Тем не менее, еврейское социалистическое движение в США разворачивалось медленно. Во-первых, у кого в конце рабочего дня оставались силы на политику? Где было время на посещение речей, митингов, демонстраций? Какой смысл в организации забастовок, если для их разгона можно нанять недорогих бандитов, а труд рабочих-скряг так дешев? Ответы на все эти вопросы были отрицательными, а к мрачным перспективам добавлялся традиционный еврейский цинизм и пессимизм: в конце концов, на протяжении веков — и не только в бесправной России — евреи боролись за политическое признание, но безуспешно. Почему же в Америке их шансы должны быть лучше? Правда, в Нью-Йорке проживают сотни тысяч евреев, но они все равно в меньшинстве. Даже если завтра каждый еврей в США объявит себя социалистом (что маловероятно), еврейские социалисты все равно будут значительно уступать в численности остальному населению. Возможно, когда-нибудь и возникнет всемирное социалистическое движение, но никогда — еврейское.
Тем не менее, в первые годы века появилось несколько еврейских социалистических лидеров — Мейер Лондон, Моррис Хиллквит. В 1900 г. под руководством Джозефа Барондеса был организован Международный профсоюз работников женской одежды, а на принадлежащих евреям «игольных фабриках» было проведено несколько разрозненных забастовок за повышение зарплаты и улучшение условий труда, но без особых результатов. Рабочие — в основном женщины — в швейной промышленности по-прежнему трудились за три-четыре доллара в неделю, а забастовки быстро разгонялись наемными ирландскими, итальянскими и некоторыми еврейскими бандитами, которые выходили на линии пикетов и пугали женщин.
Затем, в 1909 г., начались разговоры о «всеобщей забастовке» в местном профсоюзе 25 ILGWU, который объединял производителей рубашек. Благодаря Чарльзу Дане Гибсону казалось, что каждая американка хочет иметь целый гардероб платьев, и к 1909 году объем производства платьев в Нью-Йорке достиг пятидесяти миллионов долларов в год. В то же время девушки, которые собирали изделия и украшали их оборками, бантами и отделкой, должны были сами оплачивать иголки, нитки и ткани, а за каждую десятидолларовое платье швея получала два доллара. Стулья, на которых они сидели, девушкам приходилось брать напрокат, а за опоздание на работу более чем на пять минут с них снималась зарплата. Всеобщая забастовка была амбициозной идеей, если учесть, что на момент ее проведения местная организация 25 могла похвастаться всего лишь сотней членов, а в ее казне было чуть меньше четырех долларов.
Тем не менее, 22 ноября в Купер Юнион было созвано собрание для обсуждения этого вопроса. Очевидно, время было выбрано правильно, потому что на собрание пришли тысячи людей — не только производители рубашек, но и всевозможные представители мужской и женской одежды, меховой, шляпной, перчаточной, обувной и отделочной промышленности. Роуз Пастор Стоукс была там в своей пылающей копне рыжих волос и кричала: «Вставайте! Объединяйтесь! Долой боссов!». Основным докладчиком был лидер рабочих Сэмюэль Гомперс, за ним последовали другие. Но по мере того, как продолжался вечер, а оратор сменял оратора, в аудитории нарастало настроение оцепенения и вялости. Еврейский пессимизм снова стал набирать обороты: как и многие другие митинги, этот, похоже, сошел на нет, и в перерывах между неслышными аплодисментами несколько человек начали тайком расходиться по домам. И вдруг девочка-подросток по имени Клара Лемлих вскочила на ноги и бросилась к сцене. Говоря на идиш, она воскликнула: «Я — рабочая девушка, одна из тех, кто бастует против невыносимых условий. Я устала слушать ораторов, которые говорят общими фразами. Мы собрались здесь для того, чтобы решить, бастовать или не бастовать. Я предлагаю резолюцию об объявлении всеобщей забастовки — немедленно!» Затаив дыхание, она поклялась: «Если я окажусь предательницей дела, которому сейчас присягаю, пусть отсохнет эта рука, которую я сейчас поднимаю».
Это яркое выступление, казалось, всколыхнуло аудиторию. Вдруг она поднялась на ноги, загремела, закричала, зааплодировала, замахала кулаками. Затем они вышли на улицу с новыми криками, возгласами, хлопаньем в ладоши и пением песен. На следующее утро забастовка началась.
