Ничего подобного на месте убийства и близко не было. Точнее имелся целый ворох улик, интерпретировать которые можно каким угодно образом. Множество следов, оставшихся от обуви, орудие убийства, сразу три трупа в конце концов. И никакой конкретики в этом всём многообразии.

— Что ж… — Войтон поднялся на ноги и сделал вид, что размышляет. — Тела сжечь во внутреннем дворе. Можете использовать части этой халупы и её пристроек. Орудие убийства сохранить для следствия. Затем отправляйтесь в мертвецкую при лечебнице. Сообщите, что от меня, и потребуйте выдать все имеющиеся тела покойников. Их также сожгите, только не на месте. Вывезите за город. — Он уже почти собирался выйти, когда его осенила идея. — Вы сказали, что Локто Хорен на начальной стадии, насколько?

— Заражение произошло в течение последних двенадцати-пятнадцати часов.

— Упакуйте тело так, чтобы не создавать излишнего ажиотажа и волнения. Транспортируйте его в лечебницу с наказом хранить до дальнейших распоряжений.

Эта идея мгновенно переросла в целый план у Войтона Турне случайно, по наитию. Ему не хотелось этого признавать, но в каком-то смысле его подтолкнула Миловида. Ведь проверить, имеется ли в вине яд и какой именно, можно не только путём химических или алхимических реакций. Можно заставить кого-нибудь выпить его и внимательно наблюдать, что будет потом.

Настал черёд посетить «Лучшую тысячу зелий Кальциниуса». Направляясь туда в сопровождении нескольких соратников, предводитель Охотников был настроен решительно, но на какие-то откровения не рассчитывал. Так оно и произошло.

Бывшие подчинённые Локто Хорена бессовестно врали все как один. Это выражалось в первую очередь в форме клеветы. На коллег, на покойного начальника и в конечном счёте даже на самих себя. Некоторые делали это по давней злобе, другие пытались выгородить себя, третьи наивно полагали, что это как-то поможет расследованию. Словом, работать тут было не с чем и не с кем. Поэтому и Войтон особо здесь не задержался и даже не стал, как делал обычно, оставлять кого-то пытаться распутать этот клубок лжи.

— Составьте опись оборудования в лаборатории и имеющихся реагентов, затем переместите всё в мертвецкую при лечебнице, — с недовольством глядя на закатное солнце, слегка пробивающееся через низкие серые тучи, приказал Охотник подчиненным. — Останетесь там же для охраны. Внутрь никого не пускать, кроме как по моему письменному указанию, самим не заходить. Опись мне на стол.

После этого Войтон Турне направился обратно в храм Оруза. То и дело среди многочисленной толпы, заполонившей улицы и продолжавшей вялые попытки возобновить праздник, ему попадались на глаза люди с несомненным признаками болезни, уже вышедшей на финальную свою стадию. Двух толкований и быть не могло — всё развивалось по наихудшему сценарию, который вот-вот, вероятно, уже этой ночью, перейдёт в завершающую фазу.

***

Келья, в которой заперли Рентана, незначительно отличалась от тюремной камеры. Такая же тёмная, сырая и холодная. Разве что имелась хоть какая-то крайне примитивная и не очень удобная мебель: две койки, небольшой шкаф, кривоногий стул и вершина местного удобства — полка с книгами. Наполнена она была религиозными текстами, но как быстро выяснилось, далеко не самого лучшего качества.

Книгопечатание добралось до Власвы относительно недавно, ещё не успев окончательно вытеснить подобные поделки. Создавались они бесконечно терпеливыми людьми в те времена, когда любые тексты приходилось переписывать вручную. Долго и усердно. К сожалению, качества это совсем не гарантировало, скорее наоборот. Монотонная, сложная работа, помноженная на человеческий фактор, порождала тексты порой полностью перевирающие оригинал.

По началу Рентану это показалось забавным упражнением для памяти, однако очень быстро он изменил своё мнение. Дело было даже не в скуке. Книги напомнили ему о временах, когда он учил оригиналы этих текстов. Причём учил как в смысле идеального запоминания, так и полного понимания написанного. Происходило это отнюдь не на добровольных началах.

