Старосты деревень собрались на совет, на котором было решено, что дальше так продолжаться не может и надо следовать в Эдо в поисках правды. Предлагалось подать прошение кому-нибудь из городзю. Дескать, коллега господина Хотто может устыдить его, и тот образумится. Присутствовавший на совете почтенный староста по имени Согоро, заметил, что идея выеденного яйца не стоит. Никто из вышестоящих не захочет портить отношения с равным себе ради жалоб какой-то деревенщины, а вот просителям может и не поздоровиться. Впрочем, добавил он, каждый волен поступать, как считает нужным. Выводы Согоро оказались удивительно точны. Петиция, вручённая некоему товарищу господина Хотто, на следующий день вернулась к отправителям. Доставивший её чиновник пояснил, что за такую дерзость полагается казнить без сожалений, но его господин добр и милосерден, так что мужичьё должно немедленно убраться из столицы со своей паршивой бумажкой. Товарищи Согоро совершенно пали духом, не представляя, что делать дальше, куда идти и кому жаловаться. Но тут сам Согоро предложил план, потрясающий своим размахом. Нужно было всего лишь подать петицию самому сёгуну. Результат практически гарантирован: внимание к жалобе со стороны высших и жестокая смерть для подателя жалобы. Я позволю себе опустить диалоги, полные высоких слов о долге, судьбе, жертве во имя общего дела, и т. д. Интересно, что сам Согоро догадывался, что дело может закончиться таким образом, и перед отъездом в Эдо трогательно попрощался со своей семьёй. Существует рассказ о том, что, решившись на путешествие в Эдо и зная о последствиях, Согоро пустился в путь немедленно, чтобы решимость его не ослабла. Дорога привела его к реке, где все лодки были прикованы к причалу (приближалась ночь, не самое лучшее время для переправы). Казалось, сама судьба останавливала решительного крестьянина. Но Согоро был твёрдо уверен в своём выборе! Он упросил местного лодочника нарушить правила, и тот разрубил цепь, приковывавшую лодку. Путешествие Согоро продолжилось.
На следующий день Согоро спрятался под мостом, по которому должен был проехать Токугава Иэмицу со своей свитой. Прошение он предусмотрительно привязал к бамбуковому шесту. Когда мост загудел под тяжестью процессии, Согоро выскочил и с криком: «Смиренно прошу дать возможность подать петицию!» — засунул шест со свитком прямо в окно паланкина сёгуна. Почему человек с палкой, выскочивший из-под моста, не был убит охраной на месте — очень хороший вопрос, но, видимо, такой уж выпал день. Для Согоро это был бы, кстати, лучший вариант. Сёгун взял петицию и хмыкнул нечто вроде: «Каков удалец… Ладно, разберёмся», — после чего проследовал дальше. Что касается Согоро, то его бросили в тюрьму.
Проклятая бумага в итоге оказалась у господина Хотто. Правда, теперь она пришла от Токугавы Иэмицу, и делать вид, что ничего не происходит, было невозможно. Хотто проклял своих управляющих, навлёкших на него беду, и приказал отменить все новые налоги, которые он благодетельно внедрял в своих владениях. После этого главный управляющий замком был приговорён к сэппуку, а его подчинённые — к лишению должностей и ссылке. Для благородного господина было совершенно очевидно, что всё зло пришло от неумелых чиновников, которые не смогли замять скандал. Понятно, что мысль о собственной неправоте голову господина Хотто не посещала, а если и посещала, то отметалась как совершенно бредовая. Что касается Согоро, то его приговорили к казни на кресте. Это было ожидаемо, но вот чего никто не ожидал, так это того, что на кресте окажется и жена Согоро, а три его сына — Гэнноцукэ в возрасте тринадцати, Сохей в возрасте десяти лет и Кихати в возрасте семи лет — должны быть казнены путём отрубания головы. На осторожные замечания ближайшего советника по имени Сикибу, что жена и дети не могут быть виновны в той же степени, что Согоро, Хотто пояснил, что, когда вина велика, щадить нельзя никого. Совершенно очевидно, что ни к каким законам всё это отношения не имело, просто хозяин, задетый за живое, вымещал злость на тех, до кого смог дотянуться. Можно предположить, что, если бы не жадность к собственным доходам, этот выродок распорядился бы перебить всех односельчан Согоро. Сто тридцать шесть старост составили новую петицию с просьбой пощадить детей, но, так как не было второго Согоро, чтобы идти к сёгуну, петицию вернули без всякого внимания.
