Она прошла мимо.

Сайленс ни разу не видела улыбку на лице бабки после смерти ее мужа. Улыбка означала зря растраченную энергию. А любовь… любовь принадлежала тем, кто остался на Родине. Тем, кто погиб из-за Зла.

— Я жду ребенка, — сообщила Сайленс.

Бабка остановилась.

— От Уильяма?

— От кого же еще?

Бабка пошла дальше.

— Не станешь осуждать? — Сайленс сложила руки на груди.

— Сделанного не воротишь. Мы — Форскауты. Если так нам суждено продолжить род, быть по сему. Меня больше волнует, как быть с постоялым двором и выплатами этим проклятым фортам.

«У меня есть идея на этот счет. — Сайленс вспомнила разыскные листовки, которые начала собирать. — На такое даже ты не осмелишься, настолько это опасно и невообразимо».

Бабка хмуро глянула на Сайленс, потом натянула шляпу и исчезла за деревьями.

— Я не дам тебе вмешиваться, — крикнула Сайленс ей в спину. — Я выращу своего ребенка, как захочу!

Бабка растворилась в сумраке.

«Пожалуйста. Пожалуйста».

— Как захочу!

«Не покидай меня. Не покидай…»

Сайленс очнулась, судорожно хватая ртом воздух и царапая половицы.

Жива. Она жива!

Конюх Доб стоял перед ней на коленях с банкой серебряной пыли в руках. Сайленс закашлялась, схватившись за горло. Пальцы были округлыми, плоть восстановилась. Горло немного саднило от хлопьев серебра, которые в нее затолкали. Кожа была покрыта черными крупинками отработанного серебра.

— Уильям-Энн! — воскликнула она, обернувшись.

Дочь лежала на полу у двери. Левый бок, которым она врезалась в тень, почернел. Лицо выглядело лучше, но рука была как у скелета. Придется ее отрезать. С ногой тоже все плохо, но не осмотрев, трудно сказать насколько.

— О, дитя… — Сайленс опустилась рядом на колени.

Однако Уильям-Энн дышала. Уже немало, учитывая обстоятельства.

— Я попытался, — сказал Доб. — Но вы и так сделали все, что можно.

— Спасибо, — поблагодарила Сайленс, повернувшись к старику с высоким лбом и тусклым взглядом.

— Вы добрались до него? — спросил Доб.

— До кого?

— До «вознаграждения».

— Я… да, добралась. Но пришлось его бросить.

— Найдете другое, — монотонно пробубнил Доб, поднимаясь. — Лис всегда находит.

— Давно ты знаешь?

— Я не блещу умом, мэм, но и не дурак.

Он кивнул ей и отошел, как всегда ссутулившись.

Застонав, Сайленс подняла Уильям-Энн, перенесла в комнату наверху и осмотрела.

С ногой все оказалось не так плохо, как она опасалась. Уильям-Энн не досчитается пары пальцев, но сама ступня в порядке. Вся левая сторона тела почернела, словно обугленная. Со временем она поблекнет, посереет.

Всем с первого взгляда будет ясно, что произошло. Мало кто из мужчин захочет к ней прикоснуться, чураясь заразы. Ее ждет одинокая жизнь.

«Я кое-что знаю о такой жизни», — подумала Сайленс, макая тряпицу в ведро с водой, чтобы омыть лицо Уильям-Энн.

Дочь проспит весь день. Она оказалась на волосок от смерти, едва не стала тенью. Организм оправится не скоро.

Разумеется, и сама Сайленс едва не погибла. Но ей не впервой. Еще один из уроков бабки. Как же Сайленс ее ненавидела. Но эти уроки ее закалили, сделали той, кто она есть. Можно ли испытывать благодарность и ненавидеть одновременно?

Закончив омывать Уильям-Энн, Сайленс переодела ее в мягкую ночную рубашку и уложила в постель. Себруки еще не проснулась после снадобья.

Сайленс спустилась на кухню поразмыслить. Вознаграждение она упустила. Тени доберутся до трупа Честертона: кожа усохнет, череп почернеет и раскрошится. Никак не доказать, что это был Честертон.

Сайленс села за кухонный стол и переплела пальцы. Хотелось глотнуть виски, заглушить ужас этой ночи.

Она размышляла несколько часов. Можно ли откупиться от Теополиса? Одолжить у кого-нибудь денег? У кого? Может, снова поохотиться за головами? Но в последнее время к ней почти никто не заезжает. Теополис уже предъявил свой документ. Выждет день-два и заявит свои права на постоялый двор.

