– Я надеялся, ты покажешь подчиненным вот это…

Хайд открыл кожаный портфель, лежавший у него на коленях, и достал две фотографические карточки – на каждой был посмертный портрет повешенного мужчины.

– Это он и есть? – Лоусон пару секунд рассматривал снимок. – Боюсь, мне он не знаком, но это еще ничего не значит – у нас здесь пятьсот человек личного состава. Можно мне взять обе карточки на время?

Хайд кивнул. Лоусон указал на нетронутый бокал виски перед капитаном:

– Я смотрю, ты все такой же трезвенник, Эдвард. – Он подозвал дежурного и заказал два кофе, сваренных «как обычно». – Одну карточку отдам провосту, вторую – уоррент-офицеру[31] Макаллистеру. Макаллистер знает обо всех и обо всем.

– Благодарю, Аллан. – Хайд кивнул. – Как ты тут, обвыкся? В замке, я имею в виду.

– Да в общем неплохо устроился, – отозвался Лоусон, но в его тоне слышалась досада. – Я полевой офицер, мне вся эта парадная мишура поперек горла, конечно, и, видит Бог, империи сейчас повсюду нужны боеспособные войска, да вот только надоело мне быть оловянным солдатиком. – Он тяжело вздохнул. – Империя слишком широко расползлась, Эдвард. Этот очередной акт о приостановке конституционных гарантий Ирландии, постоянное развертывание сил в Египте, переброска резервов в Болгарию и вдобавок ко всему бешеная спешка нахватать в Африке как можно больше земель, пока до них не добрались французы с бельгийцами… А фенианская кампания по бомбометанию? Нам, похоже, из-за них скоро придется ставить солдат под ружье на своих же, британских, улицах. Два взрыва в Глазго за нынешний год – кельтское братство как с цепи сорвалось. А Индия? Впрочем, ты и на собственном опыте знаешь, какая это пороховая бочка…

Дежурный вернулся с кофейником, двумя чашками и кувшинчиком сливок, разлил по чашкам густую тягучую темную жидкость, и воздух наполнился ароматом, напоминающим ореховый. Хайд рассмеялся:

– Стало быть, ты по-прежнему питаешь пристрастие к кофе с цикорием? Я такого ни разу не пил после Индии.

– А я с собой из Индии привез только два подарочка – лагерный цикорий и малярию.

– Даже не знаю, что хуже, – хмыкнул Хайд, но его улыбка сразу исчезла. – Значит, ты привез оттуда только это? И тебе не случается задумываться о прошлом, Аллан? О том, что мы наделали в Индии?

– Нет, – отрезал Лоусон с горячностью человека, который пытается обмануть самого себя. – Нет, не случается. Я предпочитаю не зацикливаться на таких вещах. Что сделано, то сделано. Да и к тому же мы тогда были другими. Там был другой мир, и мы вели себя по-другому, не так, как здесь и сейчас.

– И это нас оправдывает? – спросил Хайд.

– Мне не нужны оправдания. Мы выполняли свой долг, были солдатами. – Лоусон опять вздохнул. – Дружище, в самом деле, выброси ты прошлое из головы.

– Не могу, – мрачно сказал Хайд. – Там я открыл такую сторону собственной натуры, о которой предпочел бы не знать. Кое-что из того, что мы там делали… Не могу я это выбросить из головы.

– Ты был хорошим солдатом, Эдвард, отличным офицером. Ты делал только то, что от тебя требовали королева и отечество. Порой эти требования, не могу не признать, были слишком тягостными, неприятными… – Лоусон перевел дух, изобразил подобие улыбки и дружески похлопал Хайда по могучему плечу. – Давай-ка лучше потолкуем о настоящем, раз прошлое тебя так удручает. Как успехи в битвах с криминальным миром на просторах нашего сказочного города?..

Хайд с Лоусоном еще полчаса беседовали о том о сем, под конец комендант замка пообещал немедленно сообщить, если кто-то из гарнизона опознает повешенного по фотокарточке, и тот же сержант-знамёнщик проводил гостя до КПП. Когда перед ним открывались ворота, Хайд вдруг замешкался, заставив сержанта нахмуриться, затем совладал с собой, улыбнулся провожатому в знак благодарности и вышел на замковую эспланаду.

Усаживаясь в ожидавший его хэнсом[32] полицейский думал о причине, по которой он замешкался у ворот: когда сержант-знамёнщик вытянул руку, открывая створку, Хайд заметил небольшой темный рисунок у него на запястье. Татуировку.

Уже знакомую ему.

