Пыль, и сквозь нее — огромная луна. Огромная, как Земля с лунной поверхности. Зловеще-оранжевая.

«Почти марсианский пейзаж... — думалось Никритину. — Написать бы это...»

Машина сворачивала в русло древней пересохшей реки, и становилось легче дышать. Но долго еще держался, преследовал запах пыли...

Русло реки — спресованный веками галечник — сияло под луной чисто-голубым светом, какой можно увидеть лишь здесь, в пустыне. Плавно изгибаясь, бежало русло — гладкое, как асфальт, в ровных высоких откосах берегов.

Наконец Тата тормозила. Летели на землю кошма и спальные мешки. Пузырьком желтоватой жидкости светилась переносная лампочка, подключенная к аккумулятору машины.

Тата устало опускалась на кошму и протягивала руки Никритину.

— Я до неприличия счастлива... — говорила она, лежа на его руке.

И действительно, лицо ее, глаза ее обретали такую яркость, что смотреть в это лицо пристально казалось неприличным, стыдным, как подглядывание. Никритин, зажмурившись, приникал к ней...

Так было и в ночь с четвертого на пятое октября.

Днем, в поселке, они побежали со всеми к палатке рации. Радист включил репродуктор на полную мощность и ходил серьезный, будто священнодействовал. А кругом шумели. Только и было слышно:

— Спутник!

— Спутник!

— Спутник!

Кто-то кого-то целовал, соглашался, что — «здорово!». Кто-то вспоминал, что американцы хвастались первыми запустить и не верили в нашу ракету.

Тата, прослушав последнее сообщение, в котором назывались пункты и часы пролета спутника, молчала. Будто что-то прикидывая, взглянула на свои часы.

— Едем!.. — повернулась она к Никритину.

— Куда? — удивился он.

— Слышал же — на восходе можно увидеть? — изогнула она бровь, удивляясь его непонятливости. — Надо успеть выбраться на открытое пространство. Едем, я захвачу бинокль...

— Тот самый? — улыбнулся Никритин. — Наш старый бинокль...

...Очень высокое утреннее небо было еще неопределенного цвета.

И вот — в молочной серости — мелькнула искорка... Еще мелькнула...

— Летит... — вполголоса сказала Тата, вытянув руку. — Видишь? Я вижу без бинокля...

— Вижу... — сказал Никритин и замолчал.

И в тишине плыла, то вспыхивая, то угасая, как след трассирующих пуль, крупица чего-то непостижимого, чудесного. Блеснула в последний раз. Исчезла за облаками.

Никритин и Тата сидели обнявшись и все смотрели на небо. Потеплели телесно облака, затем стали наливаться восходящим солнцем. Все гуще и гуще багровели. Словно длинные кумачовые полотнища. Словно целая колонна знаменосцев в дни праздничных шествий.

— Бывшие желтые облака... — чуть шелохнулась Тата. — Они багровеют.

— Да... — Никритин сжал рукой ее плечо. — Облака багровеют...