Никритин не выпрыгнул из машины. Проехал. Недоуменно оглянулся.
Колонна шла к реке.
И только тут накопившаяся тоска хлынула в сердце.
«Встречи всегда происходят не так, как ждешь...» — подумалось ему.
— Вы видели? — услышал он за спиной голос Сбройнича. — Это и есть искомая... мадонна. Какова! Жить не может без издевок. Поистине, ничто доброе в этом мире не остается безнаказанным. Поделом мне...
Никритин обернулся и мгновенье смотрел на него. Ему вдруг стало смешно. Ведь принял на свой счет приветствие Таты! Для него — конечно, издевка.
— Цыганок! Меня — в контору!.. — не дождавшись отклика от Никритина, сказал Сбройнич.
— Ну а я домой! — Никритин подхватил вещи под мышку и перемахнул через борт.
В палатке — со света — было темно. Никритин постоял минуту, привыкая. Потом сел, прислушался к тишине, которая звенела в нем самом. Татка!.. Нашлась...
Со стороны берега донеслось мотоциклетное стрекотанье помпы. Значит, скоро наполнится понтон — железный чан для воды. Можно умыться.
Никритин потянул через спину рубашку — клейкую от соли.
... Лампочки, развешанные на жердях возле палаток, начинали медленно наливаться желтым светом, когда появилась Тата. От нее пахло речной свежестью. Лицо ее, загорелое до черноты, выглядело усталым и осунувшимся. И прическа не та. И губы побелели — то ли от воды, то ли от волнения.
Никритин смотрел на нее и не мог преодолеть странной скованности. Сколько ждал! И вот...
— Пойдем куда-нибудь... — тоже каким-то скованным голосом сказала Тата и, щурясь, взглянула на разгоревшиеся лампочки.
Пошли по задворкам палаток. Мимо ящиков, бочек, штабелей изношенных автопокрышек.
Тата шагала, глядя себе под ноги.
— Ну, как тебе пустыня? — не поднимая головы, сказала Тата.
— Как... — Никритин помедлил. «На кой черт нам говорить об этом?» — подумал он, но ответил: — В городе столько знакомых не встретишь, как здесь. Не думал, что так людны пески...
— И я поначалу не думала...
Опять замолчали. Вышли к берегу, где в камышах был протоптан узкий лаз. Сели у воды. Из-за излучины все еще слышались запоздалые голоса, громко и далеко летящие над водой.
— Моя команда... — Тата повернула голову на голоса. — Ты извини — не могла их бросить. И то распустились за мое отсутствие.
— Ты еще и физрук?
— Да...
Над противоположным берегом — предвестниками луны — светились облака. Несколько серебряных полосок.
— Скажи... — начал Никритин и взглянул ей в лицо, ставшее от облачного света голубоватым. Как было давным-давно. — За что тебя не любит Сбройнич?
— Это я его не люблю... — Она сердито уставилась на него, вздернула подбородок.
— Татка!.. — тихо рассмеялся Никритин. — Выше подбородок!
Она мгновенье медлила в растерянности, потом расхохоталась и, запустив руки ему в волосы, повалила на землю.
— Лекса, задавлю!
— Не задавишь! — отбивался Никритин. — Ты — легенда. Гоняюсь за тобой и, как тень, не могу поймать.
Рухнула незримая стена.
Осталась лишь ночь... Тата... Свет серебристых облаков в ее глазах... Ее холодноватые губы...
От реки ощутимо потянуло знобкой сыростью.
— Не простудишься, беглянка? — сказал Никритин. — Оденься.
— Ну, бежала-то я не от тебя... — Она приподнялась с разостланной на земле рубашки Никритина и, вскинув руки, начала прибирать волосы. — От себя... Это — как хирургия, хотя моралистами и не одобряется...
— И ни одной весточки... — Он смотрел, как ночь синела на ее коже. — Я ведь сдуру чуть не изменил тебе.
— Чуть? — Она покосилась на него. — Популярные брошюры советуют больше работать и заниматься спортом — тогда не будет тянуть на клубничку.
— Ты все такой же циник.
— Циник, циник... Я не Сольвейг. Не стала бы ждать сложа руки. Сама бы разыскала и отобрала.
— А с тобой... — Никритин отвел глаза. — Никогда?..