Неужели она преодолела столько трудностей, чтобы все потерять?

На лицо упал солнечный луч, ветерок из разбитого окна пощекотал щеку, пробуждая от оцепенения. Сайленс моргнула и потянулась. Тело протестовало. Вздохнув, она переместилась за кухонную стойку.

Она так и не убралась после вчерашних приготовлений. Глиняные плошки с пастой все еще слабо светились. Арбалетный болт с серебряным наконечником валялся у задней двери. Нужно навести порядок и приготовить завтрак для немногочисленных постояльцев. А потом придумать, как…

Задняя дверь открылась, и кто-то вошел.

…разобраться с Теополисом. Она бесшумно выдохнула, глядя на его чистую одежду, на снисходительную улыбку. Он изрядно наследил грязными сапогами.

— Сайленс Монтейн. Чудесное утро, м-м?

«Тени, — подумала она. — У меня совсем нет на него сил».

Теополис подошел к окну закрыть ставни.

— Что ты делаешь? — спросила Сайленс.

— М-м? Не ты ли предупреждала меня, что не хочешь, чтобы нас видели вместе? Чтобы никому в голову не пришло, что я получаю за тебя вознаграждения? Я просто пытаюсь тебя защитить. Что-то случилось? Выглядишь ты ужасно. М-м?

— Я знаю, что ты сделал.

— Сделал? Но, видишь ли, я много чего делаю. Что именно ты имеешь в виду?

О, как же хотелось стереть эту ухмылку с его губ, вскрыть ему горло и выдавить этот противный ластпортский акцент. Но нельзя. Проклятье, он отличный актер. А у нее лишь подозрения, пусть и небеспочвенные. Но нет доказательств.

Бабка убила бы его не задумываясь. Неужели она так отчаянно хочет вывести его на чистую воду, что готова все потерять?

— Ты прятался в Лесу, — сказала Сайленс. — Когда Ред застал меня врасплох на мосту, я решила, что это он шуршал в темноте. Но нет, он сказал, что поджидал нас у моста. Тот шорох — это был ты. Это ты подстрелил его из арбалета, чтобы подтолкнуть, заставить пролить кровь. Зачем, Теополис?

— Кровь? — переспросил Теополис. — Ночью? И ты выжила? Ничего не скажешь, повезло. Невероятно. Что еще произошло?

Она промолчала.

— Я пришел за долгом, — продолжил Теополис. — А тебе, значит, некого сдать за вознаграждение, м-м? Похоже, все-таки придется воспользоваться моим документом. Как удачно, что я захватил копию. Чудесное решение для нас обоих. Ты не согласна?

— У тебя подошвы светятся.

Помедлив, Теополис глянул вниз. В свете остатков пасты грязь с его сапог мерцала голубым.

— Ты следил за мной, — сказала Сайленс. — Ты был там ночью.

Теополис медленно и невозмутимо поднял голову и шагнул вперед.

— И?

Попятившись, Сайленс уперлась пяткой в стену. Она вытащила ключ, открыла дверь позади себя. Теополис схватил ее за руку и дернул на себя. Она распахнула дверь.

— Собралась за припрятанным оружием? — глумливо усмехнулся он. — За арбалетом на полке в кладовой? Да, я о нем знаю. Я разочарован, Сайленс. Разве нельзя вести себя цивилизованно?

— Я никогда не подпишу твой документ, Теополис. — Сайленс сплюнула ему под ноги. — Я скорее умру. Скорее меня выгонят из дома. Можешь забрать постоялый двор силой, но я не стану тебе служить. Будь ты проклят, мне все равно, ублюдок. Ты…

Он отвесил ей пощечину, резко и хладнокровно.

— Заткнись.

Она отшатнулась.

— Ну и спектакль, Сайленс. Я что, единственный желаю, чтобы ты жила в соответствии со своим именем, м-м?

Щека горела от боли. Сайленс облизнула губу и коснулась лица: на кончике пальца блестела капелька крови.

— Думаешь, испугаюсь? — спросил Теополис. — Я знаю, что здесь мы в безопасности.

— Городской болван, — прошептала Сайленс и стряхнула каплю крови, попав ему в щеку. — Всегда следуй Простым правилам. Даже когда думаешь, что это необязательно. И я открыла не кладовку.

Нахмурившись, Теополис оглянулся на дверь. Та вела в маленькую молельню. Бабкину молельню Запредельному богу.

Снизу дверь была обита серебром.