Примечание автора:

枉死 (Ван Сы) — умереть злой смертью;

讨厌 (Тао Янь) — испытывать отвращение; надоедливый, докучливый.

Тревожное утро окрасило небо алыми всполохами. Великий пожар, разгоревшийся ночью в сердцах просветлённых, стремился теперь испепелить облака и последние лучики робкой надежды. Гора Лунхушань пала первой, не выдержав натиска злобы, и мир навсегда потерял лучших воинов, способных его защитить.

Попытка сбежать от ночного кошмара не увенчалась успехом. В тени Вечнозелёного леса Мао Шуай скрылся от паники, охватившей всю школу Каймин, однако спастись от собственных страхов он не сумел. Неторопливо ступая по извилистой тропке, он вспоминал детали минувших событий, когда за пару часов до рассвета в его дверь постучали.

Стоило сделать шаг за порог, как решительность Мао Шуая рассеялась вместе с остатками сна. Воплощением боли, от которой Шуай решил отказаться, на него смотрел Лунху Чжао. Пристально, с той же бескрайней печалью в глазах, освещённых холодным сиянием его любимых цветов. Призрачный свет орхидей поднимался синими искрами к небу, где растворялся в бриллиантовой россыпи звёзд.

Он думал, что больше никогда его не увидит.

Медленно выдохнув, Шуай взял себя в руки и оценил обстановку. Один из незваных гостей — старец, поддерживаемый Лунху Чжао и измученной девушкой, — явно нуждался в помощи лекарей. Что было нужно второму — его ученику, неделю назад изгнанному из школы Каймин, — мужчина мог только догадываться. И лишь окинув его внимательным взглядом, Шуай осознал в полной мере, что именно хочет Шанъяо. Или, по крайней мере, хотел…

Он никогда не видел Шанъяо таким. Безжизненным, точно застывшие пики северных скал. Некогда солнечный юноша, улыбкой отвечающий на его равнодушие, утратил свой тёплый свет. В карамельных глазах больше не плещется радость, мертвенно-бледную кожу не согревает румянец смущения.

Шуай был семьёй для этого юноши. И когда Мао Синдоу принял решение выгнать Шанъяо, он не стал даже пытаться его защитить.

— Учитель.

Чувство вины разбивает сердце Шуая. Запах вина, исходящий от одежды Шанъяо, рисует перед мысленным взором мужчины пугающий образ. Его ученик с лицом, мокрым от слёз, в обнимку с горшком дешёвого пойла лежит у порога трактира. Слившись в серый поток, мимо проходят десятки людей, из которых никто не проявляет сочувствия. Да и кому это может быть нужно, если этого юношу бросил даже наставник.

— После всего, что случилось… Ты всё ещё зовёшь меня учителем?

Шанъяо тянет руку к Мао Шуаю, чтобы крепко схватить того за рукав. Усталость вместе с грязью впиталась в одеяния парня, отпечаталась болью во взгляде.

— Учитель, — настойчиво шепчет Шанъяо и отворачивается в попытке скрыть слёзы. — Школы Ли больше нет. Лунхушань и ближайшие к ней города, люди, просветлённые — все сгорели. А тем, кого спас учитель Чжао, нужна помощь. Мы летели сюда почти сутки, медлить больше нельзя.

Дальнейшие действия Мао Шуай вспоминает с трудом. Сознание, погружённое в вязкий туман, почти не отзывалось на внешний мир. Вести об уничтожении одной из пяти школ просветлённых в момент разнеслись по горе Маошань, и Мао Шуай, оставив разбираться с воцарившимся хаосом старшего брата, поспешил уединиться в Вечнозелёном лесу. Здесь, подобно заблудшему призраку, он до самого утра пытался найти желанный покой.

Тишина прерывается щебетом птиц. Столь беззаботным и радостным, что на мгновение Мао Шуая накрывает волной безмятежности. Этого мига достаточно, чтобы мужчина слился с природой, стал частью каждой травинки и пронёсся по макушкам деревьев утренним ветром.

Питавшийся духовной энергией лес, казалось, являлся отдельным живым организмом: сосуществуя с людьми, он жил по собственным правилам. Пышная зелень оттенков, какие бывают только весной, круглый год укрывала гору Маошань. Беспечным счастьем дышали цветы, нежно журчали ручьи, наполняя собой озёра и реки, в лучах солнца купались детёныши диких зверей. И орхидеи, пронзительно синие, как небеса, бессменно свисали с ветвей и стволов, напоминая о том, чего Мао Шуаю никогда не забыть.

Внезапная мысль, что над этим чарующим местом нависла угроза, вырывает бессмертного из медитации. Одна из священных гор просветлённых обернулась руинами оборванных жизней. Какая судьба уготована этой горе, предсказать невозможно, однако Мао Шуай понимает: следует готовиться к худшему.

Задумавшись о будущем Вечнозелёного леса, мужчина вновь погружается в чувство вины. Головки синих цветов качаются в такт музыке ветра, словно осуждая его, а затем Мао Шуай признаётся: «Я действительно думал лишь о себе».

Все эти годы он упивался собственной болью. Возведя её в центре вселенной, он напрочь забыл о чувствах близких людей. Бессмертный жил прошлым, не замечая, что пропасть, разделявшая его с Мао Синдоу, Шанъяо и Чжао росла день ото дня. Пока Мао Шуай, жалея себя, предавался тоске об утерянной юности, эти трое нуждались в нём здесь и сейчас.

Синдоу, вернувшийся из многолетнего странствия. Шанъяо, пришедший за помощью в школу, из которой был изгнан. Чжао, навсегда потерявший свой дом. Что они чувствуют, и может ли Мао Шуай им помочь?

Поток мыслей Шуая прервала шустрая тень, кинувшаяся ему прямо под ноги. Медовая шерсть существа переливалась на солнце, играя оттенками жжёного сахара, два прищуренных глаза смотрели лукаво. Не удержавшись от искушения, Мао Шуай наклонился, чтобы погладить котёнка. Однако рука его замерла на половине пути. Мао Шуай точно знает, что в Вечнозелёном лесу не обитают подобные звери.

Сердце забилось с удвоенной силой, перед глазами рассыпались искры.

Он где-то рядом.

Мужчина переводит взгляд вверх, чтобы увидеть его — причину душераздирающей боли, не оставлявшей Шуая даже во снах.

Воздух полнится сладостью забытого чувства. Бессмертный в алых одеждах вдыхает аромат орхидей, в прядях его белоснежных волос прячется ласковый ветер. Подставив лицо синим цветам, он наслаждается запахом счастья, покинувшим его двадцать четыре года назад, и медленно открывает глаза. На губах расцветает улыбка, на левой щеке появляется ямочка.

Точно жителей разных миров их разделяет непроходимый барьер. Преодолеть несколько чжанов — легко. Но почти невозможно воскресить в памяти Чжао облик его близкого друга.

— Не знаю, почему, — неожиданно шепчет сереброволосый бессмертный, — но когда я слушаю аромат этих цветов, мне становится больно. Почти физически больно, так, что хочется плакать. В то же время эта боль согревает.

Мао Шуай делает шаг. Раздаётся шипение, с едва различимой ноткой обиды, а после острые зубы котёнка вонзаются в палец мужчины. Поддавшись порыву, он не заметил, как наступил зверю на хвост. И теперь, отрезвлённый видом собственной крови, бессмертный жалеет, что снова предался мечтам.

Мао Шуай отворачивается. В ночь Цисицзе он принял решение сдаться, оставить попытки вернуть Чжао память. Для него жизнь Шуая не имеет значения, его не волнует жгучая боль, гвоздями вколоченная в сердце мужчины. Алая нить, что когда-то связала их души, давно порвалась, стена между ними стала плотнее. В одиночку Мао Шуай её не разрушит, не оставит на ней даже трещины.

По щекам льются слёзы. Шуай жаждет заглянуть в цвета вечернего неба глаза Лунху Чжао, поговорить о трагедии, случившейся на горе Лунхушань. Он даже готов отдать Чжао собственный дом, чтобы тот не заботился вопросом жилья. Но вместо этого Мао Шуай делает ещё один шаг — в противоположную сторону.

Мао Шуай не бросает его по собственной прихоти. Он следует лишь воле небес.

Видеть друг друга, но находиться в разных мирах. В этой жизни больше никогда не встречаться, хотя души стремятся быть рядом. Такова их судьба.

Лунху Чжао озадаченно смотрит на спину бессмертного. По краю бирюзовых одежд Мао Шуая, расшитых серебристыми нитями, тянется цветочный узор. Орхидеи, подобные тем, чей запах он недавно вдыхал, вдруг напоминают ему ночь Цисицзе. Хотя образ размыт, Чжао не даёт ему ускользнуть: словно знает, что он — тот самый мост, ведущий к забытому им человеку.