— Это все? Это конец, Вогт? — спросила она, оглядев испещренное острыми скалами побережье. Сколько хватает взгляда, везде она и та же картина. — Нам больше некуда идти. Разве что сигануть со скалы в море.

Очередная волна атаковала скалу — с таким грохотом, что в ушах зазвенело.

— Но это верная смерть, — продолжила Эхо. — Стоит нам оказаться в воде, и мы уже не выберемся. Ты можешь удержаться на поверхности и помочь продержаться мне. Вот только даже твоих сил не хватит на то, чтобы преодолеть море.

— Тогда нам остается дожидаться, пока небо не догорит, пока Восьмерка не разорвет нас в клочья, — буркнул Вогт. — Еще один бой… Ох, как я же устал. От всего: от злости, от боли, от Игры…

Ветер хлестнул Эхо косой по лицу. Волосы все еще пахли дымом. Потерев горящую от удара щеку, Эхо устремила в пространство пустой тусклый взгляд.

— Мальчик… Мы не спасли его.

— Мы изначально ничего не могли сделать, — возразил Вогт, и холодное безразличие в его голосе резануло Эхо, как нож, скользнувший по ребрам.

— Мы недостаточно пытались, — неуверенно возразила она.

— Мы достаточно пытались, — резко возразил Вогт. — Но над некоторыми вещами мы не властны. В мире тысячи таких мальчиков, и каждый из них готов обратиться в дракона, прямо в этот момент. Мы не в состоянии успеть к ним всем разом. Но проблема не в нас. А в людях типа старосты, Синеглазки и прочих подобных.

— Я не знаю, кто такая Синеглазка.

— В ней были красивы только ее глаза. Этого тебе знать достаточно? Вспомни все, что мы видели. Небо, деревья, трава, цветы, капли дождя — все это было чудесным. Но не люди. Они как болезнь это мира.

— Война как будто бы затихла, — возразила Эхо.

— Да, но это не значит, что она закончилась. Она просто изменила свое лицо. Люди продолжают убивать друг друга.

— Я убивала людей. Я была жестокой. Я осознала свои ошибки. Значит, и другие могут.

Вогт покачал головой.

— Нет, ты никогда не была такой, как остальные. Ты пыталась подстроиться, но в конце концов тебе стало проще умереть, чем следовать их гнусным порядкам. Как только у тебя появилась возможность, ты стала той, кем была всегда. А они безжалостны, их невозможно изменить, у них нет совести. Их можно только уничтожить. Стереть с лица земли, чтобы попытаться заново на очищенной территории.

Эхо обхватила голову руками.

— Смести всех в помойную яму? И виновных и невинных? Это не ты говоришь, Вогт! Я не могу поверить, что так рассуждаешь ты!

— Может быть, и не я, — медленно согласился он. — Я чувствую в себе такую ожесточенность. Мне так горько, что я вынужден наблюдать все это, и я слишком раздражен, чтобы оставаться простым наблюдателем. Иногда я думаю о Камне Воина. Я могу вернуть его, знаешь? — Вогт рассмеялся. — Я обманул тебя. Я бы никогда не бросил его в воду, если бы знал, что не смогу вернуть. Все это время мог. Я — его хозяин. Стоит мне позвать, и он вернется ко мне. Я пока не делаю этого, но не могу перестать об этом думать.

Эхо молчала, ощущая частые, отчаянные удары собственного сердца.

— Все мои иллюзии, или почти все, разбиты… Я считал мир счастливым местом, но увидел, сколько в нем злобы, алчности, ненависти, отравляющих каждую минуту его существования. Я считал людей добрыми — но они не добры, а сам я не лучше прочих. Я также считал, что мы сможем справиться со всем, с чем бы мы ни столкнулись, если останемся хорошими и правильными, не поддадимся, не уподобимся. А что в итоге? Рваное Лицо убит. Цветок осталась среди грязных улиц, и я не знаю, что с ней сталось потом. Человек, называвший себя просто «Я» — мертв, его жертвы — мертвы. И этот несчастный озлобленный ребенок — тоже. После всех этих смертей в моей душе пустота. Но Ей того и надо. Ведь тогда я выполню то, к чему Она меня склоняет.

— Кто — она? — спросила Эхо. — Ты о той женщине из сна? Что она приказывает тебе сделать?

Вогтоус не ответил, отчужденно глядя на темную беснующуюся воду.

