Определенно, союзник в лице Лондона при царском дворе нравился далеко не всем. Как напишет в своих мемуарах все тот же А. П. Извольский, «совершенно верно, что императрица Александра недружественно относилась к сближению с Англией и высказывала это мнение совершенно откровенно во время моих переговоров по этому поводу с лондонским кабинетом, но в то время она не играла решающей роли в направлении политики, которую она приняла на себя позже, и я никогда не имел основания жаловаться на ее вмешательство в эти переговоры»[132].
Примечательно, что еще 2 августа 1914 г., т. е. до фактического вступления России в войну, Ллойд-Джордж, обедая в узком кругу наиболее доверенных лиц, «жестко настаивал на опасности укрепления России и тех проблемах, которые это обстоятельство создаст, если Россия добьется успеха». И хотя он прямо не сказал «успеха в войне», но из контекста совершенно очевидно, что именно это он имел в виду. «Как вы будете себя чувствовать, если вы станете свидетелем того, как Германия будет побеждена и уничтожена Россией?» — спросил он собеседника. И при этом добавил: «В 1916 г. Россия будет располагать большей по размеру армией, чем Германия, Франция и Австрия, вместе взятые. Франция предоставила русским миллионные кредиты на постройку железных дорог стратегического значения, необходимых для переброски их армий к германской границе. Их строительство будет завершено в 1916 г.».
И Ллойд-Джордж был не одинок в своем подозрительном отношении к России. Так, присутствовавший на том ужине генеральный прокурор, главный юридический консультант правительства и член кабинета сэр Джон Саймон[133], вспомнив Крымскую войну — эту родовую травму всей британской аристократии, прямо заявил: «Трехсторонний союзный договор Антанты был ужасной ошибкой. Почему мы должны поддерживать такие страны, как Россия?»[134]
И это сказал не кто иной, как Джон Саймон, уже к тому времени опытнейший государственный деятель, которому еще предстояло сыграть важнейшую роль в формировании британской политики на трех министерских постах — внутренних, иностранных дел и финансов.
Глава 3. А кто решает?
По мере обострения международной обстановки резко активизировалась «финансово-банковская дипломатия». И это неспроста. Ведь недаром считалось, что длительные деловые отношения, густо замешенные на взаимном денежном интересе, создают куда как более доверительную обстановку между партнерами по бизнесу, в отличие от чинных, донельзя забюрократизированных дипломатических контактов. И когда официальные дипломаты расписались в собственном бессилии, признав невозможность договориться, в дело вступили пусть не послы, но уж точно атташе толстых кошельков. Фактически в бой был брошен последний, тайный резерв бюрократии — банкиры.
В конце июля 1914 г. в Петербург с особой миссией прибыл сам Роберт Мендельсон[135], старший из братьев-разбойников, владеющих банком. В общем человек в русской столице более чем известный, к тому же, по верованиям царских аппаратчиков, надежный настолько, что через его компанию закупал золото на десятки миллионов рублей сам Государственный банк, не говоря уже о других операциях. Бизнес придворного российского банкира он унаследовал от своего не так давно ушедшего из жизни отца — самого маэстро, подлинного виртуоза банковского бизнеса Эрнста фон Мендельсона[136]. Еще бы, принадлежавший его семье банк уже с конца XVIII столетия вел операции в интересах российской казны. А век XIX воистину стал порой расцвета их бизнеса, когда через этот берлинский банк потекли миллионы фунтов стерлингов золотом, которые шли на финансирование русской армии в ее заграничных походах 1813–1815 гг. во время войны с Наполеоном I. О, это счастливое время! Клан Мендельсонов, активно взаимодействуя с Ротшильдами, плотно осевшими во всех ключевых европейских столицах, хорошо погрел руки на русских облигациях и сложных схемах финансирования победоносных русских армий, увы, испытывавших постоянный, непреходящий недостаток только в одном — звонкой монете. Да и русско-японская война обернулась для Мендельсона золотым дождем, когда он «снял» с займа, предоставленного России в апреле 1905 г., 7 % со всего тела кредита. Это был настолько бесстыдный грабеж, что французские банкиры едва не подавились слюной от зависти и долго не могли успокоиться, пребывая в чрезвычайном раздражении от успеха конкурента[137]. Естественно, в этом вопросе никак не обошлось без содействия министра финансов Коковцова[138].
Владимир Николаевич Коковцов. [Из открытых источников]
Итак, уже не очень молодой, но еще энергичный Мендельсон в первую очередь направился к старому знакомому Барку, согласие которого получил еще ранее, направив телеграмму от имени банка из Берлина. Поначалу оба предались ностальгическим воспоминаниям о тех временах, когда Роберт в знаменитой «зеленой комнате» — этом почти священном месте для всех сотрудников банка — посвящал Петра в тонкости европейского банковского бизнеса. Благо Барк, будучи выпускником престижной немецкой гимназии Анненшуле в Петербурге, владел немецким, как родным. Хотя какой язык был для него родным, судить трудно. То ли Петр Львович оказался не в настроении либо почему-то тяготился этими, казалось бы, приятными для обоих днями, то ли Мендельсон уж слишком настойчиво намекал, что его и Барка связывают особые отношения, но российский министр финансов постарался как можно скорее перейти к сути вопроса. Посетитель намек понял, стремительно свернул мемуарную часть и, явно для отвода глаз, незамедлительно поведал, что германские банкиры готовы распространять русский железнодорожный заем, благо денежное положение в стране этому благоприятствует. Но, как всегда, есть нюансы, ибо «политическое положение исключительно тревожно». И здесь он начал «частным образом и строго конфиденциально» излагать главное, поскольку «мы знаем друг друга с давних пор».
Мендельсон прочно усвоил, что должен сказать русскому министру, ведь буквально накануне его тщательно проинструктировал лично светило германской дипломатии, статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон Ягов[139]. Четко придерживаясь полученных директив, Мендельсон сообщил Барку, что германские финансовые круги, как и публика в общем, «были всегда настроены за сохранение хороших отношений с Россией» и, как результат, «существенные интересы России и Германии нигде не сталкиваются». А посему дело за малым: для укрепления и сохранения этих «хороших отношений» от России требуется совсем немногое — отказаться от союза с Францией и поддержки Сербии в конфликте с Австро-Венгрией. Понятно, что до разрешения ситуации ни о каком размещении займа речь идти не может.
Конечно же, Петр Львович незамедлительно разоблачил (для себя, разумеется) Мендельсона: тот, хотя и уверял, что говорит «совсем частным образом», явно исполнял поручение германских властей. А посему сообразно своему должностному положению профессионального финансиста Петр Львович вежливо, но твердо и прямо указал визитеру на дверь, пояснив, что эти вопросы его «совершенно не касаются» и Мендельсону следует повидать министра иностранных дел Сазонова[140]. Подобный совет выглядел несколько издевательским, ибо последний был хорошо известен как ярый англофил. Конечно, всю эту историю о принципиальности нашего героя мы знаем только со слов самого Петра Львовича. Иные версии нам недоступны.
