– Это работа копииста, – продолжал Фредерик Баллор. – На самом деле оригинал, известный под названием «Полет ведьм», гораздо меньше. Гойе это полотно в свое время заказала герцогиня Осунская, и оно по-прежнему принадлежит благородному семейству. Однако я не ожидал, что эдинбургскому полицейскому будет знакомо творчество Гойи.

– А я не ожидал увидеть столь мастерски выполненную копию в загородном доме, гниющем в лотианской глуши, – отрезал Хайд.

Баллор усмехнулся:

– Похоже, мы оба умеем удивлять. Кстати, благодарю за комплимент в адрес моего человека, Горки Саласара. – Он указал на низкорослого слугу. – Это Горка сделал копию, которая вас так восхитила.

Хайд, и правда удивленный, кивнул слуге и получил в ответ ничего не выражающий взгляд.

– Видите ли, – продолжал Баллор, – Горка Саласар – кагот. В стране басков, откуда он родом, каготов еще называют аготаками. Будучи таковым, он принадлежит к касте неприкасаемых, представителям которой запрещается жить, работать, молиться, есть и каким бы то ни было образом взаимодействовать со всеми, кроме себе подобных.

– То есть ваш слуга – цыган? – не понял Хайд.

– Нет, ни в коем случае. Происхождение каготов, а также причины, по которым они были отвергнуты обществом, – вопросы спорные, но каготы определенно не имеют никакого отношения к цыганам. Каготы живут на севере Испании, на западе Франции и в Бретани, больше нигде в Европе их нет, и уж точно они не селятся на востоке. Во всех перечисленных мною землях они изгои, им запрещается даже пить из тех же фонтанов и входить в церковь через те же двери, которыми пользуется остальное население.

– Но почему? – спросил Поллок. – Почему их сделали изгоями?

Баллор рассмеялся:

– Видимо, из суеверия и суеверия ради. Никто не помнит, когда это началось, но гонения на каготов, должно быть, продолжаются тысячу лет. Одни считают, что это потомки прокаженных, другие видят в них отродье вестготов, совершавших разбойные набеги на чужие земли, а кто-то и вовсе причисляет их к сарацинам. Некоторые даже верят, что каготы ведут свое происхождение от древнего народа гномов, населявшего Европу изначально, еще до прибытия сюда кельтов, – того самого народа, который стал частью наших мифов и легенд. – Он взглянул на Саласара, чье необычно непривычное лицо хранило бесстрастное выражение. – Помимо прочего, каготам запрещены все виды деятельности, кроме нескольких, потому они остаются искусными ремесленниками, работающими исключительно с камнем, деревом и железом. Подумайте только, каково это – обладать даром живописца, таким, как у Саласара, и не иметь права им пользоваться. Так что, по сути, я стал его спасителем, покровителем и благодетелем.

– А как он попал к вам на службу? – спросил Поллок. – Он же испанец, да?

– Горка Саласар не испанец и не баск, он принадлежит к народу, которому отказывают в праве называть землю, где они родились, своей родиной. И эта несправедливость вызывает живейший отклик в моем сердце. Я некоторое время провел в Стране басков, во многом похожей на былые владения кельтов, и встретил там Горку. Да не введет вас в заблуждение его немота – он наделен выдающимся интеллектом, прекрасно понимает испанский, французский, английский и свободно читает на этих языках. – Баллор замолчал и указал в сторону гостиной. – Впрочем, я уверен, что вы нанесли мне визит не для того, чтобы порассуждать об искусстве и этнологии. Прошу вас, джентльмены, проходите, присаживайтесь и поведайте, чем я могу вам помочь.

Элспет Локвуд очнулась во тьме и в страхе. Чувства пространства и времени полностью отсутствовали, так же как и любые самоощущения. Дезориентация усугублялась тем, что переход от сна к бодрствованию произошел в непроницаемом мраке. Приняв сидячее положение, девушка протянула дрожащие руки в темноту. Под ней был кусок грубой ткани – подстеленная мешковина, на которой она спала, – а дальше подушечки пальцев нащупали пол из неровных, покрытых, вероятно, грязью плит. Стена сбоку от нее оказалась каменной – холодной, гладкой и скользкой от влажности. Воздух был застоявшимся, неприятно тяжелым, густым и пах мокрой почвой.

