— Я, может, задержусь... Не жди, обедай... — шепнул Бурцев, усаживая ее в машину, и обернулся к шоферу: — Отвезешь, Миша, и можешь быть свободным...

Когда Муслим, Бурцев и Ильяс, закончив оформление документов на новый станок, вышли из проходных ворот, было уже темно. Прикуривая, Бурцев зажег спичку, и огонек ее метнулся в золотом зубе Ильяса, с лица которого весь вечер не сходила улыбка.

— А поедемте-ка ко мне?.. — предложил вдруг Бурцев. — Надо же отметить такой день?..

— Нет, поздно... — мотнул головой Муслим и засмеялся. — К тебе поедем знаешь когда?.. Знаешь, э?.. Передай привет, скажи — все хорошо будет!

— От мамы, от Рофы, от меня привет, так? — сказал Ильяс. — Все приедем.

Бурцев промолчал и лишь слегка вздохнул.

Как откатившаяся волна, схлынули впечатления дня, оставив в душе не усталость, а какую-то сладостную истому. Расходиться не хотелось, и все трое продолжали стоять, время от времени вздувая огоньки сигарет.

Потянул неслышный ночной ветерок. Дохнул раз, другой — и растворился в зашипевшей, как вода, темной листве акаций.

...Есть своя прелесть в преодолении препятствий. Ни с чем не сравнимое чувство облегченного полета приносит человеку каждая творческая победа, и — пусть он знает, что впереди будут и падения, и ушибы, — однажды изведанное чувство толкает в полет, придает сил для дальнейших устремлений.

Испытывая что-то подобное, Бурцев шел по вечерним улицам.

После духоты нагретых за день помещений воздух улиц казался сладковатым, словно возле тележки мороженщика. Вокруг матовых шаров, повисших над асфальтом, бледным сияньем курилась мелкая пыль. Черные тени деревьев косо ложились на тротуар. Шаркали шаги гуляющих, щелкали в руках девушек веера. Горели в витринах длинные трубки ламп дневного света, словно наполненные синей морской водой...

Бурцев завернул в открытые двери дежурного магазина «Гастроном». Редкие покупатели проходили вдоль нарядно сверкающих застекленных прилавков. Не было привычной дневной суеты. Стояла просторная тишина. У стойки, где продавали шампанское в розлив, молодой парень угощал подругу. Девушка покусывала зубками край бокала и смеялась...

Бурцев, расплатившись, взял коробку с тортом и бутылку шампанского. Теперь ему хотелось скорее попасть домой: он всегда считал, что радость неразделенная не есть радость. Тихонько насвистывая, он выглядывал — не попадется ли такси... Выговор, при всей серьезности, не мог омрачить его настроения. Так или иначе — все объяснится. А работа начата — и ее не остановить!.. Несмотря ни на что, несмотря ни на какие препятствия!..

...Эстезия Петровна, обхватив колени, сидела на крылечке. Пустынная улица, и одинокая темная фигурка... Лишь свет, падающий сзади, пробивался сквозь ее густые каштановые волосы.

Издалека доносились звуки духового оркестра. Что-то задумчивое выговаривали валторны.

Эстезия Петровна поднялась и, молча приняв покупки, протянула губы для поцелуя. Бурцев последовал за ней в комнаты.

Белел крахмальной скатертью празднично накрытый стол. Тонко пахли белые флоксы, охапкой свисающие с кувшинчика.

— Ты что же, не обедала? — спросил Бурцев.

— Не хотелось одной... — взглянула Эстезия Петровна, распаковывая коробку. — Умница... Торта у нас как раз не было...

Развернув сверток с шампанским, она нерешительно оглянулась.

— А мне... наверно, нельзя будет пить... — сказала она и слегка зарделась.

— Почему? — не понял Бурцев.

Она подошла и, положив ему руки на грудь, опустила голову.

— Знаешь... — сказала она тихо. — Знаешь... Кажется, на старости лет... у нас будет бэби...

— Что? Ты уверена? — взял ее за руки Бурцев.

Она качнула головой.

— Наверно, потому и ревела сегодня...

Бурцев опустился на тахту и задумался.

— Ты... не хочешь?.. — нагнулась она к нему.

— Ах, да не во мне дело!.. — дернул щекой Бурцев. — Я все надеялся, что ты переменишь свое решение. А тут... совсем, наверно, встанешь на дыбы... Я ведь знаю тебя... Ребенок же будет без отца...

— Глупо́й ты, глупо́й... Много ты знаешь... — Она взъерошила ему волосы. — Не будет он без отца...

Бурцев с мгновенье смотрел в ее смеющееся, склоненное к нему лицо. Наконец понял, что, не ошибся в смысле сказанного. Он вскочил и сгреб ее в объятия.

— Ой, сумасшедший!. Задушишь!.. — простонала сквозь смех Эстезия Петровна. — Открой лучше вино... Я чуточку пригублю с тобой...

...Стоя в откинутом люке танка, Бурцев ощущал, как снизу поднимается горячий воздух, обволакивает тело...

Гремит броня, рокочут гусеницы по брусчатке мостовой... И толпы, толпы людей шумят по сторонам улицы. Они кричат, машут руками, бросают цветы... Вот бежит женщина и протягивает ему кудрявого мальчонку... Да это же Тэзи!.. Она что-то кричит ему, но за грохотом железа ничего не разобрать... А мальчуган? Его сын?.. Бурцев нагибается и тоже кричит...

— Дима! Дима!.. — Эстезия Петровна трясла его за плечи. — Дима!

Бурцев открыл глаза и повел ими, еще не узнавая своей спальни. Тэзи упиралась теплыми от сна руками в его подушку. Распущенные волосы падали ей на грудь. Молчаливая ласка разгладила тонкую кожу ее лица, тронутую синевой в глазных впадинах.

— Тебе что-то привиделось? — спросила она.

— Сына видел... С тобой... — смущенно улыбнулся он и прикрыл веки.

— Какой быстрый!.. — засмеялась Эстезия Петровна, прильнув к нему.

Бурцев окончательно проснулся. Но странно — грохот не прекращался. Прислушиваясь, он повернул голову к занавешенному окну. Эстезия Петровна кивнула туда и почти пропела грудным переливчатым голосом стихи Багрицкого:

Она спрыгнула на пол, накинула на полные плечи ситцевый халатик и потянула Бурцева за собой. Отдернув занавеску, оба взглянули в окно.

На стропилах трехэтажного заводского дома двигались маленькие фигурки людей. Грохот доносился оттуда. Стучали кровельщики.

Эстезия Петровна распахнула оконные створки.

Стояло раннее утро, когда кажется, что и вдыхать не нужно, что воздух сам врывается в легкие, вздымает грудь и бежит бодрящим холодком по жилам.

Качнулся в руках кровельщика лист оцинкованного железа. Солнце сверкнуло в нем, как в зеркале. Зайчик света ослепил Бурцева и Эстезию Петровну. Она тихо засмеялась, поежилась, переминаясь босыми ногами, и подлезла под руку мужа. Он прижал к себе ее теплое плечо...

Стучали по железу молотки. Вставало, разбуженное громом, солнце. Зарождался новый день... День, сулящий задуманные свершенья и еще неведомые заботы. День, перемежающийся светом и тенью, в котором ничто не дается без борьбы, без упорства.

«Пусть так... — думал Бурцев, глядя на тех, кто уже приветствовал этот день. — Пусть так... Но лев не возвращается по следу...»