Идея крупной забастовки, возглавляемой семнадцатилетней девушкой, понравилась всем жителям Нью-Йорка. Даже Роуз Стоукс была превзойдена, и ни одна забастовка в городе не получала такой широкой огласки. Широкую огласку получили и условия труда на фабриках по пошиву платьев, против которых протестовали девушки. Большинство цехов закрылось, а когда на фабрики стали присылать рабочих, к еврейским девушкам присоединились рабочие из других профсоюзов, чтобы помочь им отбиться. Сотни забастовщиц были арестованы, но богатые и светские люди из пригорода, включая старожилов Альву Бельмонт и Анну Морган, предоставили деньги на их освобождение под залог. Со всей страны приходили чеки в помощь забастовщикам, а студенты колледжа Уэлсли в штате Массачусетс прислали в фонд забастовки чек на тысячу долларов. Неделя проходила за неделей, и каждый день в газетах появлялось новое сообщение, как правило, посвященное стойкости и мужеству девушек перед лицом безжалостных работодателей. В газете «Нью-Йорк Сан» Макалистер Коулман писал:
Девушки, возглавляемые подростком Кларой Лемлих, которую организаторы профсоюза называли «пинтой неприятностей для боссов», начали петь итальянские и русские песни рабочего класса, вышагивая по двое перед дверью фабрики. Вдруг из-за угла появилась дюжина крепких на вид субъектов, для которых профсоюзный ярлык «гориллы» показался удачно подобранным.
«Стойте, девочки», — позвала Клара, и тут же бандиты ворвались в строй, сбивая Клару с ног, нанося удары по пикетам, открывая путь группе испуганных штрейкбрехеров, проскочивших сквозь прорванную линию. Модные дамы из квартала красных фонарей на Аллен-стрит вылезли из такси, чтобы подбодрить горилл. Возникла неразбериха между царапающимися, визжащими девушками и размахивающими кулаками мужчинами, а затем подъехала патрульная машина. Бандиты разбежались, а полицейские затолкали Клару и еще двух сильно избитых девушек в повозку.
Я последовал за остальными пикетчиками к зданию профсоюза, находившемуся в нескольких кварталах. Там был организован пункт помощи, где забастовщикам, имеющим в семьях маленьких детей, выдавали одну бутылку молока и буханку хлеба. Там я впервые за свою комфортную жизнь в верхнем Вест-Сайде увидел настоящий голод на лицах своих соотечественников в самом богатом городе мира.
Официальный Нью-Йорк занял позицию благочестивого неодобрения забастовки производителей рубашек и осудил сам акт забастовки как неамериканский, аморальный и даже нечестивый. Вынося приговор забастовщику, один из городских судей заявил: «Вы бастуете против Бога и природы, чей незыблемый закон гласит, что человек должен зарабатывать свой хлеб в поте лица своего». Но общественное сочувствие и поддержка прессы победили. Залог за бастующих доходил до двадцати пяти сотен долларов в день, но так или иначе он был внесен, и забастовка продолжалась до февраля следующего года — почти три полных месяца.
Когда забастовка была окончательно завершена, трудно сказать, была ли это победа или нет. Компании-производители платьев пообещали улучшить условия труда, но главное требование забастовщиков — признание ILGWU — было отклонено. Однако в ходе забастовки число членов профсоюза выросло со ста до более чем десяти тысяч человек. С этого момента с ILGWU пришлось считаться как с силой в швейной промышленности.
На протяжении всего 1910 г. и в зимние месяцы 1911 г. в еврейских профсоюзах — не только в швейной промышленности, но и в профсоюзах пекарей, печатников и маляров — забастовки следовали одна за другой. 25 марта 1911 г. пожар в компании «Triangle Shirtwaist Company» придал профсоюзному движению новый мощный импульс.
Если ни одна из забастовок этого периода не имела такого воздействия, драматизма и притягательности, как забастовка под руководством Клары Лемлих, то они имели еще один неожиданный побочный эффект — своего рода коллективный поиск еврейской совести. Многие владельцы бастующих предприятий сами были евреями и с болью осознавали, что длинная череда забастовок только укрепляет христианское представление о еврейской враждебности, что одна из причин, по которой евреи с трудом ассимилируются в американской жизни, заключается в том, что они не могут ужиться друг с другом. Владельцы еврейских предприятий также становились все более чувствительными к обвинениям в еврейской скупости и корыстолюбии — синдрому «фунта плоти» — и к создаваемому впечатлению, что евреи эксплуатируют себе подобных. Было ли это, по их мнению, хорошо для евреев? Разве так евреи хотят предстать перед остальным обществом — как торгаши, задиры, жалобщики, задиры? Еврейский писатель о труде Уилл Херберг попытался отвести от себя подобную критику, написав в «Американском еврейском ежегоднике», что еврейские работодатели и работники имеют «общее социальное и культурное происхождение», а в его рамках «вековую традицию арбитража, разрешения своих зачастую горьких споров внутри еврейской общины».
