Недоброжелатели теперь уже бывшего главы РЖМ, но все еще советского загранслужащего Ломоносова резко активизируются. Надо сказать, беспокойство за свою судьбу нарастает у многих: как-то оно сложится? «Владимира Ильича состояние плохое, и на восстановление работоспособности нет никакой надежды, разрушены важнейшие центры речи и движения, — пишет Красин через месяц, 8 июля 1923 г., законной супруге. — Пытались было учить его говорить и ходить, но после небольших успехов пошло опять на ухудшение, и даже лето и тепло не помогают. Это не для широкого распространения»[1590].

В этой ситуации Ломоносов отлично понимает, что необходимо пойти на какой-то компромисс с советскими властями, дабы сохранить шанс на дальнейшее финансирование своей деятельности за границей. В итоге он по прибытии в Москву соглашается занять пост председателя Совета Высшего технического комитета НКПС. Но уже через день после назначения (28 марта 1923 г.) «неотложные дела» вновь потребовали его срочного выезда за границу, теперь уже для сдачи дел по линии Совнаркома, уполномоченным которого он являлся. Надо сказать, Ломоносов и далее упорно придерживается этой линии поведения, появляясь на родине лишь наездами, стремясь максимально сократить время своего пребывания в СССР.

Очевидно, Ломоносов не из тех, кто легко сдается. В октябре 1923 г. он подает предварительный отчет о работе миссии и свою пояснительную записку «размером с приключенческий роман». Ломоносов прекрасно сознавал, что его будущее на советской службе полностью зависит от того, удастся ли ему очистить свое имя от выдвигаемых обвинений в глазах СНК и Политбюро. Он продолжает настаивать на своей невиновности, требуя, чтобы либо одобрили его отчет, либо отдали его под суд. Возможно, кто-то в Москве счел настойчивость Ломоносова назойливостью. Как результат, 1 января 1924 г. завершается и его деятельность в качестве главы Научно-технического комитета, как теперь именуется бывший Высший технический комитет НКПС.

Но это совершенно не мешает СНК создать в декабре 1924 г. новую межведомственную комиссию для подготовки заключения по отчету РЖМ, в состав которой вошли представители НКФ, НКВТ и НКПС. Не буду вдаваться в детали, но подготовленный новым составом ревизоров документ носил для Юрия Владимировича убийственный характер. Обвинениям в злоупотреблении не было числа, вплоть до претензии, что не только «широко расходовались деньги на оборудование квартир» для Ломоносова и его жены, но и «для последней покупались на казенный счет даже белье и интимнейшие предметы дамского туалета»[1591].

Однако Ломоносов не падает духом. Он развивает бурную деятельность, засыпая инстанции письмами и подключая свои связи в госаппарате. А в феврале 1925 г. внезапно идет в весьма решительное наступление: пишет письмо Дзержинскому, требуя своего полного оправдания[1592]. И это не жест отчаяния. Свой тщательно продуманный демарш Ломоносов подкрепил весьма весомыми аргументами, причем не изложенными на бумаге, а исполненными в железе.

22 января 1925 г., т. е. в первую годовщину смерти В. И. Ленина, в Москву прибыл первый построенный в Германии под руководством председателя Тепловозного бюро НКПС тепловоз ЮЭ № 001, к тому же успешно прошедший за границей все испытания. Этим фактом Юрий Владимирович как бы подчеркивал: вот оно, живое воплощение идеи, практичность и экономическую целесообразность которой столь гениально смог оценить вождь. И теперь завет Владимира Ильича выполнен! И сделал это не кто иной, как он, Ломоносов. Объективности ради, следует признать: ход отменный. Дзержинский в весьма сложной ситуации: как судить человека, столь ревностно и добросовестно выполнившего завет Великого Ленина?

