Учили же в храме? Значит, потенциально должно получиться.

Трудность в том, что образ «я» в моей голове не равен реальному телу из мяса. Зато я могу не только представить его, но и ощутить.

А потом качнуть его мысленно. Словно через вертикаль моего тела проходит отвес гигантского маятника.

Я пропускаю маятник сквозь себя. Он раскачивается и захватывает сознание.

Это тяжело, меня начинает тошнить, как при перегрузках.

Но торопиться нельзя.

Теперь нужно найти точку равновесия образа тела. Она выше центра физического равновесия и лежит, как правило, на высоте сердца, но правее середины грудной кости. На палец или на два.

Вот только у меня точка равновесия сознания давно уже на ладонь левее, чем ей положено. Почти над сердцем.

И это мне уже не больно и не страшно, как бывало поначалу во время случайных её соскальзываний.

Я привык к «левому» миру. И химеры практичного мира «правшей» уже не играют мной в свои игры.

Статус, самая страшная из них, вызывает лишь хмурое раздражение.

Бог Статус, заставляющий прочих окружать себя вещами ненужными, но подчёркивающими место среди других.

Нелепая в своей роскоши одежда, ненужные вещи, делающие двуногое больным и праздным, неполезная еда, тошнотворное окружение из таких же статусозависимых, инкрустированное оружие, тупые ординарцы…

Я счастлив не иметь положенных мне по чину почестей, прихлебателей и слуг.

Можешь считать, что я сумасшедший. Меня не волнует то, что волнует тебя.

Мир я вижу иначе. Потому что тот угол, под которым ты видишь реальный мир, диктуется только твоим восприятием, а восприятие — напрямую зависит от развитости сознания.

Маркер этой развитости — точка равновесия, которую я сейчас ищу.

Её движение изменяет восприятие реального, но нужна она мне сейчас лишь как место приложения силы.

Я не хочу ничего менять в себе. Я хочу «качнуть» сознание, освежить его сцепки с нитями и тенями, глубже ощутить то, что я есть.

Если центр равновесия сознания сильно смещён относительно грудины влево или вправо, сознание перекашивает.

Если вправо — перед нами тот, кто готов изменять мир и себя уже ради самого изменения, течь, как песок сквозь пальцы. Это путь учёных.

Влево — и ты поклонник самобытия каждой пылинки. Веер, раскрытый ветром интуиции.

Вправо — числа и линии, влево — предчувствия и связи. Но, как и в зеркале, жизнь будет вправо, а влево — смерть.

Не ходи за мной.

Обычный человек — глух и к миру мёртвых, и к миру живых связей. Он слышит только себя.

Влево ему больно от чуткости к живому, вправо — он теряет социальный облик.

Теперь осторожно.

Вытягиваю восприятие из стазиса, раскачиваю точку истинного равновесия, превращая сознание в маятник.

Сначала, на паузе дыхания, собираюсь в едином усилии, чтобы сместить проекцию точки назад и устремиться вперёд вместе с выдохом.

Странное и страшное усилие, пьющее сердечные токи.

Всё в груди замирает, тянет запоздалой болью, но инерция уже гонит маятник.

И… ещё раз. Назад, выдох… И уже легче.

Амплитуда растёт, сознание расширяется, «я» покидаю корабль, выплёскиваясь в пространство. Раскачиваюсь, сливаясь с ним.

В эти минуты я — это и есть Вселенная.

Маятник бросает «меня» в бездну вакуума. Дыхание становится поверхностным: миг, и я уже не понимаю, дышу ли вообще?

«Персефона» вибрирует, готовая нестись вместе со мной. Это моё изменившееся личное время выливается в реал предстартовой дрожью.

Скоро, девочка, скоро. Пространство не может быть пределом для сознания. Все пределы лежат внутри нас.

Кьясна. По дороге к архиву

— Да, господин инспектор, обязательно, господин инспектор, — отвечаю на автомате.

Необходимые распоряжения давно отданы. Гостиницы, совещательные залы… Завтрак там, ужин здесь.

Энрек таки вмешался.

Разоблачил мои коварные планы и предложил провести обычный протокольный визит. Суженный в рамках эпидемии, но всё-таки вполне официальный.

