Казалось бы, для проекта все складывалось благоприятно. В середине июля 1921 г. Красин находился в Москве. Ленин не возражал против сдачи в концессию 4 предприятий. Внешне все были «за». Особенно после того, как Ленин одернул тех, кто пытался тормозить процесс предоставления концессий. «Зарубите себе и всем на носу: архижелательны концессии. Нет ничего вреднее и гибельнее для коммунизма, как коммунистическое самохвальство — сами сладим», — сказал, как отрезал, вождь[1616]. В августе в Москву подтянулся и сам Уркарт. Переговоры активно шли и в сентябре.
Красин после длительного торга согласовал предоставление концессии на долевое отчисление в 25 %. Политбюро вроде бы также склонялось к решению пойти на сделку с капиталистом, тем более лицом весьма влиятельным среди западных бизнесменов. И все же предчувствие возможного провала концессионного соглашения с Уркартом не давало Красину покоя. Червь сомнения шевелился у него в сознании: а вдруг не выгорит? Казалось бы, напрасно, после таких-то слов самого Ильича дело должно было сладиться. Должно было…
Но затем все застопорилось. Более того, в октябре Уркарт резко ужесточил позицию, рассчитывая, по-видимому, добиться большего при давлении на Москву с помощью массированного шантажа и угроз: Уркарт, сам будучи держателем крупного пакета облигаций царского правительства, помимо всего прочего, являлся президентом Ассоциации британских кредиторов России — всех, кто в свое время утратил бизнес в результате революции или имел к России требования по долговым обязательствам. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что один только он лично подал иск к советскому правительству о возмещении убытков на утраченную собственность на сумму в 56 млн ф. ст., что делало его голос среди «кинутых» большевиками кредиторов весьма весомым. Так что предмет для торга был основательный.
К тому же летом 1921 г. Красину удалось совершить крупную товарообменную операцию (сельхозмашины и инвентарь для крестьян и охотников-промысловиков — на кожсырье, асбест, графит, шерсть и волос на сумму 517 602 ф. ст.) с западными компаниями во время Карской экспедиции. Для этой цели через «Аркос» за границей были приобретены пять судов, одно из которых получило имя «Л. Красин», а другое — «Внешторг». Также удалось выкупить у англичан заказанный еще в годы мировой войны русский ледокол «Александр Невский», который вышел в море из Эдинбурга 3 августа 1921 г. под флагом РСФСР и новым названием «Ленин».
Я не буду вдаваться в детали этой экспедиции, в организации которой принимали активное участие Красин и аппарат НКВТ, отмечу, что в целом операция удалась: для Сибири доставили по Енисею, Оби и Иртышу 658 532 пуда импортных грузов. Одних плугов поступило 15 тыс. штук и столько же запасных лемехов. И хотя на обратном пути были утрачены во льдах два парохода («Обь» и «Енисей»), жители Архангельска и региона получили свыше 400 тыс. пудов сибирского хлеба. Никто из членов экипажей не погиб.
Не обошлось и без курьезов, а может быть, и от предостережений сверху, с самых небес. Так, с затонувшего «Енисея» удалось даже подобрать живым поросенка — любимца команды, который самостоятельно держался на поверхности, дожидаясь спасателей на шлюпке. А вот корабельной собаке и петуху с курами повезло меньше. Кроме того, удача отвернулась от именного парохода «Л. Красин», который, не имея на борту радиостанции, в тумане ударился о борт «Ленина» и разворотил себе форштевень[1617]. Как видим, все же Владимир Ильич был круче Леонида Борисовича. Во всем. И вскоре это подтвердилось, правда, не совсем приятным для Красина образом.
Когда после подписания торгового соглашения с Великобританией Красин находился еще в Лондоне, на него вместо благодарности обрушилась лавина обвинений за срыв заданий по закупке хлеба для голодающих городов России. А далее Ленин внезапно поменял задачи НКВТ, выдвинув на первый план поиск кредитных ресурсов за рубежом, что, согласитесь, не совсем отвечает задачам торгового ведомства.
