Всеслав заметил задушенные возгласы и очередные укоры в глазах присутствующих. Положив ладонь жены, он взялся за еду, но прежде, чем набить рот, обратился ко всем, будто прося прощения:

- Я, кажется, веду себя не так, как здесь принято? Я прошу о снисхождении, мы живём в стороне от больших дорог и остального мира, в наших лесах, если не одичаешь, - хохотнул он, - то в любом случае немного забудешь, как не попадать впросак.

Изяслав показал жестом, что его ничего не покоробило. Кто-то из ранее возмутившихся увидел искренность в полоцком князе, им польстило его признание своего несколько отклоняющегося поведения, и они вздохнули с облегчением – что с него взять, северного отшельника! Ничего, побудет в Киеве, пообвыкнется, снова станет цивилизованным человеком. Великий князь, тем временем, допив свой кубок, ощущал растекающееся по телу вожделение и, чтобы переключиться на другой, возможный и доступный объект, он обратился к Коснячко:

- Может, позвать Ладу? Чтобы княгине не было так одиноко…

- Если надо, князь, мигом позову! – поднялся боярин и дёрнулся к дверям во внутренние покои.

Всеволод, ещё не успевший сесть и обдумывавший каждый поступок язычника, торопливо подошёл к старшему брату и, наклонившись к самому его уху, рьяно зашептал, чтобы не слышал никто другой:

- Ты что, свою любовницу за один стол с княгиней?! В своём ли ты уме?!

- Лада – боярская дочь! – шикнул Изяслав. – Сядь и успокойся!

Третьему Ярославичу ничего не оставалось, как отойти и послушно усесться рядом с младшими братьями, Вячеславом и Игорем. Те, по юности и неопытности, не заразившись ещё от умудрённых старейшин надменным осуждением всего, что входило в противоречие с их представлениями о правильном мироустройстве, наслаждались общением с приезжими, новыми людьми, рассказывавшими, как и что у них в Полоцке.

Через некоторое время в зал вошла девушка лет семнадцати, с толстой русой косой. Ещё незамужняя, она могла не покрывать голову у себя дома. Никакого смущения она не выказала, а вместо этого, обрадованная, что её пригласили к общему веселью, опустилась на скамью рядом с отцом, прямо глядя большими, простыми и любопытными глазами на чуть капризном лице. Святослав посмотрел на Всеслава, ожидая, что тот спросит – не княгиня ли это Изяславова? Вот тогда начнётся неприятная история. Придётся объяснять, что это не она, и, в лучшем случае, рассказы остановятся на уточнении, что это хозяйская дочка, а потому сюда и пришла. Но полоцкий князь был увлечён едой, за которой слушал болтающих вокруг. Ему, казалось, нет дела до входящих и выходящих. Иногда он делал глоток из своего кубка, но не усердствовал. Святослав с уважением отметил эту умеренность племянника, и сам не любя напиваться, в отличие от Изяслава и многих дружинников.

- Ну, - вытерев усы тыльной стороной ладони, оторвал от сочного куска мяса Всеслава Изяслав, начавший хмелеть, - откуда же ты всё-таки узнал, что батюшка наш скончался?

- Через мои земли лежит дорога в Псков. Некие путники остановились на ночлег в Усвячи и, как выяснилось, они ехали из Киева, чтобы осведомиться о Судиславе. Они-то и рассказали людям, что у вас случилось, а люди, как известно, новости разносят быстро.

Изяслав нахмурился от того, что при всех упомянули Судислава. Ощущение неустойчивости своего положения давало о себе знать порой по пустяковым поводам. Ох уж этот до сих пор живой дядька, которого держи не держи в порубе, а всё равно кто-нибудь может посчитать его более законным претендентом на княжение!

- Дорога в Псков, - сказал, поправляя, Святослав, - лежит вдоль твоих земель, а не через них.

- Давно ли ты там бывал, Святослав Ярославич? – заулыбался, как и всегда, Всеслав.

Черниговскому князю пришлось признать:

- Я никогда не бывал в той стороне.

- Тогда я уточню. После заключенного более тридцати лет назад мира между нашими отцами, ваш согласился с тем, что Усвячь и Витебск – владения моего отца. Именно мимо них идёт дорога в Псков. Можно проехать и западнее – не спорю, сделав хороший крюк с лишней сотней-другой вёрст, и та дорога к моему княжеству не имеет никакого отношения.