При мысли о том, что она находится под землей, Элспет охватила паника. Ее бросили в подвал. Или в туннель.

А может, в могилу.

Других мыслей не было, равно и воспоминаний. Она не помнила, как очутилась в тенетах тьмы, понятия не имела, что ее ждет, и не представляла, как отсюда вырваться. Не было ничего, кроме застывшего времени, мрака и ужаса.

Элспет вглядывалась в этот мрак изо всех сил, но он отказывался рассеиваться. Пространство вокруг могло быть размером с крипту или с целый собор. Что, если она здесь одна, покинутая, оставлена умирать от голода и жажды в чернильно-черной пустоте? Или не одна? Или в окружении голодных тварей, жаждущих крови и плоти?

Потом возникло еще одно леденящее душу подозрение, усилившее панику: что, если она уже умерла и погребена навечно в склепе, наполненном ее последними мыслями и страхами? «Или же, – подумала Элспет, похолодев, – это ад?»

Она велела себе не двигаться. Сейчас надо было сосредоточиться, собраться с мыслями и постараться вспомнить, как она могла здесь оказаться. Ее опоили зельем, нет сомнений, потому она и проснулась в беспамятстве, не ведая, как сюда попала. Но когда Элспет попыталась припомнить события, тому предшествовавшие, обнаружилось, что в ее памяти нет четкой границы между светом и тьмой – воспоминания не то чтобы полностью отсутствовали, они развалились на куски, которые отказывались собираться в единую картину.

Она вспомнила, как шла в универмаг Локвудов, вспомнила видение, остановившее ее на улице, и то, как морок рассеялся, тоже вспомнила. У нее тогда появилась новая цель, она сменила направление пути – а дальше в памяти все окутывала тьма. Она кого-то встретила. Мужчину… Это воспоминание было четким и ясным, хотя его лицо оставалось размытым. Но Элспет знала, что он ее чем-то напугал. Напугал до ужаса, до судорог. Она покорилась его воле, и он повел ее за собой. Куда и откуда, однако, вспомнить не удавалось.

Тем не менее она почему-то точно знала, что именно этот мужчина и привел ее сюда. И что оставил он ее здесь не просто так – у него был какой-то умысел. Элспет заставила себя думать, рассуждать логически. Если ее сюда привели и оставили, значит, здесь должен быть вход.

А стало быть, и выход.

Элспет не знала, что таится в этом замкнутом пространстве тьмы. Сделав пару шагов, она может налететь на какое-нибудь препятствие, получить травму или очутиться на краю пропасти, сорваться и погибнуть. Твердь, которую она нащупала вокруг себя, могла быть всего лишь небольшим выступом на стене бездонного колодца.

Она слышала, что в Эдинбурге – под Эдинбургом – есть тайные места. Поговаривали, вся земля под городом изрыта туннелями и катакомбами; секретные ходы и пещеры, дескать, протянулись незримыми пальцами от Гилмертонской бухты и зарылись глубоко в недра. Во время эпидемии чумы целые переулки, тупики и даже улицы здесь замуровывали, обрекая зараженных на вечную тьму, а потом строили поверх новые кварталы. Эдинбургские легенды гласили, что в подземельях города скрываются банды головорезов, расхитители гробниц и насильники.

Возможно, именно в подземелье она сейчас и находится, пришла к выводу Элспет. Возможно, она глубоко внизу, в подземной тени того города, который ей знаком лишь при дневном свете.

Она решила, что надо ползти на четвереньках, касаясь левым плечом стены и ощупывая руками невидимый пол перед собой. Таким образом, если следовать вдоль стены, она сумеет определить границы места своего заточения.

Таким образом она сможет найти дверь.

Гостиная в «Круннахе» оказалась огромным помещением с окнами почти от пола до потолка вдоль одной из стен. Оттуда открывался вид на неглубокую впадину, на черный камень в ее центре и на общинный холм за ним. Хайд отметил для себя, что, когда Баллор отпустил слугу, тот не покинул комнату, а удалился в угол и теперь тихонько стоял там, заложив руки за спину.