Теперь и члены Политбюро, предварительно прокатившись на тепловозе, сменили праведный гнев на милость и 27 января 1925 г. согласились с подготовленным в недрах НКПС проектом решения: «Считая, что дальнейшая работа Ломоносова в этой области может дать нам ряд блестящих технических усовершенствований в транспортном хозяйстве, дающих экономию, далеко покрывающую суммы, за расходование которых предлагают Ломоносова предать суду, предлагаем: „Поручить СНК СССР направить дело о предании суду Ломоносова к ликвидации, ограничившись в крайнем случае лишь выговором“»[1593].

И здесь необходимо отметить очень интересный факт. Несмотря на все усилия, даже Феликсу Эдмундовичу очень долго не удавалось получить в свое распоряжение материалы комиссии по проверке деятельности Ломоносова, хотя формально он являлся начальником Аванесова по линии ВЧК. Внезапно выяснилось, что, когда дело касалось золота и иностранной валюты, даже всесильный Феликс оказывался не таким уж всесильным. Таковы советские реалии тех лет.

А Юрий Владимирович, воодушевленный успехом, даже решается приехать осенью 1925 г. в Москву. И… ничего не происходит. Покрутившись там и пообещав остаться, Ломоносов, заручившись согласием на продолжение его работы в НКПС… укатил в Берлин. А дальше, понимая, что в СССР уже практически не осталось при власти никого, кто мог бы более или менее твердо гарантировать его безопасность после смерти Дзержинского, Ломоносов перестает реагировать на вызовы в Москву и все более настойчивые требования от НКПС возвратиться в СССР. Итог предсказуем: его уволили и попросили съехать с казенной квартиры в Берлине.

Верный себе Ломоносов и это событие обставил с присущей ему во всем театральностью. Даже свое решение не возвращаться в Россию он представил публике с известной долей артистичности. Созвав весь штат своих служащих и угостив обильным обедом, Юрий Владимирович построил их полукругом и произнес длинную речь с подробнейшим пояснением, почему он не может больше работать на большевиков. Распрощавшись с присутствующими со слезами на глазах, он вышел из комнаты, но затем «вернулся опять, снял свои галоши, поставил их посреди комнаты и ушел: „Я отряхнул прах с ног своих“»[1594]. Вот так псевдонедобольшевик, царский статский генерал Ломоносов отрекся вторично — в этот раз уже от нового мира.

И хотя формально Ломоносов оставался гражданином СССР еще десять лет, демонстративно дистанцируясь от русской эмиграции, отношения с советскими ведомствами все же не заладились. По данным разведки, Ломоносов и после отказа возвращаться на родину поддерживал «связи с крупными специалистами НКПС» при командировках тех в Берлин[1595]. Из праздного профессионального любопытства, просто из желания побыть в привычном кругу «своих» или по чьему-то заданию — вопрос и по сей день открытый.

В 1927 г. Ломоносов прямо отказывается от возвращения в СССР и переезжает к сыну в Великобританию. Затем живет в странах Западной Европы, США и в итоге с британским паспортом, лишенный в 1945 г. советского гражданства, в 1950 г. оседает в Канаде. Да, именно в Канаде, через которую и шли огромные партии русского золота, выталкиваемого Барком за границу в интересах англичан и американцев. Умер Юрий Владимирович в Монреале в ноябре 1952 г. Необходимо отметить, что, хотя некоторые исследователи считают Ломоносова создателем первого в мире действующего магистрального тепловоза, особо проявить себя в эмиграции ему так и не удалось — ни в амплуа изобретателя, ни в сфере преподавания, ни в бизнесе. Все его начинания ушли в песок. Вершиной его карьеры так и осталось место главы РЖМ.

Надо сказать, российские авторы почти единогласны в своих оценках деятельности Ломоносова. А. А. Иголкин: «Абсолютно уверенно можно утверждать: никто не позволил бы одному человеку украсть четверть (или даже пятую часть) золотого запаса страны. Что-то — и немало — к Ломоносову прилипло, но лишь потому, что дело было слишком тонкое и деликатное, и никакого контроля за ним доверить почему-то было нельзя ни Красину, ни даже Дзержинскому. Ломоносов выполнял прямые директивы Ленина»[1596].