Понятно, все эти склоки в РЖМ не добавляют авторитета ее руководителю. Тем более что он постоянно дает поводы для разговоров о себе, если не о злоупотреблениях с его стороны, то о неадекватном поведении, угрожающем срывом важного задания партии. Так, у Ломоносова возникли противоречия с одним шведским банкиром, которого он очень не любил и даже подозревал, что тот его умышленно отравил на одном из совместных застолий. Юрий Владимирович не только дал ему неприличное, хотя и остроумное прозвище, которое происходило от некорректного перевода его настоящего имени на русский язык, но и настоял на включении этого слова в официальную кодовую таблицу для обозначения этого банкира в служебных телеграммах.
И Ильич вынужден реагировать на все эти выходки. Уже 8 декабря 1920 г. со стороны вождя последовал первый окрик. «…С Ломоносова взять письменное, — начертал Ленин, жирно подчеркнув слово „письменное“, — обязательство не менять ничего ни в системе, ни в решениях Троцкого и не смещать главкома, т. е. Борисова»[1463]. Надо сказать, конфликт у последнего с Ломоносовым был уже хорошо устоявшимся, поскольку Борисов, будучи начальником Главного управления путей сообщения НКПС, регулярно и последовательно отменял многие сумасбродные решения профессора во время его вояжа по Кавказу.
Возможно, чашу терпения Москвы переполнила свежая публикация в газете «Афтонбладет»[1464], где прямо указывалось на операции Ломоносова с золотом и предъявлялось требование к «комиссии по возмещению убытков шведов, пострадавших в России», разобраться с его деятельностью. В статье содержалась резкая критика правительства и отмечалось, что «транзит русского золота рассматривается нашими русскими шведами как опасное покровительство советским интересам за счет ограбления наших соотечественников»[1465]. Красин же, используя информацию Клодницкого, всячески нагнетает атмосферу неудовольствия действиями Ломоносова.
Однако возникает вопрос: только ли государственными интересами руководствовался Леонид Борисович, выдвигая претензии к деятельности Ломоносова? Здесь тоже есть большие сомнения. 21 декабря 1920 г. он пишет торгпреду в Швеции Э. Ф. Юону[1466], что ему поступает множество обращений о возможности продажи находящегося в Стокгольме золота, вывоз которого в США, Великобританию и Францию фактически заблокирован решением властей перечисленных стран. В сложившихся условиях, отмечает Красин, «весьма возможно, что мы воспользуемся каким-нибудь из этих предложений для реализации золота, депонированного в Нордиска Хандельсбанкен по паровозным заказам»[1467]. Понятно, что это вызывает неудовольствие Ломоносова, который начинает, в свою очередь, жаловаться на Красина Ленину, Троцкому и далее по списку, обвиняя того в торможении сделки, добиваясь перевозки в этот банк к февралю 1921 г. 30 т золота, которые в конечном итоге ему все же удалось протолкнуть через Северный торговый банк.
Как видим, все эти начальственные окрики совершенно не пугают Ломоносова, который упорно бомбардирует московское руководство угрозами приостановить платежи по заказам, если ему не предоставят права самостоятельно распоряжаться деньгами, а точнее золотом. Он не стесняется обвинять ненавистного ему представителя НКВТ в Ревеле, который попытался перехватить у Ломоносова инициативу по единоличному контролю отгрузки золота через шведский канал, в сговоре с целью наживы, поскольку «фактически хозяином положения в Ревеле является Ашберг». Ему-то Соломон, дескать, и переуступил полный контроль над всеми операциями, подчинив государственные интересы собственным корыстным. И уже с подачи Соломона ему, Ломоносову, якобы рекомендуют договариваться обо всем напрямую с Ашбергом, «сколько бы это ни стоило». А далее Ломоносов, следуя своей излюбленной тактике, выдвигает ультиматум по принципу «или — или»: или вы мне даете деньги, или я ликвидирую железнодорожные заказы[1468]. Но самое интересное, что Ломоносов в своем шантаже преуспевает. В Берлин летит телеграмма с разрешением выдать главе РЖМ «десять тысяч кило русской золотой монетой». Никакие призывы «ребята, давайте жить дружно» не могут завуалировать того факта, что в руки Ломоносова снова поступает огромная сумма в золоте[1469]. И Красин не только вынужден согласиться с этим, но ему даже пришлось приструнить своего старого друга и протеже Соломона, хотя, понятно, подобное положение не могло доставить удовольствия Леониду Борисовичу.
Если Троцкого в этой ситуации Ломоносов попросту игнорирует, то с Красиным дело обстояло сложнее. И, как опытный чиновник, прошедший закалку в царском бюрократическом аппарате, Ломоносов сразу же начинает с главного: очернения соперника. Он не стесняется в выражениях. Конечно же, у Красина находятся «верные» друзья, которые не преминули его об этом проинформировать. «Совершенно случайно Стомоняков[1470], Фрумкин[1471] и Штоль[1472] (стало быть, три свидетеля и никакой ошибки быть не может), сидя в Гранд-отеле, слышали разговор подвыпившей компании, в которой Ломоносов хвастливо рассказывал, что теперь, мол, он совершенно освободился от моей опеки и контроля (что не мешает ему заявлять мне о полной готовности исполнять всякое мое распоряжение)…» — пишет он жене 21 января 1921 г. из Ганге[1473].
Безусловно, оскорбительно. Но особо Красина задевало то, что путейцы с подачи Ломоносова называли его «дилетантом». Вероятно, для Красина это было особенно обидно, поскольку в 1894 г. после солдатской службы и отсидки в тюрьме он идет простым рабочим на строительство железной дороги в г. Калач Воронежской губернии. Но ненадолго — благодаря неоконченному инженерному образованию быстро выдвигается в десятники. Его столь стремительное продвижение «по службе» настораживает жандармерию, которая отвечала за полицейское обслуживание железной дороги. Красина вновь арестовывают и ссылают в 1895 г. после отсидки в тюрьме в Воронеже на три года в Сибирь, аж в Иркутск. Здесь он опять устраивается работать на «чугунку», сначала чертежником, а затем и инженером, успешно руководя строительством насыпи участка Байкальской железной дороги, занимаясь проектированием Кругобайкальской дороги. За отличные результаты ему резко повышают зарплату и даже сокращают на год срок ссылки. Учась в технологическом институте в Харькове, Красин занимается топографическими съемками, некоторое время работает на железной дороге Петербург — Вятка. Затем по приглашению знакомого по Петербургскому технологическому институту, Р. Э. Классона[1474], к тому моменту технического руководителя акционерного общества «Электросила» и тоже, кстати, члена одного с Красиным революционного кружка, строит Биби-Эйбатскую электростанцию в Баку на Баиловском мысе на берегу Каспия для немецкой компании «АЭГ». Предполагалось, что станция будет обеспечивать электричеством все бакинские нефтепромыслы: от этапа бурения скважин до очистки готовой нефти[1475]. В дальнейшем их пути еще не раз пересекутся, в том числе и в фирме «Сименс».
Но Ломоносова отношение к нему прежнего патрона мало уже волнует, ведь он приобрел куда как более мощного покровителя. Хорошо изучив особенности характера Красина, Ломоносов выработал четкую линию поведения в отношениях с ним: действовать дерзко, нахально, не опасаясь вспышек гнева и первой нервной реакции, понимая, что никакого продолжения с его стороны не последует.
