Конечно, это всё компенсировалось копеечной стоимостью, но разница с коммуным жильём оказывалась не столь капитальной, чтобы терпеть вонючий муравейник.

— Рентан, а когда ваши коллеги соберутся на что-то подобное? Сколько ещё вы будете гостить у Витиаса? — осведомился Цимон нейтрально. — У нас вот в храме четвертый год идут разговоры.

— При храме разве нет жилья? — удивился Локто. — А кельи?

— Мрачные каменные коробки нравятся далеко не всем, — священник усмехнулся. — Кроме того, у нас довольно много невоцерковленных людей с семьями. Для них наши кельи — что та темница.

— Я слышал подобные разговоры в лечебнице, но похоже, что пока Витиасу придётся потесниться, — ответил Рентан и не стал упоминать, с чем именно связано «пока».

Против коммуного жилья категорически выступала Миловида. Не из-за каких-то предубеждений. Чем строить с нуля, она собиралась переоборудовать семейный дом. Однако пока её планы на этот счёт не продвинулись дальше обсуждения. Мешал, пускай и не в открытую, муж, и, как полагал лекарь, у него имелись все шансы «пересидеть» жену в этом вопросе. То, что под ударом по итогу окажутся работники лечебницы, коих, вероятнее всего, в определённый момент выставят вон, нисколько его не смущало.

— Дальше мы пойдём вдвоём, — остановившись возле входной двери, сообщил Рентан, имея в виду себя и Вилору.

Цимон и Локто мрачно переглянулись, но спорить не стали, оставшись снаружи. Найти комнату, а вернее две комнаты, которые занимал Римпан с семьёй, оказалось возможным только благодаря Вилоре, что в них уже бывала. Иначе бы долго им двоим плутать в этом тесном нагромождении помещений с множеством не склонных к общению людей.

Несмотря на тесноту, обстановка внутри коммуного дома показалась Рентану более чем приличной. Он по рабочим вопросам регулярно бывал и в особняках, и гнилых халупах, поэтому было с чем сравнить.

— Ты кроме кашля что-нибудь заметила? — поинтересовался лекарь, когда они дошли до нужной двери, оказавшейся закрытой. — Что угодно?

— Ну рука его эта прижатая, — припомнила девушка и вслед за лекарем постучала, только вдвое сильнее и дольше. — Поди отсыпаются.

— И дети? — мрачно уточнил Рентан, осматриваясь и прикидывая, можно ли попасть внутрь без ведома хозяев.

Однако дверь ломать не пришлось. Послышались шаги, кашель и шум отодвигаемого засова. В коридорчик, бывший частью кухни, выглянула заспанная, растрепанная, но по-своему красивая женщина лет тридцати. По всей видимости Векла — жена Римпана.

— Приветствую, с праздником, — улыбнулся и слегка поклонился лекарь. — Я Рентан и пришёл…

— Здравствуйте, — очень тихо сказала женщина. — Вас, наверное, послали боги.

Лекарь не стал уточнять, с чего такой вывод. Он уже видел всё сам: слабость, изнеможение, светобоязнь, приступы кашля — весьма характерные признаки.

— Римпан, он… — с трудом продолжала Векла, кажется, очень условно пребывавшая в здравом рассудке. — С ним что-то не так. И со мной тоже. В глазах всё плывёт…

— Давайте пройдём внутрь, — понимая, что за ними сейчас подсматривают все жильцы, попросил Рентан и, не дожидаясь разрешения, зашёл внутрь.

Поняв, что к чему, Вилора, шедшая следом, закрыла за ними дверь. Жилище Римпана оказалось небогатым на мебель и украшения, но компенсировал этот недостаток концентрированный семейный уют. Лекаря кольнула своеобразная, но всё равно сильная зависть, впрочем, он быстро отогнал эти мысли, сосредоточившись на работе.

На Веклу он пока обращать внимания не стал. Ею «занялась» Вилора: усадила за неубранный стол и принялась, насколько это возможно, расспрашивать о состоянии.

— Спроси или посмотри, нет ли у неё высыпаний… — попросил лекарь.

— Чего? — растерялась девушка.

— Пятен на коже. Чаще всего образуются в подмышках, на бёдрах или грудине. Только не трогай их.

Последнее Вилора истолковала не совсем так, как хотелось бы Рентану.

— А мне, может, тоже лучше быть снаружи? — вдруг озаботилась она.