«Всякие займы нам очень нужны, — пишет Ленин Красину в июне 1921 г., — ибо главное теперь — получить, и притом немедленно, товарный фонд для обмена на хлеб с крестьянами. Этой непосредственной цели теперь надо подчинить всю политику Наркомвнешторга»[1618].
Надо признать, это ленинское указание полностью отвечало и взглядам самого Красина, который не переставал с самых высоких трибун повторять, что одна из главных задач внешней политики состоит «в получении экономической помощи: займов, кредитов и т. д.»[1619].
Понятно, такой подход устраивал далеко не всех, особенно в НКИД, где не желали копаться в «финансово-экономических мелочах», когда речь шла о пожаре мировой революции. Вот она — первоочередная задача советской дипломатии — раздуть ее пламя как можно сильнее, да и пошире — в Азии, Индокитае, Африке. А тут иди выпрашивай у буржуев какие-то там кредиты. Унизительно для революционера! Но Красин видел выход из сложившегося в стране положения, особенно возникших несколько позже ножниц в цене на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, полностью подрывавших интерес крестьян к наращиванию производства продовольствия в товарных объемах, в получении внешнего займа. Более того, он был готов идти и дальше в отказе от догм большевистского экстремизма в экономике. По его убеждению, спасти власть мог только «кредит на восстановление крестьянского хозяйства, т. е. перемена курса внешней политики»[1620]. А без увеличения объемов и улучшения качества товарного предложения страну ожидал неизбежный крах. Устойчивое производство — вот ключ ко всему. Нельзя выживать до бесконечности, только проедая то, что досталось от прежнего режима, от проклятого капитализма, ориентированного исключительно на прибыль. Золотая кубышка стремительно пустеет, а пополнять ее нечем. «…Мы тратим, расходуем, проедаем больше, чем мы производим»[1621], — раздражал Красин своими речами ортодоксальных большевиков-экстремистов. И в этом, по его мнению, состояла главная опасность для страны.
Безусловно, неприятные вести об угрозе массового голода на Волге портили настроение. Но, помимо приобретения продовольствия, Красина волновали вещи более важные: продажа золота и драгоценных камней. Ибо с 1920 г. НКВТ стал главным экспортером золота, «через который за два года было вывезено драгметалла на сумму около 600 млн руб., из коих не более трети было потрачено на закупку импортных товаров, остальное куда-то делось»[1622]. Но если мировые цены на золото все же хоть как-то можно отслеживать, то при реализации драгоценных камней, которых в распоряжении Красина находилось на десятки миллионов рублей, это абсолютно исключено. Каждый бриллиант, алмаз или другой вид драгоценного камня уникален и нуждается в индивидуальной оценке.
На деле же зачастую драгоценные камни поступали просто навалом. «От меня не потребовали даже расписку в получе-нии, — рассказывал о своих делах один из „реализаторов“ ценностей, известный нам Гуковский, — просто взяли и послали весь пакет на мое имя за одной только печатью. Я стал выбирать из пакета камни и изделия, а бумаги выбрасывал в сорную корзину… Ну, вот, через несколько дней мне понадобилось взять из корзины клочок бумаги. Запустил я в нее руку, и вдруг мне попался какой-то твердый предмет, обернутый в бумагу. Я вытащил. Что такое?.. Хе-хе-хе!.. Это оказалась диадема императрицы Александры Федоровны, хе-хе-хе! Оказалось, что я ее по нечаянности выбросил в корзину»[1623].
Трудно сказать, насколько эта история отвечает реальному положению дел и насколько здесь расцвела авторская фантазия. Но неоспорим тот факт, что на 18 октября 1920 г. Гуковскому было «отпущено» драгоценных камней на «149 885 франков довоенной оценки»[1624]. И это не чей-то рассказ — это документ. Итак, в распоряжении Гуковского действительно было драгоценных камней на 6000 ф. ст. Как ни крути, а сумма по тем временам огромная.
