Само жилище войта представляло из себя внушительных размеров бревенчатый дом в два этажа, чердак и соломенную крышу. В таком, зная неприхотливость и непритязательность деревенского люда, могло жить человек пятьдесят. На деле, конечно же, жильцов было сильно меньше.
Присутствовали и иные свидетельства солидного достатка владельцев дома, но в них Рентан разбирался плохо. Просто интуитивно понимал, что самовар, полотняные коврики или роспись на стенах встретишь далеко не в каждом доме в Ляхово.
Оставалось лишь догадываться, что представляло из себя остальное владение деревенского главы. Очевидно было, что несколько хозяйственных построек, прячущихся в тени главной домины, — далеко не всё.
Сам войт был деловитым мужичком неопределённого возраста и невысокого роста, прятавшим солидные залысины под соломенной шляпой. Увы, в доме традиции велели снимать головной убор и прорехи в чёрной шевелюре являлись миру. Зато вот в окладистой, несколько неряшливой бороде никаких прорех не оказалось и в помине. Одет он был на удивление солидно, даже по городским меркам: длинный багровый кафтан, расшитый золотой нитью, и широкий шелковый пояс голубоватого оттенка. Понятное дело, вырядился перед гостем и заодно по случаю надвигающегося торжества.
— Волег, — представился войт, протягивая руку, которую предварительно, ничтоже сумняшеся, вытер прямо об одежду.
— Рентан, — ответил на приветствие и рукопожатие лекарь.
— Как же, как же, наслышаны о вас! — войт расплылся в довольной улыбке, подлинную подоплёку которой не стал скрывать. — Я когда в город писал, думал, пришлют к нам бездаря какого — лишь бы прислать. А уж вас-то, самого Рентана-то, ну никак не ожидал…
Волег, придерживая его за руку, провёл почти через весь дом, вплоть до пустующей, судя по полному отсутствию убранства, кроме мебели, комнатушки. Войт закрыл за ними дверь, словно кто-то стал бы их подслушивать.
— Вы не поймите меня, мастер-лекарь, неправильно. Тут какое дело, по-ли-ти-че-с-кое почти что, — не совсем уверенно выговаривая сложное слово, начал войт. — Магик наш, старый Кирвин, закрылся у себя и никого видеть не хочет. Мы к нему и так, и эдак. Думали, обиделся или ещё чего. — Рентан не стал перебивать или уточнять, просто принялся неторопливо располагаться. — А он молчком, ну ни в какую! Сезон на дворе, каждый день кто-нить чё-нить ломает. Конечно, как-то сами, но без вас не успеем собрать урожай до заморозков-то!
— Поможем, — спокойно сообщил лекарь и выразительно посмотрел на войта, который дверь-то открыл, но вот сам никуда уходить, похоже, не собирался.
— Я так разумею, — объяснил своё поведение Волег, махая рукой. — Там половина-то — лодыри. Сюда идут на вас, мастер-лекарь, поглазеть, себя показать, конечно, — он выразительно хмыкнул, правда, намёк повис в воздухе. — Та-а-ак я их сразу погоню, внутрь пущать не стану.
— Только не переусердствуйте. Не каждая болезнь на лице писана.
— Конечно-конечно! Я-то уж этих людишек знаю! У кого писана, у кого нет, а кто так шлындается, ибо делать нечего! — сказав это, он вновь замер, не спеша уходить. — А ещё не все ж ходить могут. Таких потом отряжу людей сюда принести, носилки есть.
Это было странно и несколько нелогично, но Рентан не стал спорить. Он всерьёз подозревал, что Волег в этом вопросе будет стоять до последнего и ходить по деревне куда вздумается не позволит. Где-то лекарь мог увидеть то, чего видеть не должен был бы, а где-то наоборот. Вопрос ведь и вправду был политическим, только совсем не для Рентана.
Так или иначе войт, побеспокоившись о всяких мелочах вроде еды, воды и прочих необходимых в лечебном быту вещах, удалился. Почти сразу потянулись первые больные. Что удивительно, большая их часть действительно была так или иначе больна. Не всегда чем-то, в чём лекарь мог как-то помочь даже советом, но всё равно даже так могло быть сильно хуже. Даже в лечебнице Эвана через опытных старушек-вахтёрщиц продиралось на приём куда больше ипохондриков, чем здесь.
Как так получилось, гадать не пришлось. Периодически до ушей Рентана через раскрытое им окно — в доме оказалось душно, хотя снаружи было весьма прохладно — долетали забавные окрики Волега, который явно был тем ещё любителем громко ругаться:
— Куда ты со своим косоглазием лезешь-то! Дурная, что ли, совсем?! Я тебе говорю: косоглазие хочешь вылечить, так поплюй в глаза-то! Или в травяном отваре его поддержи! Ну чё ты к городскому лезешь с глазом своим? Он тебе поплевать должен? Навроде, раз в городе живёт, так слюна какая-то не такая, как у всех?! А я тебе так скажу — у всех одинаковая! Тьфу на тебя!