Наградой за усердие служила еда. Самая обычная, без каких-то излишеств — ничего, что могло стимулировать. Стимулировало понимание, что наказание за отсутствие усердия состоит в полном отсутствии пищи, причём на несколько дней сразу. Имелись в арсенале и иные методы, значительно более прямолинейные, но не менее действенные.

Вспоминать об этом было не очень приятно, но несмотря на навалившуюся усталость, сон всё никак не приходил. Некая мысль, таящаяся на краю сознания, упорно не давала Рентану покоя. Она определённо была как-то связана с Синей чумой, но как ни старался лекарь ухватить за хвост, вытащить на свет и узнать, в чём же состоит её суть, ему всё никак не удавалось.

Одну из таких попыток, пожалуй, самую удачную, когда мысль уже почти поддалась, прервал послушник, неожиданно заявившийся в келью с подсвечником и парой свечей.

— Смотрю, всё вы силитесь читать в этой темноте — глаза ведь попортите только, — добродушно улыбнулся монах.

Лекарь осклабился, давя из себя вежливую улыбку, но ничего не сказал. Ни слов благодарности за предусмотрительность, ни претензий за прерванное размышление. Даже упоминать то, что помощь, мягко говоря, запоздала, не стал, хотя к книгам уже даже не прикасался.

Снова потянулись минуты, теперь скрашенные тусклым огоньком свечи. Рентан сосредоточился на той мысли, которую упустил. Что Синюю чуму поздно останавливать. Не только в случае с Власвой, но и вообще. Да и создать лекарство от магических способностей никому не под силу. Вот если бы что-то сделать с самой болезнью, исправить уже её…

Так Рентан и провёл следующие часы. Судя по колоколам, чей звон периодически добирался и до кельи, не меньше шести. Всё это время он постоянно колебался между сном и размышлениями, но не всё никак не мог найти ни сна, ни мыслей. Именно тогда неожиданно пришёл Цимон.

Лекарь как раз пребывал в полудрёме, поэтому не заметил ни его появления, ни даже шума открываемой двери. Только вежливое покашливание привело Рентана в чувство, пробудив от сна.

— Освежили память? — вежливо поинтересовался священник, кивая на книги.

— В каком-то смысле. Никудышная копия.

— Какая есть, — Цимон не без горечи закивал. — Иногда количество лучше качества, а?

— Возможно, — не поняв, к чему это он, уклончиво ответил лекарь. — Какие-то новости?

— Нет, точнее я не вправе ими делиться, — поцокал языком священник и очень нетипичным жестом протёр себе руки, словно умывая их. — Но пришёл поделиться некоторыми не дающими мне покоя мыслями, если вам угодно.

— Угодно, — Рентан приглашающе улыбнулся, кивая на соседнюю койку. — Увы, место для разговора не такое живописное как обычно.

— Считаю факт разговора более важным, нежели место его проведения, — не согласился священник, осторожно присаживаясь. — Что касается мыслей, то они таковы: вам не кажется происходящее хорошей возможностью?

— О чём это вы? — искренне удивившись такому вопросу, уточнил лекарь.

— О Синей чуме, конечно же. Мне бесконечно жаль всех тех, кто пострадает от неё, но это хорошая или даже уникальная возможность. И ей стоит воспользоваться. Уже хотя бы потому, что иначе эти люди умрут совершенно зазря.

Рентану очень сильно не понравились эти слова. И насторожили до предела. Они однозначно не принадлежали Цимону. Он никогда не рассуждал такими категориями. Такого рода даже не рассуждения, а подсчёты, замаскированные под оные, скорее подходили Фриму Набену.

Но кто тогда надоумил священника на подобное, кто за этим стоит? Учитывая осадное положение, вариантов было не то чтобы очень много. Однако Рентан в жизни бы не поверил, чтобы Цимон поддался на такие доводы от такого человека как Войтон. Сам священник, конечно же, заметил проявившиеся на лице лекаря растерянность и подозрительность:

— Не кривитесь и не опускайте глаза. Вы прекрасно меня понимаете. Я это выделю особо — именно меня. Никто со мной бесед на эту тему не проводил. Понимаете, конечно же, сугубо превратно. Я не предлагаю вам создавать нечто ужасное. Верните этому миру долг — создайте лекарство.