Тата обтянула на себе майку, встряхнула головой и заново начала укладывать рассыпавшиеся волосы.
Что было сказать? Вспомнилось, как всего лишь раз Рэм рискнул обнять ее. Обхватил, молча стал притягивать к себе. Вытянув руки, она уперлась в его плечи, изломила в спокойном недоумении бровь. Видно, это и поразило его — ее взгляд. Не испуганный, не удивленный, а изучающий. Помедлив, он расцепил руки и, красный, смущенный, стукнул себя кулаком по затылку. Тем все и кончилось. Считалось между ними, что ничего не произошло. Но с тех пор — Тата знала — Рэм никому не дал бы ее в обиду.
— Со мной — нет... — сказала она, подчеркнув голосом «со мной». — Пора идти. Поднимайся... Отелло.
...Наутро Тата заглянула в палатку.
— Соседа нет? — повела она глазами на койку Сбройнича и вошла. — Как вы с ним?
— А никак... — Никритин пожал плечами. — Кстати, ты так и не сказала, за что его не любишь. За то, что не заболел полем?
— Вообще не люблю пижонов, не знающих своего дела! — Она прошла в глубь палатки и вдруг резко обернулась: — Постой, что это ты сказал о поле? А‑а‑а!.. — Она засмеялась. — Думаешь, сама заболела полем, в город не захочу? Это?
— Это... — Никритин мял, не закуривая, сигарету. — Что, не существенно?
— Не знаю... — Она неслышно вздохнула. — Болезни со временем сказываются. Мне здесь нравится. Но и диссертацию же надо писать. Тему я, правда, сменю. И людям польза, и мне ближе. Знакомое на ощупь. «Обводнение аридных зон» — вот как она будет называться. И хватит обо мне, не для того пришла. Показывай свои работы.
— Погоди, — выжидающе взглянул Никритин. — А когда?..
— Мне надо еще месяц пробыть здесь...
— Ну что ж... Останусь и я...
— Только... — Тата опустилась на его раскладушку и, глядя в сторону, докончила: — Не надо, чтобы ребята знали о наших отношениях. Я никого не выделяю — и потому у нас все хорошо. Пусть некоторым кажется, что влюблены в меня. Но это же многие — не один! Так все гораздо проще...
— И это принимаю... — спокойно ответил Никритин.
Тата подняла голову, помолчала.
— Ты меньше стал краснеть... — как-то странно глядя, сказала она. — Хорошо это или плохо?
Она засмеялась: Никритин начинал краснеть.
— Ну, я много чего... стал, — ответил он смущенно и начал выкладывать этюды, бросая их один за другим к ногам Таты.
Тата разглядывала молча, покусывая верхнюю губу. Улыбнулась портрету дяди Кости.
— Как тебе удалось уговорить его позировать?
— Уж удалось...
— Да, ты много чего... стал... — сказала она наконец, отложив пейзажные этюды. — Ни парсун, ни стронциевого неба.
Тата встала и подошла к нему. Обвила руками шею. Запустила тонкие шевелящиеся пальцы в волосы на затылке и, притянув его голову к себе, постукала лбом в лоб.
— Лекса ты... — сказала она. — Лекса моя несуразная...
Дни и тянулись, и мчались — смотря по тому, появлялась Тата или исчезала. Последние дни сентября...
Никритин продолжал работать. Теперь все больше карандашом, совершенствуясь в рисунке. Краски, захваченные из города, были на исходе. И картонов с этюдами стало так много, что Никритин выпросил разбитые ящики и, сколотив футляры, упаковал их. Во всяком случае, было с чем вернуться!..
Приезжала Тата. На стареньком «козлике», которым сама правила в дальних поездках.
— Давай удерем!.. — заговорщицки приблизив глаза, говорила она, когда заканчивала дела в конторе.
— Как в городе? — смеялся Никритин.
...И мчалась машина — мимо причала, к которому свозили гравий и щебень из каменных карьеров.
— Куда его столько? — удивлялся Никритин.
— Для головного сооружения. Вода — она здесь всем нужна. — Тата напряженно вглядывалась вперед, сквозь сплошную — до неба — завесу пыли. Земля превратилась в мягкий пухляк под колесами самосвалов.
Пыль, пыль, и рубиновые огоньки идущих впереди грузовиков. Самих машин не видно — лишь огоньки витают в пыли.