Казалось, будто целая вселенная уместилась в маленькой чашеобразной впадине на дне низины. Небо уподобилось пологу, накрывшему ее, свернулось над головой и вокруг складками темно-синего шелка с пурпурным отливом. Элспет, стоя под этим пологом, который становился все темнее по воле подступавшей ночи, вдруг поняла, что трудно представить себе существование какого-то другого мира, другого места – Эдинбург, семейный магазин, все ее окружение превратилось в абстрактные, даже абсурдные понятия. В низине все сделалось нереальным; Элспет и себя чувствовала нереальной, и тем не менее здесь было больше достоверности, больше правды, чем в той нелепой жизни, которой она, как ей мнилось, полноценно жила до сих пор.

Обещание Фредерика исполнилось: сейчас она грезила наяву.

Пришедшие стояли полукругом лицом к мегалиту. Темный Человек застыл в оглушительном каменном молчании, потешаясь над ничтожностью их жизней, подобных мерцающим искоркам на фоне его собственного тысячелетнего бдения в низине. Элспет знала, что истукану нет до них дела – он ждет вовсе не этих людей, а нечто грядущее за ними, тяготеющее над ними, превосходящее их, как ждал тысячу лет, пока одно безвестное поколение рода людского сменялось другим.

Элспет ощущала холод, проникавший под тонкую алую мантию, и ее наверняка бы уже затрясло, но напиток, тот, что ей дали выпить чуть раньше в «Круннахе», словно ослабил связи между ее разумом и телом. Напитка, который разносил по кругу странный слуга Фредерика, вкусили все, перед тем как покинуть дом. Это был странный, густой и вязкий отвар с неприятным вкусом и запахом – заплесневелым и сладковатым.

В низине собрались тринадцать человек.

Все, мужчины и женщины, были одеты в одинаковые мантии из алого атласа, и больше на них не было никакой одежды, ничто не защищало их от вечернего холода поздней осени. Выделялся среди участников церемонии лишь Фредерик – его мантия была черной, и такого же цвета повязка, закрывающая один глаз. Элспет поначалу испугалась при мысли о том, что ее личность и связь с Фредериком, а также приверженность его убеждениям будут раскрыты остальным, но потом она их увидела и узнала почти всех – некоторые оказались персонами куда более заметными в эдинбургском обществе, чем сама Элспет, и они потеряли бы значительно больше, если бы их знакомство с Фредериком получило огласку. Элспет потрясло присутствие такого количества представителей высших кругов – она никак не ожидала, что кто-то из этих людей может состоять в тайном обществе Баллора.

Одно лицо было ей знакомо особенно хорошо, и Элспет совсем не понимала, что привело сюда эту персону, но под воздействием горького напитка значимость загадки потеряла смысл.

В тумане, навеянном зельем, еще мелькнули вопросы, каждый ли из присутствующих так же, как и она, пожертвовал Фредерику изрядную сумму, а то и побольше, и каждому ли, как и ей, обещано откровение – открытие величайшей истины. Зелье превратило мысли в неуловимые, ускользающие перышки тумана, и эти две ускользнули от Элспет, не успев оформиться.

Девушка знала, что все собравшиеся здесь аколиты выпили тот же напиток, поданный слугой, и теперь, глядя на них с туманным безразличием, видела на лицах ту же отчужденность и потерю связи с физическим телом, что чувствовала она сама. Кем бы они ни были в мире яви, здесь все становились другими, измененными. Здесь обнажалась теневая сторона каждого.

Элспет вдруг затошнило, но это прошло через мгновение, и она увидела, что ночной мрак наполнен красками – цветами и оттенками, которых раньше она не замечала. Что-то в ее вселенной изменилось, поняла Элспет, как и обещал Фредерик.

Она посмотрела на любовника, и ей показалось, что он уже не здесь, что его силуэт потерял телесность. Зато Феардорх, камень, называемый Темным Человеком, как будто стал единственным осязаемым, имеющим вес, реальным объектом. Взгляд Элспет сосредоточился на нем, словно прикованный к нему чужой волей, не ее собственной. Теперь камень выглядел солиднее, чернее, более гладким и блестящим, чем она замечала раньше. Глядя на него, Элспет почувствовала, что ее тянет к Феардорху какая-то сила. Она не шевелилась, и камень был незыблем, но Элспет почудилось, что часть ее естества устремилась к нему во мраке – та самая часть, которую отделило от земной плоти выпитое зелье. Менгир был целиком покрыт петроглифами, и внезапно она увидела, как спирали и концентрические круги сдвинулись с места, поплыли, головокружительно завертелись на каменной коже Темного Человека.