— Всё в порядке, — успокоил её лекарь. — Если симптомов нет, значит, ты всё так же невосприимчива.

— Невосприимчива?

На объяснения не было времени, да и Рентан не очень-то хотел в них пускаться, считая это преждевременным. Он до сих пор не желал верить, хотя теперь перед ним вопрос стоял не теологический, а вполне практический.

Римпана он нашёл лежащим на семейном ложе без сознания. Извозчик успел переодеться в ночное, но так и не снял свою перчатку, под которой прятал якобы зажатую руку. С неё и начал лекарь, попытавшись для начала наконец снять: расшнуровал слишком сильно и плотно завязанные ремешки, выпрямил полусогнутые пальцы, потянул за краешек среднего пальца… и ничего. Перчатка как будто прилипла от влаги. Однако это было не так. Суть происходящего выдавал запах: загадочный кисло-сладкий аромат, щекочущий нос. Своеобразный красивый «подарок» от болезни. Как правило, разлагающаяся человеческая плоть пахла куда менее приятно.

Проводить дальнейшие исследования кисти, в том числе выяснять источник аномального запаха, Рентан не стал. Не стал он и зашнуровывать перчатку обратно. Заражения крови можно было уже не опасаться. Проделанная им только что операция вызывала дикую, нестерпимую боль. Римпан же даже не шелохнулся, хотя до сих пор дышал, пускай и очень слабо, едва заметно.

Ходящей ходуном рукой лекарь приоткрыл глаза парня, уже зная, что увидит. Зрачок, лишённый всякого проблеска сознания, ибо сознание уже погибло, и радужку, переливающуюся всеми цветами радуги. Следы появившейся восприимчивости к магии. Она же и являлась убийцей. Сомнений быть не могло, перед Рентаном находился человек, заражённый Синей чумой.

Закусив рукав — не прикрываясь, а чтобы не закричать, — лекарь вскочил и бросился к жене возницы. Он осмотрел и её глаза. Те слабо, видно только-только начав, тоже уже светились. Как и глаза детей. Всех троих.

Обнаружились и другие типичные для Синей чумы проявления. В частности те, что подарили ей своё название — маленькие синего цвета кристаллы, образовавшиеся под ногтями, в местах ран, подмышках.

Сердце Рентана бешено колотилось от осознания происходящего. На разум накатывались волны боли и отчаяния. В определенный момент лекарь просто перестал понимать, где он и что происходит. Пришёл в себя Рентан только когда перепуганная донельзя Вилора принялась бить его по щекам. Лекаря привели в чувство не удары, а её глаза. Голубые, красивые, самые обычные глаза. Она не была заражена, хотя общалась с Римпаном достаточно много. Это означало, что ещё не всё потеряно.

— Вы… ты в порядке? — донёсся через пелену тумана взволнованный голос девушки.

— Да, — позволяя помочь себя поднять, ответил Рентан, приходя в себя во всех смыслах. — Нужно уходить отсюда, оцепить дом… проклятье, они же не могут быть единственными.

— Это та штука… это Синяя чума? — догадалась Вилора.

Дальше надеяться на лучшее, врать самому себе и отрицать лежащие на поверхности факты больше смысла не было.

«Скелеты в шкафу никогда не врут», — думал про себя лекарь, кивая и поднимаясь на ноги.

— Нужно действовать осторожно, — сказал Рентан. — Последнее, что сейчас нужно этому городу — паника и беспорядки.

Как и любой оренгардец, он много размышлял над тем, что же в конечном счёте погубило город. Был ли у Оренгарда шанс. Лекарь считал, что скорее да, чем нет. Безусловно, спасти удалось бы не всех. Не удалось бы избежать разрушений от пожара и многих других несчастий. Но Оренгард бы выстоял.

Однако всё произошло совершенно иначе. К тому моменту, когда совет Двенадцати гильдий собрался и о чём-то договорился, половина Оренгарда догорала от огня, который невозможно было потушить, а вторая проживала свои последние мгновения, мечась в страхе. Некому было выполнять приказы и команды, никто не пытался действовать согласно плану, которого не имелось и в помине.

Говоря про осторожность, Рентан не особо верил в то, что его поймут. Осознавал, как можно трактовать эти слова, что значат для любого, кто предпочитал сначала кричать, а затем думать. Однако Вилора как никак была оренгардкой. Она всё прекрасно поняла, причём сразу.