— Игнешка, — коротко ответил Вацлав.

Тут надо заметить, что жили они вполне себе зажиточно. Хоть и городские, но позади городского дома, как и у всех почти, было своё хозяйство: огородик, коровка, лошадка, свинки, куры… И всё это хозяйство лежало на ней, на Ирме. Из деда какой помощник? Дров на зиму нарубить и то не в силах. А Вацлав целыми днями в мастерской. А на ней ещё готовка, уборка по дому, стирка, глажка, поход на рынок за продуктами, да ещё десятки мелочей, которых мужчины обычно не замечают. Одни засолки на зиму чего стоят! Сколько раз она предлагала взять в дом работника или работницу, благо финансы позволяют. Но Вацлав отвечал одним словом:

— Игнешка.

В конце концов, Ирма сдалась. Только условие поставила: всё, что она сейчас делает, будет делать ненавистная невестка! А она и пальчиком не шевельнёт! Вот так Игнешка стала женой Вацлава. Вот такие отношения у неё сложились со свекровушкой.

Год они так прожили или около того. Детишек Бог пока не дал, и Ирма бормотала под нос, что вон, Ягенка уже разрешилась мальчиком, а Данутя на сносях ходит, а Игнешку видно Господь наказал, и надо было сыночку слушать маму, мама плохого не посоветует… Но тут на город напали враги. Кто-то говорил, что брандербуржцы, которые воевали с чехами, кто-то, что это чешские полки, которые с брандербуржцами воюют, Игнешка не сильно-то и вслушивалась. Просто, страшно было до жути. Потому что врагов собралось видимо-невидимо. До самого горизонта, если с городских стен смотреть, всё враги, враги, враги… Конца-края тем врагам не видно.

Бургомистр, тем не менее, приказал городские ворота закрыть. И от сдачи города с выплатой контрибуции отказался.

— Ничего!.. — приговаривал он, — Пару дней отобьёмся, а там крестоносцы подоспеют. Я успел им весточку отправить. Ох и дадут они жару негодяям!

И велел кликнуть всех, кто ходить может, в ополчение. Вацлаву досталось у городских ворот сторожить, Игнешке — кипяток на стены таскать, Ирме — дежурить с ведром воды у ближайших к городским стенам домов, на случай, если горящие стрелы враг пускать будет. Дед Путята тоже дохромал до бургомистра, да его прогнали, сказали, что от него больше пользы будет, если не будет под ногами мешаться…

— Два дня! — подбадривал всех бургомистр, — Два дня нам продержаться, и хватит! А уж опосля!..

Горожане не продержались и суток.

Город — это вам не зáмок, со всяческими хитрыми фортификационными сооружениями. Город — это просто мощные стены, и ничего более. При умелом штурме город обречён. А нападающие явно умели штурмовать города. Сплошь профессиональные наёмники. Если они чуть и промедлили, то исключительно от удивления: неужели в городе есть некий военный отряд?! Не дай Бог, крестоносцы! Хотя бы человек сорок. Это страшная сила! Тогда надо срочно замиряться! Или просто, бургомистр дурак?

Отловили несколько окрестных крестьян, запытали их до смерти, но убедились, что никаких воинских частей в городе нет. И началось…

С утра и до вечера горожане пытались отбиться от неприятеля. С утра и до вечера непрерывным потоком враг штурмовал город. А к вечеру всё стало до боли ясно.

— Бегите, девки! — устало сказал бургомистр, уводя с городских стен своих слуг, — Бегите, и молите Господа о милости!

Куда бежать?! Когда со всех сторон враги?

Старый Путята всё понял, когда две испуганные женщины вбежали в двери.

— На колени! — закричал он, — Немедленно на колени! И молитесь пресвятой Богородице! Дверь не запирать! Не приведи Господь рассердить и без того сердитых захватчиков! Не сопротивляться! Враги по нашей милости своих товарищей потеряли. У них сейчас злость через край хлещет! Если они ещё ваше сопротивление почуют… Ни боже мой! И запомните, девки: по обычаю войны захваченный город три дня победителю на разграбление отдаётся. Кто три дня выжил, тот и дальше жить будет. А теперь — на колени!!!