— Ты к Кирвину сколько раз совался со своим коленом? Во-о-от, а сюда чего суёшься-то?! Магик тебе сказал: не лечится это никак, даже мазюками и этими, как же ж их… пюлилями — во! К тому же ж эта нога твоя дожди предсказывает, чем не хорошо? Хорошо! Вот и иди отседова!
— Кого я вижу! И чё ты припёрся?! Чё болит? Нету органа такова! Нетуть! Кто тебе сказал, что есть? А-а-а, ну известный авторитет, особенно после сивухи! Вот раз он знает, ты к нему и иди, а сюда не иди! Нечего дурить голову занятому человеку своими чакрами-шмакрами!
— Какие лица, чевой тут забыл?! Опять своих книжек начитался и думаешь, что всё знаешь! Я тебе такова скажу: ничего ты не знаешь! Ни-че-го! Умные люди книжек не читают! Нетуть на бумаге правды-то! Ведь ты пока одно слово запишешь, только одно — уже скокма времени пройдёт! А целую книгу? Вот! Целыми этими поколеннями книжки эти пишуть, лишь бы записать то, что уже никому и не нужно-то! Так что иди отсель, здоровый ты!
— О, а ты чевой здесь забыл? Все ж знают, что ты у нас здоров, как тот бык! А коль нездоровится — так заживает на тебе, как на собаке! Душа болит?! Н-у-у-у, эт, конечно, бывает, ага. Только ты не туда идёшь. Чё те доктырь тот скажет, чего я не смогу? В-о-о-т. Баба тебе нужна. Рукастая! Чтоб руками скучать не давала! Или собутыльник. Здесь ты ни баб, ни собутыльника сегодня не найдёшь… Мои?! На моих дочек глаз не клади, не тебе они обещаны!
То и дело лекарь как бы невзначай спрашивал про мага и причины отказа того работать. Реакция на это следовала самая разнообразная и искренняя — от возмущения до обиды, но что толком случилось никто не знал, а понимали и того меньше. В целом общественное мнение определённо тяготело к версии болезни Кирвина, но без каких-либо фактов. Скорее это был вывод из простой логической цепочки: не может работать, но живой — значит, заболел.
Постепенно поток тех, кто мог добраться до дома войта на своих двоих, отстоять в очереди и пройти проверку у хозяина дома, иссяк. Однако, прежде чем продолжить, к Рентану заявился несколько охрипший, но не сбавивший в деловитости Волег.
— Я так разумею: чем продолжать, надо бы перекусить сначала, верно говорю? — похоже он не привык, чтобы на его вопросы отвечали, поэтому сразу же крикнул, обращаясь вглубь дома. — Тома-а-а-а, накрывай на стол! И беленькой графинчик не забудь! Холодненький, с огурком малосольным!
— Не пью, — попытался отказаться Рентан. — Особенно на работе.
— Уж вы-то мне про работу не рассказывайте! — войт приподнял пухлые руки. — Эти руки как никакие другие знают: стаканчик или два в обед лишними не бывают!
— Уже обед? — удивился лекарь, смиренно следуя за ним.
— Ну дык примерно так и есть, — пожал плечами, но не очень уверенно Волег. — У нас колоколов, как у вас в городе, нету, конечно, чтоб звонили каждый час. Да и день пасмурный.
— А откуда тогда время знаете?
— Так это, — войт почесал могучую шею, — все ж знают. Как же ж без этого-то жить-то, а?
Рентан не нашёлся, что на это сказать. Ответ был достоин истинно деревенского жителя. Не менее достойным оказался обед, подданный при участии очень молодой девушки, так пристально и любопытно разглядывавшей лекаря, что лучшей иллюстрации причины, почему ему нельзя было самому ходить по деревне, и быть не могло.
Волег, конечно же, присоединился к трапезе. Та оказалась настолько богатой, разнообразной и насыщенной, что Рентан в определённый момент подумал, что его пытаются нетривиальным способом отравить диким сочетанием продуктов. А вот алкоголь войт не предлагал после того, как увидел, что лекарь, выпив всего один стакан полупрозрачной, очень крепкой браги побледнел и вспотел. При этом сам Волег пил, что называется, в три горла — хрустальный, очень изящный литровый графинчик к концу трапезы опустел. Причём пил он так, будто не замечал, что пьёт, словно воду — вообще без каких-либо признаков опьянения.
