Интересно, что думают родители Лорена, родившиеся в России и эмигрировавшие в США после революции, о том, что стало с маленьким Ральфи Лифшицем, который играл в «ступ-бол» и «стикбол» в Бронксе. Но, несмотря на неоднократные попытки журналистов найти ответ на этот вопрос, родители Ральфа Лорена остаются той сферой его жизни, которую он не желает обсуждать.
Конечно, можно возразить, что Ральф Лорен в свои сорок четыре года еще не успел вжиться и освоиться в роли бизнес-магната. И хотя между Лореном, торговавшим галстуками в подержанном автомобиле в 1960-е годы, и Дэвидом Сарноффом, продававшим газеты в переделанном упаковочном ящике в 1900 году, пожалуй, не так уж много разницы, Дэвид Сарнофф к 1960-м годам стал учтивым и самоуверенным отцом семейства радио- и телекоммуникационной индустрии, дозрев до своего положения. Его личными визитной карточкой стали тяжелая золотая часовая цепочка, украшавшая его широкую грудь, большая сигара в мундштуке из слоновой кости, неизменно зажатая между двумя пухлыми пальцами, а на лацкане — та или иная лента и награды, которыми его награждали американские и иностранные правительства, в том числе и бригадный генерал во время Второй мировой войны, когда он служил начальником связи у Эйзенхауэра. При этом у него развилось огромное самомнение.
По мере приближения к концу жизни он стал воспринимать ее как некую притчу, или эзопову басню, в которой каждое событие в конце имело некую мораль. Например, странная история о загадочной женщине, которая передала ему двести долларов на покупку его первого газетного киоска. Эта история принесла свои плоды много лет спустя, когда сам Сарнофф стал филантропом, десятки колледжей и университетов присвоили ему почетные степени в области науки и искусства, а нью-йоркская школа «Stuyvesant High School» вручила ему почетный диплом, чтобы компенсировать тот, который он так и не заработал. Однажды вечером Сарнофф присутствовал на собрании еврейских филантропов и вдруг «обнаружил, что смотрит на седовласую женщину с милым лицом, очевидно, социального работника». Он узнал в ней свою благодетельницу с улицы Монро.
Она рассказала, как все произошло. В то время она работала секретарем «у одного богатого человека с большим сердцем, который хотел анонимно помогать людям». Ее направили в Нижний Ист-Сайд для поиска достойных адресатов. Имя Сарноффа ей сообщил не кто иной, как директор школы Джулия Ричман, на которую произвела впечатление дерзкая позиция юного Сарноффа в борьбе с учителем английского языка, язвительно осуждавшим «еврейские черты» Шейлока. Как правило, рассказывая эту историю, Сарнофф не называл ни имени «социального работника/секретаря», ни имени ее «великодушного» работодателя, но мораль была очевидна: тот, кто стойко противостоит фанатизму, получит духовное и материальное вознаграждение.
Выступая в роли моралиста или, возможно, баснописца, он не оставлял и роли пророка. В 1958 году в журнале Wisdom он рассказал о том, что предвидит на 1978 год, до которого он сам не доживет. Среди прочего он предсказал эффективное использование солнечной энергии; глобальное полноцветное телевидение; автоматизацию (включая людей, работающих всего два часа в день, и роботов, выполняющих девять миллионов канцелярских обязанностей); «выращивание питательных продуктов в океанах»; продолжительность жизни «на расстоянии града от столетнего рубежа»; конец советской республики и коммунистической иерархии; всеобщая связь и скоростной транспорт, сжимающие весь мир до соседства; запрет войны как инструмента международной политики; и, самое главное, «подъем духовной жизненной силы произойдет как реакция против нынешнего цинизма и материализма».
Но Сарнофф-провидец до самого конца оставался и Сарноффом-хитрым бизнесменом. В 1965 году, когда Беннетт Серф и Дональд Клопфер, руководители издательства Random House, хотели продать свою компанию, Сарнофф решил, что Random House, издававший таких выдающихся авторов, как Уильям Фолкнер, Роберт Пенн Уоррен и Джордж Бернард Шоу, станет элегантным завершением коммуникационной империи RCA. Естественно, он хотел приобрести эту жемчужину за как можно меньшие деньги.
