Но все это не означает, что голливудские евреи в начале 1940-х годов были слишком озабочены вопросами стиля, статуса и американской ассимиляции, чтобы заниматься филантропией. В Лос-Анджелесе киношники пожертвовали миллионы на создание великолепного храма на бульваре Уилшир, второго по величине еврейского молельного дома в мире. Они щедро одарили больницы Mount Sinai и Cedars of Lebanon. Они посылали крупные чеки в организацию United Jewish Appeal и, с меньшим энтузиазмом, в организацию B'nai B'rith, которую они считали «слишком воинственной». Они также жертвовали на нееврейские цели, например, на организацию «Бойскауты Америки».
У уроженца России Луиса Б. Майера были свои собственные своеобразные способы пожертвований. Например, он говорил, что предпочитает жертвовать в католические благотворительные фонды, а не в еврейские, объясняя это тем, что еврейские благотворительные фонды всегда публикуют размер его пожертвований, а католические — нет. (Это не так: на еврейские цели можно жертвовать так же тихо и анонимно, как и на любые другие). Флиртовал ли Майер с переходом в католичество? Некоторые люди так думали. Одним из его хороших друзей и частых спутников был кардинал Фрэнсис Спеллман. Но более практичным объяснением было то, что «Католический Легион Благопристойности» как никогда жестко преследовал вопрос о «морали» в голливудских фильмах. В фильмах нельзя было произносить слово «Бог», слово «грудь», нельзя было показывать беременную женщину, и даже, если по сюжету фильма мужчина и женщина поженились, их нельзя было показывать на одной кровати, даже если они просто сидели рядом, полностью одетые. Для Майера это был просто хороший бизнес — иметь друзей среди князей церкви. Майера также критиковали за то, что он публично потчевал откровенно антисемитского Генри Форда-старшего и позировал с ним на велосипеде, рассчитанном на двоих. С другой стороны, Майер хотел снять фильм «Молодой Эдисон», а музей Эдисона, который он хотел использовать для съемок, находился на территории г-на Форда.
Майер любил хвастаться тем, что он стопроцентный патриот Америки, и утверждал, что родился четвертого июля. (Правда это или нет, никто не знает.) И он мог обосновать, что является одним из главных благодетелей американской общественности в целом. К началу 1940-х годов зарплата Майера была самой большой среди всех частных лиц в США. А высокопоставленный чиновник Налоговой службы, как он утверждал, поздравил его со щедростью по отношению к самому себе. В конце концов, сказал этот неназванный сотрудник налоговой службы, если он будет платить себе меньшую зарплату, то и налогов заплатит меньше. А эти его большие налоги, с гордостью говорил Майер, шли на заботу о вдовах и сиротах по всей Америке и на помощь американским солдатам в войне против нацистов.
Филантропия Сэма Голдвина носила спорадический характер, и, конечно, он никогда не прощал обид. Он выглядел суровым и жестокосердным человеком и так и не смог простить своей первой жене развода с ним. Когда через много лет после развода их единственная дочь Рут, с которой он давно не общался, написала ему, уже будучи замужней домохозяйкой, живущей в Нью-Джерси: «Вам, наверное, покажется странным получить от меня весточку», — она сообщила ему, что у нее будет ребенок, его первый внук. На полях письма Рут Голдвин сердито нацарапал: «Не обращайте внимания на это письмо!». В то же время он продолжал регулярно отправлять чеки родственникам в Европу. Дядя в Варшаве получал сто долларов в месяц, такую же ежемесячную стипендию получала дальняя незамужняя кузина по имени Лили Линдер. Еще более дальние родственники получали ежегодные подарки на Хануку. Правда, в письмах, сопровождавших чеки, он часто ругал этих людей. Одна сестра, Нетти, представляла собой особую проблему. Нетти страдала от «нервов» и от мужа, который никак не мог найти работу. «Пожалуйста, перестань плакать! — писал он Нетти. — Я не выходил за твоего мужа — это сделала ты!» Тем не менее, с годами он увеличил пособие Нетти с пятидесяти долларов в месяц до шестидесяти пяти и, в конце концов, до ста. После вторжения Гитлера в Польшу в 1939 году письма от Нетти стали приходить реже. А потом они и вовсе прекратились. Что стало с ней дальше, можно только догадываться. Сэм Голдвин отказывался говорить о ней.