Святослав хотел было настоять, что дорога, о которой говорит Всеслав, всё равно именно пограничная, а не полоцкая, но решил воздержаться от спора сейчас. Лучше поговорить потом с князем с глазу на глаз, разъяснив неправоту того.

- Эдак, если мы куда-то лично не наведаемся, - засмеялся Изяслав, - ты себе всю Русь в удел запишешь?

- У меня нет стремлений расширять свои земли и захватывать чужое, - скромно и мягко отметил Всеслав, - но уж что мне принадлежит – то моё.

- А это сплошные болота да лесная глушь, - вдруг произнесла Нейола, дав услышать свой глубокий, немного низкий, терпкий голос жительницы непролазных чащоб. – Никому, кроме нас, не нужные окраины, соседствующие с племенами, до сих пор живущими в землянках и не понимающими нашего языка.

Изяслав опять с удовольствием припечатал к ней свой взгляд. Что за женщина! И вынуждена прозябать на каких-то трясинах, вместе с безбородым муженьком, укрывающимся в лесу волчьей шкурой, наверное, чтобы не быть замеченным разбойниками. Впрочем, рассказывали, что Полоцк – большой и богатый город, возможно, не всё так плохо у этих северян.

- Давайте же, наконец, выпьем за встречу, - поднялся Святослав со своим кубком и, поклонившись племяннику, произнёс: - Эта первая встреча стала приятным знакомством и, я хочу надеяться – все мы надеемся на это – что наши родственные связи возобновятся и укрепятся добрососедскими отношениями. Спасибо, Всеслав, за то уважение, которое ты нам оказал, приехав повидаться, ведь не всякий двинется в далёкий путь, узнав, что случилось горе. Да, мы потеряли в этом году отца, но, убеждён, обрели друга и брата! За встречу!

- За встречу! – поднял кубок Всеслав, тоже встав. Все мужчины последовали их примеру, и только Нейола с Ладой остались сидеть, отпивая из своих серебряных чаш.

Осушив до дна свой кубок, Изяслав бросил холопу у стены, что приглядывал за достатком пищи на столе:

- Вели звать Баяна! Пусть споёт нам свои песни!

- Тот самый Баян? – изумился Всеслав. – Неужели ещё жив? Я слышал о нём от отца.

- Да! Этот старик уже давно ослеп, но его голос и дар сказителя всё те же!

Не прошло и часа, как ввели старого гусляра, которому уже никто не помнил, сколько лет. Но первые свои былины он напевал, аккомпанируя себе на гуслях, ещё при последних годах жизни Владимира Святителя. Благодаря своей памяти, слепой старец являлся хранителем историй и правды о событиях, которым был свидетелем, но не всегда эти сказы нравились князьям, а потому, имевший в своём репертуаре не одну былину о вражде Ярослава и Брячеслава, Баян выбрал другие, о походах Владимира против печенегов, о великих богатырях, сражавшихся с кочевниками, о победах русичей на полях сражений.

Радостное пиршество продолжалось, хмельные напитки лились рекой, настроение было приподнятым и только двое хорошенько набравшихся дружинников подрались из-за нелепого спора о том, где волки крупнее, в полоцких лесах или норманнских, за Варяжским морем. Само собой, затейниками свары был варяг из наёмников и один из тех, кто приехал с Всеславом. Но после того как их разняли, они вновь пили вместе и смеялись. Изяслав держался долго, но возлияния доказали свою действенность, и великий князь, пошатываясь, удалился в светлицы Коснячки, куда незаметно за ним выскользнула и Лада. Не обращая внимания на то, что киевский князь ушёл, остальные продолжали пить, провозглашать тосты и закусывать. Наслушавшись былин, под которые пилось особенно легко и приятно, дружинники приплясывали под мелодию струн. Старик уже не напевал, а молча перебирал пальцами. Святослав, убеждаясь, что всё идёт, как надо – все дружны и удовлетворены, тоже потянулся на выход. Ночь давно наступила, и ему не хотелось заставлять Киликию волноваться. Всеволод ушёл раньше, так что за старшего оставался Вячеслав. Видно было, как двум младшим нравится вся эта атмосфера молодецкой удали и шумной попойки. Тем более, к позднему часу пожилые и зрелые расходились, и оставалась лишь самая бодрая и неугомонная молодёжь, не сдерживаемая авторитетным присутствием, при котором обычно и развернуться-то на всю широту души не представлялось возможным. Подойдя к Вячеславу, спьяну выторговывающему волчью шкуру какого-то полоцкого парня на свой роскошный, расшитый плащ, привезённый купцами из Византии, Святослав похлопал его по плечу: