Аннабель все еще не понимала, как именно работает ее дар, но она начинала слышать. Не надпороговым восприятием, как раньше, а почти осознанно. Этот звук вплетался в шелест листвы на ветру, в бурлящий шум реки, в пение птиц и стрекотание цикад. Он был дальше, чем все это. Много дальше и много тише. Но однажды услышав этот звук, Аннабель больше не могла его потерять.

Она пришла снова. Она приходила сюда и раньше, к той, что была до. Та не смогла ей помочь. Или не захотела. Чужие воспоминания были спутанными, размытыми, походили больше на обрывки снов. Золотые волосы, большие синие глаза с мерцающими крапинками, темно-зеленая туника. Но имя ее было скрыто. Как и многое другое. Та называла ее Златовлаской. Что ж, пусть так.

– О, – сказала она, когда увидела ведьму. – Новое лицо.

Не было никакого нового лица, но стало неприятно, что она все поняла.

– Сама вызвалась или тебя обманули?

Златовласка вдруг оказалась на подлокотнике и взяла в руку стоящий там кубок с вином. Радостно болтая ногами, она отпила из кубка и поморщилась.

– А что, кто-то соглашается сам? – спросила ведьма.

– Шутишь? Бессмертие, почти безграничная власть. Лишь потом они понимают, что у джиннов с их бутылками свободы и то больше.

Ведьма вздохнула.

– У тебя ко мне какое-то дело? – спросила ведьма.

У нее было дело, очень важное и большое, такое, что прямо билось в груди белым пульсирующим светом. Но непонятно было, что именно она скажет.

– Нет, – подумав, ответила Златовласка.

Ведьма уже знала эту игру. Она хочет вытянуть что-нибудь. Что угодно.

Прежняя память кричала ведьме, чтобы она молчала. Но она – новая она – была не из тех людей, кто скрывает информацию.

– Я знаю, где он.

Синие глаза стали еще больше, хотя казалось, это невозможно.

– Но тебе одной его не вытащить. Нужно подключать тяжелую артиллерию. Ты знаешь кого.

Златовласка оскалилась и издала короткий шипящий звук.

– Мне это не нравится. И она мне не нравится.

– А ты хотела бы, чтобы он выбрал одну из ваших?

– Не-е. Никому из наших он не по вкусу. Потому что он похож на одного из этих. Из твоей прошлой жизни.

– Тогда чего бы ты хотела?

– Чтобы он бы мог сосредоточиться на чем-то другом, а не на отношениях. Разве это плохо?

– Это не плохо, – ответила ведьма. – Но обычно это можно совмещать.

Хоть Златовласка и была старше, ее младший брат все же частично был человеком и относился к некоторым сторонам жизни по-другому. Что уж говорить про физиологию.

– Надо было удушить его в колыбели, – прошипела она, сощурившись.

– Так чего ж не удушила?

– Он был слишком миленький. Не кусался, не царапался. Только орал, и это было так забавно, – она хихикнула, а затем резко посерьезнела. – Что я должна тебе за то, что ты мне рассказала?

– Ничего.

Она помотала головой.

– Так нельзя. Чем больше правил ты нарушаешь, тем больше ошибок в том, что вы называете Великим уравнением. Ты знаешь, куда это ведет. Или не знаешь?

– Знаю. Частично. Ты хочешь сказать, что Великий аттрактор приближается так быстро?

– Быстро? – Златовласка прищурилась. – Ах да. Ты же новенькая. Еще всего не постигла. – Она отставила кубок и наклонилась к ведьме. – Когда-то давно мы создали стену, сплели ее из нитей света и пустот Вселенной, поставили между собой и аттрактором. Нам тогда казалось, что мы навсегда защитили себя. Мы ошибались. Он пытается вырваться. Каждую секунду пытается.

В синих глазах сияли звезды, древние, как сама Вселенная.

Даже ведьме пространства и времени становилось не по себе. В глазах Златовласки отражались нити света и пустоты Вселенной. Отражалась сама жизнь и гибель миров.

– Ты так говоришь, словно сама там была, – прошептала ведьма.

– А кто сказал, что нет? – Златовласка широко улыбнулась.

– Тогда ты должна знать. Кто-то ведь был первым. Кто-то установил эти правила. Почему я должна быть здесь? Почему вообще кто-то должен быть здесь? Почему нельзя упразднить эту должность?

– Возможно, это была случайность. Возможно, нет. Я ничего не могу тебе сказать. Попробуй понять сама. У тебя есть память. Их память. А вообще, что у тебя в жизни было такого, к чему ты так рвешься? Небось тоже отношеньки?

Ведьма помотала головой.

– Семья?

– Не знаю. Возможно. Если бы я хоть что-то помнила, было бы легче.

– Тогда посади сюда кого-то вместо себя.

– Я не могу так поступить.

Златовласка склонила голову, глядя на ведьму как на несмышленого ребенка.

– Милая моя, если ты не хочешь быть здесь, это не значит, что никто не хочет. Подумай об этом. Бессмысленное благородство.

– А ты не хочешь на мое место? – спросила ведьма и накрутила светлую прядку себе на палец. Волосы у Златовласки были мягонькие. Пушистые. Как у птицы. У птенца.

– У меня другие дела.

– Какие же?

– Ну… – Златовласка задумчиво возвела глазки к потолку и начала загибать пальцы: – Воровать чужих детей, танцевать в лунном свете, плести венки из вереска.

Ведьма все еще крутила на пальце ее волосы. Как же приятно. Она осторожно положила руку на колени и спросила:

– Видишь – ты не хочешь этой ответственности. На самом деле, никто не хочет.

Существо, которое выглядело на пятнадцать, но реальный возраст которого был в тысячи раз больше, задумчиво посмотрело на ведьму своими звездными глазами и сказало:

– Я несу эту ответственность каждую секунду.

Однажды в сумерках, когда весь мир становится чуть-чуть порогом, Аннабель наконец-то набралась решимости, вышла из дома и позвала. Не словами, нет, но призвала ее с помощью зова.

Та сразу явилась. В этот раз на ней были одежды цвета осени. И даже кленовый лист с рябиновой гроздью в волосах. Сестра Айвина была так красива и при этом совершенно сбивала с толку, потому что не была похожа ни на кого другого.

– Для начала я хотела спросить. Как мне тебя называть? – спросила Аннабель.

Вряд ли она скажет свое настоящее имя, но, по крайней мере, придумает что-то.

– Саншель сойдет?

– Нет. Так звали другого человека.

Сестра Айвина хмыкнула.

– Может, Эйрик? Нет? Как жаль. Тогда зови меня Дэй. Что ж. Ты позвала – я пришла. Чего тебе?

– Я все еще не поняла. Что дает ваш язык? – спросила Аннабель.

Сестра Айвина вздохнула.

– А умом ты не блещешь, да? Что ж. Поясню на пальцах. Дело не в языке как таковом. Язык лишь инструмент, который дает понимание. Способность взглянуть на саму суть вещей. Это почти как математика. Ваш язык прост. Он как… – она нахмурила тонкие брови. – Как арифметика. А наш – как теория вероятностей. Несоизмеримые величины.

Аннабель оцепенела. Затем улыбнулась. Рассмеялась. Вот оно что!

Все с самого начала было так просто.

То же самое с магией.

– Я сказала что-то смешное?

– Нет. Наверное, ты даже можешь подумать, что сказала лишнее.

Сестра Айвина пожала плечами.

– Я сказала ровно то, что хотела. Либо ты владеешь магией, либо магия владеет тобой. Если тебе нужно что-то сделать, то бери и делай. Ты услышала зов своей Шелл. Ты услышала и мой зов. Осталось немного.

– Немного? – удивилась Аннабель. – О чем ты?

Но Дэй снова исчезла.

– А я обязательно должна выбирать?

Айвин кивнул.

Аннабель сморщила нос. Стало немного больно, потому что он жутко обгорел за день. Наверное, даже веснушки проступили. Но солнце уже садилось, а вечер принес прохладу и свежесть.

Они сидели на берегу моря, перебирали ракушки и другие мелкие предметы, которые находили в песке, а волны приносили им еще и еще. Из воды, совсем-совсем близко или очень-очень далеко – и не понять, – торчал огромный шпиль, уходящий в небо, переливающийся синим и зеленым цветами, тонкий-тонкий, как игла.