Хайд постучал в переднее стекло и окликнул кучера:

– Останови-ка здесь ненадолго, Маккинли.

– В чем дело, сэр? – спросил Поллок.

– Идемте со мной, Иэн, – велел Хайд, распахивая дверцу и выходя из кареты. – Хочу взглянуть поближе…

Капитан поднялся по склону невысокого холма до самого тиса. Поллок следовал за ним. Оба окинули взглядом низину и чашеобразную впадину с не очень ровным ободком. Прямо напротив друмлина, где они стояли, у дальнего края низины высился на другом пригорке большой особняк.

Дом, судя по виду, насчитывал не один век; рядом с ним стояли относительно новые постройки – конюшни. На расстоянии «Круннах» – при всей его внушительности и уединенности – показался Хайду не таким уж грандиозным, как он себе воображал. Дом был высок и растянут в длину, он словно состоял из множества неравновеликих частей, которые, по-видимому, достраивались в разные времена. На углах дома высились круглые башни – одна была увенчана похожей на ведьмин колпак конической крышей в стиле шотландских баронов[42] на вершине у остальных были четырехугольные мансарды, соответствующие, по-видимому, изначальному архитектурному плану.

Но, кроме дома, внимание Хайда привлекло кое-что еще: в самой середине чашеобразной впадины, на равном расстоянии от их наблюдательного пункта и от «Круннаха», стоял черный монолит. Капитан с неприятным холодком отметил, что этот вкопанный в землю вертикально продолговатый камень кажется центром всей композиции, точкой притяжения – как будто границы низины были очерчены вокруг него, а дом и тис на противоположных ее краях поставлены как молчаливые зрители.

– Оно очень древнее, – сказал Поллок.

Хайд, обернувшись, увидел, что молодой полицейский, положив ладонь в перчатке на шероховатую, узловатую кору древесного ствола, разглядывает, запрокинув голову, раскидистые ветви.

– Похоже на древо скорбей, – проговорил Хайд, – и сдается мне, мы на вершине общинного холма.

– Что, сэр? – не понял констебль.

– Древами скорбей называли одинокие деревья, стоявшие в особых, священных местах веками, а то и тысячелетиями. Они могли расти на пустоши, в полном уединении, как этот тис, – в давние времена ветер закинул сюда семечко, и питательных соков на макушке пригорка хватило лишь на одноединственное растение, – или среди других деревьев, но отделенные от них какой-нибудь естественной, природной преградой. – Хайд обошел вокруг тиса, тоже рассматривая ветви. Одна из них – толстая, крепкая – вытянулась над его головой под прямым углом к стволу.

– Вы что-то ищете, сэр? – спросил Поллок.

Хайд вздохнул и усмехнулся:

– Совпадения, Иэн, совпадения. Видите ли, древа скорбей назывались так еще и потому, что здесь часто вершились скорбные дела – эти деревья служили виселицами. Людей вешали на ветвях и оставляли гнить.

– По закону вешали? – уточнил Поллок. – По решению суда?

Хайд кивнул:

– В давние времена, до появления более цивилизованной и отлаженной системы правосудия, общинные холмы были местом сходов, на которых обсуждались вопросы, касавшиеся всего племени. И нередко вопросы эти имели отношение к чьей-то жизни и смерти. А еще раньше древа скорбей использовались в кельтских ритуалах. Если на клан обрушивались беды, люди собирались под сенью таких деревьев – стенали, жаловались богам на свои скорби…

– Вы ведь подумали о повешенном над рекой Лейт, да? – спросил Поллок.

Хайд пожал плечами:

– До того как его привязали к дереву над Лейтом, он долго болтался в петле в другом месте. Возможно, в таком, как это. – Капитан снова окинул взглядом тис, который целился в небо скрюченными пальцами-ветками, затем досадливо качнул головой: – Просто пытаюсь ухватиться за любую зацепку. – Он кивнул констеблю в сторону ожидавшего их брума, и полицейские пошли обратно, вниз по склону холма. Хайд указал на камень в центре низины: – Похоже на то, что здесь было место общинных сходов задолго до того, как этот старый тис пустил корни. Так или иначе, пора нам пообщаться с хозяином «Круннаха».