Описание казни вызывает те самые чувства, о которых я упомянул в первых строках этой заметки. Люди, собравшиеся на казнь, кричали: «Жестоко! Несправедливо!» — и бросали детям засахаренные фрукты! И правда: когда ещё побаловать ребёнка? Палач, рубивший головы детям, трогательно ронял слёзы. А чиновники, присутствовавшие при казни, заметили, что Согоро был простым крестьянином, но очень благородным человеком, и пожелали ему удачи в следующей жизни.
Сам Согоро, вися на кресте, весело засмеялся и заявил, что, будь у него пятьсот жизней, он пятьсот раз пошёл бы на смерть, чтобы пятьсот раз мстить после смерти! В знак того, что он не шутит, Согоро пообещал, что после смерти он обратит свой взгляд на замок, где обосновался его мучитель. Когда смерть наконец настигла несчастного, его мёртвая голова повернулась и уставилась на замок.
Господин Хотто презрительно хмыкнул, услышав об угрозах казнённого, и скорее всего к вечеру уже и не вспоминал о погубленном семействе. Но, как выяснилось, покойный староста слов на ветер не бросал. В покоях супруги Хотто по ночам стали слышаться странные звуки, напоминающие то ли плач, то ли смех. Женщина была беременна, и беременность эта протекала тяжело, так что странное явление было совсем некстати. На следующую ночь топот тысяч ног сотрясал крышу, а невнятные звуки сменились диким хохотом. Игнорировать происходящее стало невозможно, и сам Хотто сделал засаду в спальне супруги. В полночь в воздухе появились Согоро и его жена. Они до сих пор висели на призрачных крестах, а глаза их горели радостным огнём. Призраки схватили за руки обезумевшую от страха женщину и завопили: «Твоя боль ужасна, но она ничто по сравнению с тем адом, куда мы тебя поведём!» «За что?» — закричала несчастная. «За то самое!» — ответил Согоро. Хотто выскочил из укрытия и попытался поразить юрей мечом, но не преуспел. Призраки захохотали и исчезли. На следующий день в замок призвали всех окрестных монахов и заклинателей, покои наводнили вооружённые слуги, и сам Хотто с мечом держал стражу. Следующей ночью жуткие привидения вновь возникли из пустоты, оглашая покои страшным хохотом и не менее страшными проклятиями. Приглашённые специалисты старались изо всех сил. Молитвы лились потоком, заклинания не умолкали, а слуги бросились в бой. Всё это не возымело никакого действия. Оружие валилось из онемевших рук, монахи сбивались с ритма, а призраки продолжали зловеще хохотать. Противостояние с юрей закончилось для Хотто потерей жены и ребёнка, которые, как несложно догадаться, не были ни в чём виноваты.
Согоро и его жена перебрались в покои самого господина Хотто, а чуть позже — к его старшему сыну. Сам виновник этой истории оказался крепким орешком. Каждую ночь он хватался за меч и надеялся, что именно в этот раз юрей станет доступен для холодного оружия. Хозяйство пришло в упадок, слуги разбегались, так как было ясно, что в борьбе с потусторонним их господин далеко не так удачлив, как в расправах над беззащитными. Сын хозяина был застигнут за попыткой покормить рисовыми колобками своё отражение в зеркале. Так что, когда пришло приказание явиться в замок сёгуна, негодяй был даже рад.
Уезжая в замок сёгуна, Хотто увидел, как призраки, совершенно не смущённые светом дня, появились на крыльце и яростно закричали вслед уезжающему, призывая возвращаться скорее!
Надо сказать, что вернулся Хотто и вправду очень быстро. Ночью он постучался в ворота замка, и воины, открывшие их, крайне удивились, обнаружив своего господина без свиты в очень растрёпанном виде. Как выяснилось, в эдоском замке произошла ссора, в результате которой Хотто зарубил некоего Сакаи Иваи, владельца замка Мацумото, который внезапно показался похожим на проклятого Согоро. Такие фокусы ничем хорошим не заканчиваются, так что грозные указания из Эдо не заставили себя долго ждать. Хотто лишался звания, земель и подлежал доставке на суд сёгуна. Можно было не сомневаться, что суд завершится приказанием добровольно уйти из жизни.