Его первое предложение состояло из половины акции RCA за каждую акцию Random House. Это предложение было отвергнуто Серфом как слишком низкое. Вскоре Сарнофф вернулся с другим предложением — три пятых акции RCA за каждую акцию Random, шестьдесят процентов вместо пятидесяти, и значительная прибавка. Но это все равно не удовлетворило Серфа и Клопфера, которые попросили шестьдесят две сотых акции вместо шестидесяти сотых. Две сотые доли акции, может быть, и не показались бы предметом торга, но в деньгах это составляло более миллиона долларов.
В течение нескольких недель переговоры оставались в тупике. Затем на воскресенье в декабре была назначена встреча в полдень в городском доме Сарноффа на Восточной Семьдесят первой улице. Приехав на встречу, Серф застал жену Сарноффа за просмотром скучного и неважного футбольного матча на канале NBC. Серф напомнил ей, что хорошая игра в этот день идет по каналу CBS. «Я не смотрю CBS», — преданно ответила Лизетт Сарнофф, а затем, вспомнив о давних связях Беннета Серфа с конкурирующей сетью, добавила: «Единственное, что я смотрю на CBS, — это «Какова моя линия?».
Затем оба бизнесмена перешли к обсуждению вопроса. Сарнофф был непреклонен. Шестьдесят процентов — это максимум, на что он готов пойти. Серф был столь же тверд. Шестьдесят два процента — это минимум, на который он готов пойти, и, добавил Серф, поскольку ситуация, похоже, зашла в тупик, они могут забыть о сделке и сесть поудобнее, чтобы насладиться игрой. Сарнофф расхаживал по комнате, тихо дымя. Наконец он взорвался.
«Возможно, вы не осознаете этого, Беннетт, — крикнул он, — но вы имеете дело с очень высокомерным и самовлюбленным человеком!»
Серф спокойно ответил: «Генерал, я такой же высокомерный и самовлюбленный человек, как и вы. Давайте посмотрим игру».
«Нам лучше поговорить завтра», — сказал Сарнофф, на что Серф ответил, что дальнейшее обсуждение не имеет смысла, и, кроме того, на следующий день он уезжает в Калифорнию на отдых.
Сарнофф был поражен и сказал: «Вы хотите сказать, что, когда сделка находится под угрозой срыва, вы собираетесь уехать в отпуск?».
Серф напомнил ему, что никакой сделки не было, поскольку он уже отклонил последнее предложение Сарноффа.
Последовало несколько недель молчания со стороны председателя совета директоров RCA, в течение которых Серф начал всерьез задумываться о том, не переиграл ли он и не потерял ли при этом сделку, которая могла бы составить около сорока миллионов долларов. Но несколько недель, казалось, были тем периодом, который требовался Сарноффу для спасения лица и самолюбия, прежде чем он мог капитулировать. В конце концов, Сарнофф вернулся, ворча, что Серф ведет себя очень сложно, и в качестве жеста великодушия предложил ему то, что Серф просил все это время — шестьдесят два процента.
Используя множественного число королевского первого лица, Сарнофф высокопарно заявил: «Мы не собираемся спорить с вами из-за этих двух сотых доли».
Эго — оно могло бы занять место почти религии. Поскольку приписать божеству щедрую удачу, свалившуюся на плечи этих восточноевропейских иммигрантов, было невозможно и даже теологически нецелесообразно, оставалось прославлять «Я». Оглядываясь на свою жизнь и видя удивительность всего происшедшего, нельзя было даже отдать должное предкам или важности хороших генов. Предки, почти во всех случаях, были бедными, не высокомерными на протяжении нескольких поколений, которые никто не мог сосчитать, и лежали на неизвестных заросших бурьяном кладбищах с ивритскими надписями, наклоненными в изголовьях; — в местах, названий которых уже не было ни на одной карте. Кому еще мог поклоняться человек, создавший себя сам, как не себе? «Очень высокомерный и самовлюбленный человек...». Ближе всего к религиозным праздникам стали юбилеи самого себя — дни рождения, свадьбы, похороны.