Мерис был вынужден согласиться, Кьясна — не наша планета, условия здесь выдвигаем не мы.

Я утвердил в администрате Кьясны программу инспекторского пребывания, согласовал все возможные контакты.

Нет, Адам Джастин прибыл, конечно, не в роли инспектора. Он — гость, но гость остепенённый. И по протоколу ему положены встречи, которых я не люблю. Много людей — много вариантов покушения.

И вот теперь я следую схеме официального дружеского визита: закрепление связей, возможные деловые схемы.

Энрек косится, но подыгрывает.

В его глазах я читаю желание отправиться вместе с инспектором в пещеры и чуть заметно мотаю головой. Мерис прибьёт, он писал мне об этом три раза.

Энрек недоуменно поводит плечами. Я тоже не знаю, отчего вдруг такое недоверие, и сочувственно молчу.

Инспектор не видит, как мы с Котом обмениваемся жестами и гримасами, он любуется окрестностями.

Мы летим над дэлем на гражданской обзорной платформе. Энрек любезно подвязался как устроитель экскурсий.

Иногда он тревожно оглядывается: его беспокоят дикие запахи дэля. Я зверей не боюсь, только людей.

Энрек не знает, что десятью километрами выше над нами барражируют шлюпки. Две пары.

В первой паре на ведущей двойке Рос, во второй — Дерен. В одну шлюпку этих двоих сажать бессмысленно: парни решают сверхзадачи принципиально разными способами.

Я не смотрю вверх, но ощущаю своих так ясно, словно шлюпки кружат прямо над головой.

Я перестраховался, но мне всё равно неспокойно.

А ещё я с трудом терплю инспектора. Всё в нём кажется чужим, и даже запах оседает во рту металлом.

Хатт…

—…В каких облаках ты витаешь, Агжей?

— Я обо всём распорядился, господин инспектор.

Он поворачивается ко мне, и я делаю полшага назад, у меня и так уже чувство, что нажевался гвоздей.

Энрек скалится. Ему весело и душно. Он так и не привык к влажной кьяснинской жаре.

— Мне говорили, что где-то здесь живёт твоя дочь?

— Да, господин инспектор.

Кулаки наливаются сталью. Не надо говорить мне про Пуговицу. Одно моё неловкое движение, и этот разговор совсем не туда заведёт.

Энрек не успеет, он стоит в трёх с половиной метрах и смотрит в другую сторону.

Это минимум полторы секунды: повернуть голову, сообразить, прыгнуть на перехват.

Он в курсе, что я напряжён, но не знает причин и, в общем и целом, доверяет мне. Настолько, насколько он вообще способен доверять двуногим.

Хайбор внутри него знает: двуногие — коварный народ. Минутная блажь, и человек уже летит с километровой высоты в пропасть.

Инспектор и иннеркрайт полагают, что упасть им помешает защитный периметр, но я знаю, что помешает он только Энреку.

На Адаме Джастине армейская защитная сетка, основанная на эффекте домагнитного напряжения, а барьер простой, субатомный. Возникнет рекстаз, по-простому «завязка», и инспектор будет продавлен через защитное поле полем своей же защиты.

Хорошо, если его не порвёт на части. Но и от падения с такой высоты разбалансированный доспех не спасёт.

Я не думаю об этом, мои мысли легко прочесть. Я просто знаю.

Энрек стучит ногой по платформе, словно бы проверяя её на прочность. Он нюхом чует натяжение нитей причинности.

Иннеркрайт смотрит вверх, потом на меня. Догадался.

Я отвечаю глазами: «Да, всё верно, там наши». Он нервно кивает. Визит инспектора и без меня достаточно нервная штука.

Почему инспектор спросил про дочку?

Ненависть наплывает горячей пеленой, и сталь во мне нагревается. Однако я долго вчера работал над восприятием и ухитряюсь перехватить контроль над гормонами.

Тело сбрасывает жар, я покрываюсь холодным потом.

А вот это уже совсем не моё. В пот меня в здоровом состоянии не бросает.

Может, я заболел? Траванулся чем-то? Но где? Ни в храме, ни на корабле меня не отравят.