Так они втроём и стояли на коленях, со страхом ожидая дальнейшего. А дальнейшее не заставило себя ждать. Хлопнули двери на первом этаже и забухали, затопали тяжёлые сапоги по ступеням. А потом в комнату зашли вооружённые люди. Кто с секирой, кто с тяжёлым копьём, кто с мечом… окровавленным… Игнешке стало дурно. Но чересчур долго переживать чужую беду ей не позволили. Первый же вошедший крепко ухватил её за шею и сильно прижал к полу. А второй… она почувствовала, как второй стал задирать ей на спину, одну за другой, все четыре юбки, включая нижнюю[1]…

— Помилосердствуйте, господа! — взывал старик Путята, стоя на коленях, — Помилосердствуйте! Во имя Господа нашего!

— Сейчас! — пообещал один из вошедших, развязывая верёвочку на штанах, — Сейчас помилосердствуем! И не по одному разу!

И весёлый гогот окружающих…

А потом началось истязание. Насилие. И над Игнешкой, и над Ирмой. В равной степени. С бесконечным хороводом смены насильников. Напрасно молил Путята о милосердии. Захватчики не слышали мольбы. Или нет, слышали, но…

— Ты меня раздражаешь! — заявил один из насильников, — Ты раздражаешь меня, бормоча молитвы! Я придумал! Пой!

— Что?! — обомлел старый Путята.

— Пой… что-нибудь весёлое! «Как девка шла муку молоть» или «Как солдат монашку встретил»!

— Но это же… — заикнулся Путята.

— Ну?! — шеи старика коснулся тяжёлый, до бритвенной остроты отточенный кинжал.

И старик запел. Хрипло, обречённо, он выводил разнузданную песню с похабным содержанием. Под общий одобрительный хохот. Но это тоже продолжалось недолго.

— Надоел ты мне — зевнул тот самый, из насильников.

И страшно ударил сапогом старика в бок. А потом Путяте связали руки за спиной, потащили, связанного, вниз и бросили в люк погреба, из которого уже успели вытащить всё ценное. Как позже выяснилось, Путята не умер. Он только сломал два ребра и правую руку, на которую упал. Ну, что сказать? Повезло…

Про само насилие мать Люция сказала, что сперва было больно. Потом невыносимо больно, настолько, что она не могла удержаться от стона. И это только раззадорило насильников. Потом она почувствовала, как по ногам стекает кровь. Потом она потеряла сознание. Что нисколько не остановило захватчиков. Потом она на короткое время пришла в себя и увидела рядом сомлевшую от насилия Ирму. Которую продолжали насиловать. И опять сознание угасло. И так несколько раз.

Более-менее она пришла в себя ночью. Как позже выяснилось, бургомистр не зря забирал своих слуг с городских стен. А для того, чтобы выкатить на улицы бочки с вином. И расставить их вдоль всей улицы. Нападающие ближе к ночи перепились вусмерть. Все. Кроме специально назначенных караулов. Игнешке ужасно хотелось пить, но не было сил даже пошевелиться. И всё же, то, что насильники валялись вокруг пьяные, а не делали свои гнусности, это было манной небесной. Из последних сил она поползла на четвереньках по ступенькам вниз, во двор, к колодцу. И каждое движение полосовало истерзанное тело жуткой болью. А во дворе она увидела, что ни коровы, ни поросят, ни куриц у них уже не осталось. Даже собака валялась разрубленная пополам. Впрочем, не это привлекло внимание Игнешки. А то, что деревянная миска собаки оказалась наполовину полна водой! Постанывая, Игнешка подползла к миске и жадно выхлебала всё, что осталось. И только потом почувствовала прилив сил. Настолько, что она рискнула встать и кое-как дотащиться до колодца. И даже, поднять из него ведро воды.

Оказалось, это счастье, что ведро было деревянным, на верёвке. В тех дворах, где ведро было на железной цепи, там захватчики цепь стащили. Железо, оно денег стоит!

Из последних сил вытащила Игнешка ведро и поставила на край колодца. И припала к нему всей своей сущностью. И хлебала, хлебала… Никогда в жизни столько не выхлебала, как в тот раз! Потом утёрлась, подумала, и поняла, что ведро воды ей наверх не упереть. Даже, если воды будет налито едва на четверть. Ещё подумала и решилась. Остатки воды налила всё в ту же собачью миску и потащилась наверх. К свекровушке Ирме. Осторожно переставляя миску со ступеньки на ступеньку. По собственным кровавым каплям, оставленным на полу, когда уползала.