— Я уже точно не хороший, но мне важно думать, что я не окончательно плохой. Однако после того, что Она заставит меня сделать, я стану самым худшим. Это все равно как смерть для меня. Нет, это хуже смерти, — несмотря на пылкость его слов, голос Вогта звучал холодно и блекло. — Среди моих иллюзий была иллюзия свободы. Но теперь я сомневаюсь, что у меня когда-либо был выбор. Почему мы пошли вдоль реки? Почему мне казалось, что это единственный путь? Река бежит в своем русле, не может выйти из него, развернуться по собственному желанию. И неизбежно впадает в море. Вся моя жизнь была подчинена одной цели, которую выбрал не я. Это ужасная участь — стать оружием в чьих-то руках. Ты ненавидишь проливать кровь, но однажды будешь покрыт ею. Но Ей неважны наши чувства. Кто мы для Нее? Песчинки среди тысяч и тысяч таких же. У Нее есть план. Я назначен исполнителем. Ей плевать на мои возражения. Вот для чего была нужна Игра… в Игре я обрел способности, достаточные для уничтожения… в Игре я озлобился и почти решился…

— О ком ты говоришь, Вогт? Кто — она? Бог? Неужели кому-то из них под силу…

— Никому кроме Нее, — твердо ответил Вогт. — Урлак и прочие божества, населяющие этот мир — лишь мелкие пташки, что сумели ухватить крошки Ее силы. Ее же могущество безгранично.

— Я все еще не понимаю…

— Есть земные боги. Они выше нас, но обитают рядом с нами. Их возможности ничтожны по сравнению с Той, что когда-то начала все это… Той, что сейчас наблюдает нас с высоты Ее неизмеримого роста…

— Ты хочешь сказать — существует некое главное божество? Создавшее наш мир… и прочие, если они есть?

— Да, — начав объяснять, Вогт заговорил монотонно и тускло: — Когда-то не существовало ничего. Но поскольку ничего не существует без своей противоположности, то изначальное Ничто потенциально вмещало в себя Все. Ей удалось найти себя в Ничто, и так Она родилась. Стремясь занять себя чем-то, Она начала извлекать из Ничто миры, один за другим, и в каждый Она вдыхала жизнь, часть своей жизни… Стоило очередному миру сорваться с кончиков Ее пальцев, как он становился самостоятельной единицей, в дальнейшем развиваясь уже без Ее участия… ведь происходящие в мире процессы слишком мелки, чтобы Она могла вмешаться в них напрямую… даже мы, люди, настолько малы, что Она едва ли способна рассмотреть нас. Это несопоставимость масштабов, понимаешь?

— Откуда ты знаешь все это? — скептически нахмурилась Эхо.

Вогт стиснул виски пальцами и зажмурился, словно от сильной боли.

— Бог говорит со мной. С каждым днем этот голос все громче. Порой он заглушает мои собственные мысли.

— Каким образом? Ведь ты только что сам сказал, что Бог — это огромное, непостижимое существо… оно не может напрямую взаимодействовать с человеком…

— Считай Ее маленьким кусочком Бога. Крошечная посредница, направленная в наш мир с тем, чтобы выразить намерения Божества. И вместе с тем, несмотря на все их различия — они не две разные сущности, они все еще одно. В любой момент Она способна слиться с Божеством, привнеся то, что Ей удалось разведать, находясь здесь. У Нее женский голос, но он может быть каким угодно… ведь Ее личность — не более чем образ, созданный для функционирования на нашей земле.

— И каковы же намерения Бога?

— Миры… с ними что-то очень серьезно не так. Они гибнут один за другим. Для нас, людей, с нашим восприятием времени, окончательному финалу предшествуют долгие века с чередованием подъемов и упадков, но для Бога все это происходит слишком быстро. Рано или поздно, стремясь взять верх друг над другом, люди создают нечто, что обращает мир в выгоревшую пустошь…

По телу Эхо пробежала дрожь. Она запахнулась в свой зеленый плащ, но озноб продолжал распространяться по телу, и она начала крупно дрожать.

— Бог — это совсем не то, что человек, — прошептал Вогт. — Он творит вселенные. Ему плевать на наши мелкие страсти. Для Бога есть люди как масса, но нет человека, и в этом ужасность Бога для нас. И если Бог считает, что, избавившись от нас, сумеет сберечь этот мир, Он пойдет на это. А я… я…