И чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, отмечу, что, несмотря на все стенания Пуанкаре, поставки французской звонкой монеты через Лондон в США были все же незначительны. И реально начались только в декабре 1916 г. К маю 1917 г. на боевых кораблях 11 партиями доставили около 1,42 млн унций золотой монеты на сумму 5,394 млн ф. ст. Еще 1,24 млн унций поступили в июне 1917 г. Таким образом, общий размер поставки немного превысил 10,127 млн ф. ст.[362]
Стремясь опередить возможность возникновения в Петрограде оппозиции дальнейшим отправкам золота в интересах Великобритании за границу, 10 февраля 1915 г. Барк дал из Парижа через Извольского следующую телеграмму: «В случае посылки золота Английский банк будет кредитовать Государственный банк соответствующей суммой в фунтах стерлингов. Имея в виду сохранение золотого запаса и права эмиссии, я в особенности настаивал на двух пунктах: именно на посылке золота только в виде займа, а не продажи его, причем оно должно быть возвращено через некоторое время Государственному банку, а также на том, чтобы эквивалент мог быть занесен в баланс Государственного банка»[363].
Итак, Барк фактически прямым текстом говорит о том, что Государственный банк будет продолжать эмиссию бумажных денег под несуществующее золотое обеспечение, когда сам металл к тому времени перекочует в хранилища Банка Англии. Более того, внесенный в баланс Государственного банка эквивалент в фунтах стерлингов так и останется в Лондоне. Все же оговорки о том, что высылка золота будет происходить «только в виде займа, а не продажи его», не что иное, как пустые обещания, призванные затушевать суть операции. И тем более условие, что золото «должно быть возвращено через некоторое время Государственному банку», совершенно ничем не подкреплено. Упоминание о возможности подобного развития событий в дальнейшем, внесенное в соглашение от 5 февраля 1915 г., не содержит никакой конкретики, механизм возврата золота не прописан, а сроки предельно расплывчатые, что полностью оставляет указанное благое пожелание на усмотрение британского правительства и Банка Англии. Вместе с тем соглашение навязывает российской стороне грабительское условие, что «погашение этих авансов будет отнесено на счет поступлений от реализации займов».
Ллойд-Джордж не скрывал, что доволен переговорами с Барком. «Когда я, в должности канцлера казначейства, вел личные переговоры с министрами финансов России и Франции, то на деле имел возможность убедиться в полезности таких свиданий, и мы в течение нескольких заседаний сделали больше, чем за несколько месяцев переписки»[364], — заявил он в беседе с вице-адмиралом Русиным, прибывшим в Лондон для переговоров о поставках вооружений.
И надо признать, что не только Барк подпадал под чары опытнейшего британского политика. Он был настолько убедителен, что даже адмирал Русин поначалу ему верил. «…В лице Ллойд Джорджа, — доносил он Николаю II, — мы имеем дело с государственным деятелем, ясно понимающим исключительную роль России в настоящей войне, понимающим, что русская армия, в противоположность английской и французской, кои, благодаря создавшимся условиям, вынуждены вести позиционную войну, занимает тот театр, на котором неприятелю может быть нанесен решительный удар, но который с другой стороны, в случае недостатка снабжения, представляет собою наиболее уязвимое место союзников». Однако, будучи опытным военным аналитиком, Русин все же старается быть более объективным, в отличие от министра финансов. Так, он отмечает, что далее Ллойд-Джордж, выступая на совещании, четко указал: приоритет для Великобритании — собственная армия и ее снабжение. России он резко отказывает в том, в чем она наиболее нуждалась, — в тяжелых орудиях, гаубицах[365].
И сразу же, чтобы закрепить собственный «успех», в феврале 1915 г. Барк дал Эмилю Диллону обширное интервью по итогам конференции в Париже. Он всячески превозносил стабильность российской экономики и финансов после начала войны. «Экономическая ситуация в России, — на голубом глазу заявил Барк, — не просто отличная, а постоянно и быстро улучшается, и моя вера в будущие ее возможности, а это не слепая вера, а тщательно выверенная с большой осторожностью, — безгранична»[366].
На самом деле у правительства не оставалось другого выхода, как прибегнуть к дополнительному выпуску бумажных денег. К тому же государственный долг России за границей, и до начала войны стремительно увеличивавшийся и возросший с 1898 по 1914 г. (без гарантированных ценностей) с 2,4 млрд руб. до 4,6 млрд, теперь перешел с рыси на галоп. Но все это не помешало Барку в итоговом докладе по переговорам в Париже вновь подчеркнуть: «Мною было категорически заявлено, что при открытии нам кредитов не может быть и речи об одновременной высылке нами за границу золота, при чем приведены были веские мотивы, не позволяющие нам такую высылку»[367].
Не забыл себя похвалить Барк и в собственных мемуарах: «Я был чрезвычайно доволен ходом работ нашей конференции и, по правде сказать, даже не ожидал такого благоприятного решения по всем выставленным мною требованиям. Все мои основные положения оказались принятыми: 1) кредит в 1 миллиард рублей обеспечен, 2) открытие кредита не обусловлено высылкой золота, 3) признана необходимость поддержания русского разменного курса, и должно было последовать особое соглашение по этому предмету с Французским Банком. Что же касается поддержки в трудную минуту Английского Банка за счет золотого резерва Французского и нашего Государственного Банка, то и в этом вопросе русские интересы оказались вполне огражденными благодаря принятию мной формулы, в силу коей золото должно было быть отдано Английскому Банку не в собственность взамен иностранной валюты, а лишь в ссуду, взамен векселей английского казначейства с обязательством возвратить полученный звонкий металл по принадлежности в определенные сроки»[368].
Как видим, и в докладе императору, и в воспоминаниях Барк подчеркивает: главная его заслуга состоит в том, что «при открытии нам кредитов не может быть и речи об одновременной высылке нами за границу золота». Запомним это его утверждение.
Однако на деле все обстояло иначе. «Отвергая на словах принцип высылки золота за кредиты России, Барк фактически его признавал»[369]. С этим выводом советского историка А. Л. Сидорова невозможно не согласиться. Да и сам Барк, хотя неоднократно пишет о своем полном неприятии самой идеи о высылке золота из России, вторым планом постоянно продвигает мысль, что в течение войны неизбежно «будет необходимо обессиливать наш золотой фонд»[370].
«Впоследствии под пером Барка-мемуариста ход дискуссий на парижской конференции начала 1915 г. приобрел несколько иное направление, чем в ее протоколах, впрочем, составление окончательного их варианта Барк приписывал самому себе. В мемуарах на первый план выдвигалась „стойкость“ русского министра в отстаивании неприкосновенности золотого запаса Государственного банка от английских притязаний. Тема кредитов России, не очень выгодная для мемуариста (он получил меньше, чем запрашивал), отходила в воспоминаниях на второй план»[371]. Однако Барк не мог в условиях эмиграции не лизать кормящую его британскую руку. И он, нисколько не смущаясь, рассказал, как в беседе с президентом Франции фактически поддержал требование англичан о вывозе золота из своей страны, в то время как Р. Пуанкаре, к разочарованию Барка, прямо заявил, что «он очень сомневается в большой готовности управления Французского банка поступиться золотыми резервами в пользу союзников»[372].
