Эти подвижки в позиции западных стран создавали условия для отмены ограничений, хотя бы частичной, например, на сделки с кооперативными российскими организациями типа старого Центросоюза. В Лондоне были убеждены, что кооперативы по своей природе «очень далеки от симпатий к большевизму». Еще более категорически высказался Ллойд-Джордж. «С того момента, как торговые связи установятся с Россией, коммунизм пойдет на убыль», — заявил он[1188].
Вскоре, 12 февраля 1920 г., Литвинов подписал в Копенгагене англо-советское соглашение о репатриации пленных. Свыше 400 военнопленных смогли вернуться на родину. Однако далее дело снова застопорилось. И чтобы ускорить нормализацию в отношениях, уже 25 февраля 1920 г. через Финляндию и Швецию в Лондон выехала новая делегация «коммерсантов» из Центросоюза. Политика в данном случае была как бы и вовсе в стороне: только коммерция, только торговля, только прибыль. Но в составе переговорщиков произошли определенные изменения: появился один из новых руководителей — Красин, хотя формально главой делегации оставался Литвинов, все еще находившийся в Дании. Англичане прекрасно понимали, что за «кооператоры» к ним едут, но предпочли сделать вид, будто ничего особенного не произошло.
Самого же Максима Максимовича британские власти видеть не пожелали, припомнив ему задержание в качестве заложника, дабы обменять на арестованных ВЧК и приговоренных к смертной казни английских представителей в России во главе с Локкартом[1189], который, кстати, направился в Москву, имея при себе рекомендательное письмо Литвинова к Троцкому.
Так что и Красин, и Литвинов, давние и непримиримые конкуренты в борьбе за право вершить внешнюю политику Советской России, считали себя руководителями делегации. Англичане же отказывались выдавать визу последнему, предпочитая, как мы уже поняли, иметь дело с Красиным. Им явно импонировал сам его подход к переговорам. Красин, человек очень деловой, немногословный, конкретный, сразу переходил к делу, не тратя время на приветствия и пустые рассуждения о международной политике и перспективах мировой революции, что вошло тогда в моду среди новых чиновников. Сам он не стеснялся называть таких советских деятелей «политическими трубачами»[1190]. К тому же в Лондоне, испытывавшем острый недостаток в золотой монете и жаждавшем вернуть ее к реальному, а не формальному свободному обращению, были не прочь приобрести у Москвы миллион британских золотых соверенов, сохранившихся в царских резервах. Однако для этого требовался определенный уровень доверия, ибо Ленин опасался, что британцы могут конфисковать или заморозить деньги под предлогом войны с Польшей[1191]. А Красин, по мнению англичан, мог, а главное, стремился обеспечить это доверие, убедив Москву в надежности Лондона как делового партнера в операциях с золотом.
В пользу выбора англичан свидетельствовало и то, что буквально накануне прибытия в Лондон, а именно 14 мая 1920 г. Красин заключил торговое соглашение с правительством Швеции[1192]. Теперь советские товары и золото, а равно и все приобретенное для отправки в Россию гарантировалось от задержания и ареста. Причем шведы расщедрились настолько, что разрешили Советам иметь собственное торговое представительство в Стокгольме со штатом в 15 человек, а также отправлять специальных курьеров и вести шифропереписку с Москвой и представительствами в других странах[1193].
Красин — этот безжалостный боевик-большевик, поражавший всех западных представителей, с кем ему приходилось встречаться, изысканностью своего гардероба, утонченностью отшлифованных манер и «светской элегантностью»[1194], этот технократ-полиглот, вероятно, был единственным подходящим переговорщиком, кого могла выставить Москва, чтобы прорвать глухую стену блокады, возведенную западными политиками вокруг Советской России. И когда Ллойд-Джордж впервые лично встретился с Красиным, то увидел человека, в котором не мог не признать джентльмена: «Высокий, смуглый, с живыми и широкими жестами, он повсюду обращал на себя внимание. Аккуратно подстриженная бородка клином удлиняла его продолговатое лицо с высоким лбом и черными с проседью волосами, гладко причесанными на пробор. Когда он улыбался, обнажались прекрасные белые зубы, а ямочка на щеках углублялась, делая его лицо еще более привлекательным. В его умных, хитровато сверкавших глазах серьезность чередовалась с задорным весельем: посмотрев на Красина, можно было представить себе, что он, наверное, в детстве был шалуном и проказником. Он всегда был отлично одет, его галстук соответствовал цвету костюма и рубашки, и даже булавка в галстуке была воткнута как-то особенно ловко и щегольски»[1195].
Ллойд-Джордж прекрасно понимал, что перед ним тот, кто, по сегодняшним понятиям, полностью подпадает под определение «террорист». Но он не мог в тот момент отделаться от ощущения, что разговаривает с аристократом, пусть и не британским, но баловнем судьбы, истинным европейцем, за спиной которого стоят многие поколения предков голубых кровей. Не поддаться очарованию такого человека было крайне сложно… Да, Красин обладал уникальной способностью нравиться людям, когда он сам этого хотел.
Даже Керзон, славившийся непримиримым отношением к большевикам, прекрасно понимал, чего от него на тот момент ждут и в правительстве, и в бизнесе в отношениях с Россией. В этом вопросе в Лондоне в принципе не было противоречий. Так, в феврале 1920 г. его предшественник на посту министра иностранных дел А. Бальфур, только недавно вышедший в отставку и уступивший кресло Керзону, заявлял: «Мы боремся… я рад, что могу сказать, что делаем это успешно. Но это не такая уж легкая борьба с чрезвычайно сложными финансовыми и производственными проблемами»[1196]. А пока все они, участники этих нерядовых переговоров, словно ветераны-гладиаторы с огромным опытом смертельных схваток на жадных до живой крови песках римских арен, с интересом присматривались друг другу.
Накануне вечером Ллойд-Джордж обедал с наиболее приближенными к нему лицами. За столом сидели лорд Ридделл и мадам Стивенсон. Много говорили о Ленине и Красине, с которым Ллойд-Джордж должен был встретиться для переговоров по вопросам торговли.
В окружении ближайшего друга и своей первостепенной помощницы и особо доверенного личного секретаря Ллойд-Джордж чувствовал себя абсолютно расслабленным, не видя необходимости лицемерить. «Ленин — величайший человек в политике, — отставляя бокал с вином, пустился мэтр интриги в рассуждения. — Он задумал и осуществил великий экономический эксперимент. Как представляется, этот эксперимент провалился. Если это так, то Ленин достаточно велик, чтобы признать правду и встретить этот вызов. Он модифицирует свой план и будет управлять Россией другими методами»[1197].
Ллойд-Джордж немного помолчал и вдруг, как-то неожиданно для всех, добавил: «Красин очень умный и способный человек». И тут лорд Ридделл отчетливо осознал, что рассуждения его патрона о Ленине — это так, дань памяти вождю большевиков. Его куда больше занимает человек, с которым ему предстоит завтра вступить в нелегкий поединок умов, поединок, отягощенный невероятным количеством взаимных обид и бесконечных претензий. Ведь тогда на Западе многие рассматривали Красина как естественного преемника Ленина. В Лондоне его часто величали «дельцом-коммунистом» или «красным купцом». Что ж, с одной стороны, это можно расценивать как признак уважения со стороны деловых кругов Запада, с другой — в этих определениях (а второе из них имело хождение, как мы знаем, и в Москве) сквозило недоверие тех, кто искренне сочувствовал идеям коммунизма. А в то время прослойка таких людей в Великобритании была весьма значительная.