Конечно, не все состоятельные американские евреи оставались глухи к крикам о помощи евреев по ту сторону Атлантики. Например, в 1939 г. Мейер Лански, посетив Кубу, чтобы проконтролировать свои обширные игорные операции, узнал, что в гавань Гаваны вошло судно с еврейскими беженцами. Кубинское правительство не пустило их на берег, приказав депортировать, и некоторые из них, доведенные до отчаяния, прыгнули за борт и поплыли к берегу. Лански, не имевший недостатка влияния на кубинское правительство (его казино и отели были одними из главных работодателей острова, а президент Кубы получал долю от прибыли казино), просто пришел к инспектору иммиграционной службы и потребовал изменить политику. Он также пообещал платить по пятьсот долларов за каждого принятого беженца и дал гарантию, что если кто-то из беженцев станет обузой для кубинского государства, то он сам будет нести за это ответственность.
А в Монреале Сэм Бронфман, все больше уставая от постоянного отпора со стороны канадского истеблишмента, начал направлять все больше своей филантропической энергии на еврейские цели. Если христиане не хотят принимать его в число своих лидеров, то он будет работать на евреев. Вместе со своим братом Алланом он возглавил сбор средств на строительство еврейской больницы в Монреале. Их первоначальная цель состояла в том, чтобы собрать восемьсот тысяч долларов. К концу работы они собрали вдвое больше. Затем г-н Сэм был избран главой Канадского еврейского конгресса, который он занимал в течение 23 лет. В 1940 г. в связи с событиями в Европе г-н Сэм создал комитет конгресса по делам беженцев. Одним из достижений его комитета было убеждение канадского правительства принять закон, разрешающий въезд в Канаду двенадцати сот еврейских «сирот» из Германии, Австрии и Чехословакии. Затем, с известной долей изящества, г-н Сэм и его комитет потребовали — и получили — разрешение Оттавы принять также родителей, бабушек и дедушек еврейских сирот. В общей сложности усилиями г-на Сэма было спасено около семи тысяч жизней.
Но, как ни печально признавать, впечатляющих индивидуальных достижений было недостаточно: хотя число спасенных евреев исчислялось тысячами, число погибших исчислялось миллионами. И по мере того, как война с Германией продолжалась, а конечные цели гитлеровского антисемитизма становились все более кошмарными, в США происходило тревожное явление. Процесс десемитизации, который в 1920-30-е годы был заметен прежде всего в киноиндустрии, где к нему относились как к шутке, теперь, похоже, неумолимо распространялся на все сферы американской жизни. Казалось, что евреи уходят в подполье, их забывают, не замечают, списывают со счетов истории, и это уже не смешно. На курортах Катскилл еврейские комики отказывались от своих номеров про еврейского торговца и еврейского портного. Софи Такер завершала свое выступление уже не песней «My Yiddishe Mama», а зажигательно-патриотичной «God Bless America» Ирвинга Берлина.
Еще в 1939 году Дэнни Кей познакомился со своей будущей женой, композитором-лириком Сильвией Файн, в «летнем лагере для взрослых», который назывался «Тэмимент». Вместе они написали и исполнили в Тэмименте несколько еврейских пародийных песен, таких как «Станиславский» и «Павлова», и в том же году Кей получил свою первую бродвейскую роль в ревю «Соломенной шляпка» с Имоджен Кока. В 1940 году он открыл в Нью-Йорке ночной клуб La Martinique и стал сенсацией, используя многое из материала Тэмимента. Но к 1942 г., когда Сэм Голдвин нанял его на первую роль в фильме «С оружием в руках», настроение уже начало меняться, и в «С оружием в руках» не должно было быть ни еврейско-пародийного материала, ни еврейского персонажа.
Более того, Голдвин, специально приехавший в Нью-Йорк на один вечер, чтобы увидеть выступление Дэнни Кея в La Martinique, был настолько очарован игрой комика, что подписал с ним контракт на главную роль без обычной процедуры в виде кинопроб.
