Меня ценят.

А я расту.

Это произошло в среду, во второй половине дня.

Перед тем мы поспорили со Степаном.

— Актин значительно эффективнее, чем полагает сам Вага, — утверждала я.

— Поверь, и мы обожаем Богдана Протасовича. Однако препараты проверяют практикой, а не лирическими отступлениями.

Степан утратил присущую ему сдержанность, в конце концов чуть было не поссорились. Разговор оборвался, Степан привел какой-то довод, а я не нашла, что ответить.

Обеденный перерыв был на исходе, а мы все еще шагали по коридору из конца в конец, не глядя друг на друга. Я старалась ни о чем не думать, смотрела в окно, чтобы рассеяться, отдохнуть перед работой.

И вдруг отчетливо и сухо, как в протоколе:

…— наш институт проводит испытания в первоклассных клиниках, в классических условиях; предписания института выполняются скрупулезно, с предельной точностью, как подобает в показательных лечебных учреждениях. Но мне приходилось сталкиваться с отзывами отнюдь не первоклассных клиник, где в процессе проведения испытаний наблюдались отклонения от заданных условий, препарат вводился позже установленного срока, а диапазон показаний произвольно расширялся. Тем не менее всюду положительные результаты.

Создалось парадоксальное положение: отступление от предписания не ослабило действия препарата (как это наблюдалось с антибиотиками), а раздвинуло пределы исследования, расширило представление о его возможностях.

Почему до сих пор никто — ни Кириллова, ни сам Вага — не приняли этого во внимание? Привычка опираться на образцовые клиники? Стремление получить авторитетный отзыв, заключение солидного учрежденья?

Мы живем и работаем по раз навсегда заведенному порядку, все рассчитано, размерено, процесс повторяется ритмично, как маятник, в строгом соответствии с предначертаниями графика. Это общий, естественный закон для всякой лаборатории, но у нас все свершается с особой, подчеркнутой пунктуальностью. Не только новый препарат, но каждая модификация его проходит непреложный путь исследования: чашки Петри, мышки, крысы, кролики, собачки и, наконец, — Богдан Протасович, Кириллова, Степан, а в завершение, на закуску — я. Затем второй круг — студенты-добровольцы. Никто не смеет нарушить священный порядок. Степан ни за что не уступит своего этапа, своей ступеньки. Это не тщеславие, не служебное рвение, это традиция и, если хотите, своеобразная мужская гордость, забота — защищает меня могучей грудью.

О Кирилловой и говорить нечего. Я разгадала уже святая святых ее души: удивительную смесь исследовательской страсти и неистраченных материнских чувств. Я для нее старшая дочь или младшая сестра. Сперва попробует ложечку мама!..

А между тем, в кругу младших научных живет еще предание о том, как утвердилась первая серия актина. Это произошло давно, в дни расцвета ваговского гения. Испытания не были завершены, оставался еще целый ряд ступеней. Вспыхнула эпидемия. Нужно было форсировать, и Вага, минуя традиционную лесенку, принял новый вирус на себя. И победил. Победил потому, что  з н а л, предвидел. Его поступок не был предписан правилами, результат невозможно было высчитать на электронных машинах. Но точнее самых точных машин было его проникновение, абсолютное видение — признак подлинного открытия.

Наверно, так видели день и час революции.

Наверно, так видели победу на подступах к Москве.

В среду, во второй половине дня, воспользовавшись тем, что Кириллова покинула бокс, я — в нарушение всех правил — привила себе вирус, новую форму, проникшую из-за рубежа, едва прописанную в нашей коллекции.

Испытывая действие препарата на себе, я задержала включение актина более чем на сутки, отступая от предписанных сроков. Это было необходимо для того, чтобы провести опыт в обычных житейских условиях, проверить эффективность препарата в повседневной практике, а не в искусственной лабораторной или клинической обстановке. Захворавший никогда — в девяносто девяти случаях из ста — не обратится за помощью немедленно, точно по часовой стрелке, по предписанию.

И вот только теперь, когда вирус и препарат уже введены, когда все уже свершилось, пришлось задуматься о правомочности моего поступка. