высших слоев английской аристократии.

Для меня это еще одно неоспоримое свидетельство того, что главной целью приглашения министра в Великобританию являлось дальнейшее развитие с ним неофициального контакта, в первую очередь в интересах Банка Англии, т. е. для закрепления условий, обеспечивающих переход золотых резервов Государственного банка под контроль англичан. Учитывая роль, которая отводилась в этом вопросе Банку Англии, прибытие на вокзал Канлиффа было не случайным, а отражало четкое распределение обязанностей между британскими должностными лицами в работе с Барком. Если же уточнить, что среди встречающих находились заместители канцлера Казначейства Монтегю и Брэдбери, а также личный секретарь Ллойд-Джорджа, то станет очевидной причастность именно этого квартета к разработке русского министра: подписи Канлиффа, Монтегю и Брэдбери мы видим под большинством документов о поставках российского золота англичанам. Кстати, никто из высших чинов российского посольства в Лондоне, кроме подчиненного Барку Рутковского, прибыть на вокзал для встречи имперского министра финансов не потрудился.