Поблизости дом казался более зловещим, чем издалека, когда Хайд смотрел на него с другого края низины. Пока карета катила по изгибавшейся дугой подъездной дороге, у него было время получше разглядеть древний менгир, и гнетущее ощущение зла, сгустившегося в чашеобразной впадине, от этого лишь усилилось.

Не успели Хайд и Поллок подойти к портику «Круннаха», входная дверь открылась, и навстречу им вышел слуга. Поллок при виде его слегка поежился, и хотя во внешности слуги не было ничего общего с обликом капитана ни в чертах лица, ни в фигуре, Хайд узнал в реакции молодого сыщика то же инстинктивное отвращение, которое он сам внушал людям своим присутствием.

Слуга явно был чужестранцем. Необычно низкого роста, но при этом мощного сложения, коренастый человек с диковинными чертами лица не произнес ни слова – только слегка склонил голову, затем отступил в сторону и жестом пригласил гостей войти в дом.

– Мы хотим потолковать с вашим хозяином, – обратился к нему Хайд, когда они остановились в холле. – Вы можете сказать мистеру Баллору, что приехал капитан Хайд из полиции Эдинбурга?

Чудной маленький человек покачал головой, приложил палец к губам и протянул руку. Хайд в ответ дал ему свою визитную карточку.

– Он что, немой? – спросил Поллок, когда слуга оставил их одних.

– Похоже на то.

Хайд окинул взглядом холл. Если когда-то он и производил ощущение величия, то сейчас это ощущение было странным образом сопряжено с гнетущим духом запустения и аскетизма. Бледная штукатурка потрескалась и пожелтела от времени; внушительная лестница с дубовыми ступенями вела на второй этаж, на стенах висели картины, написанные маслом. Газовых рожков не было – вместо них из стен через равные промежутки торчали канделябры из кованого железа, а в центре большого овального стола стояла приличных размеров масляная лампа. С обветшавшим, траченным временем интерьером контрастировал огромный армуар – изысканный шкаф в готическом стиле; он высился возле одной из стен, поблескивая отполированным красным деревом и позолотой.

Картины, висевшие в холле, казались довольно неожиданными в подобном месте, но вместе с тем почему-то на удивление хорошо сочетались с обстановкой. Некоторые сюжеты были весьма сомнительными, не сказать пошлыми – этюды обнаженного женского тела, – однако выполнены они были с таким изрядным мастерством и талантом, что возникало впечатление, будто в них есть нечто большее, чем эротическая составляющая. Все композиции были темными, мрачными и зловещими; обнаженная человеческая плоть выглядела поразительно живой и уязвимой на пурпурно-черном фоне.

Одна картина привлекла особое внимание Хайда: голый человек, неестественно выгнув спину и запрокинув голову с искаженным от ужаса лицом висел над землей. Его окружили, тоже поднявшись в воздух без крыльев, три зловещие фигуры – льнули к нему, хотели растерзать. На каждой из мучительниц обнаженного мужчины был остроконечный головной убор, похожий на дурацкий колпак из бумаги для пристыжения нерадивых учеников, но очень длинный. Этот головной убор назывался coroza — испанские инквизиторы надевали такие на приговоренных к смерти ведьм.

– Господи, – пробормотал Хайд, обращаясь не столько к Поллоку, сколько к самому себе. – Это же Гойя…

– К сожалению, нет, – прозвучал у полицейских за спиной глубокий, поставленный голос с едва заметным то ли шотландским, то ли ирландским акцентом.

Хайд и Поллок обернулись. Рядом с вернувшимся слугой стоял мужчина лет сорока пяти, которому и принадлежала реплика. Одет он был в костюм с черным бархатным смокингом и кроваво-алым жилетом. Если не считать, что один глаз хозяина «Круннаха» был скрыт за черной шелковой повязкой, его можно было бы назвать красивым. Хайд также мысленно отметил неестественно черный цвет волос.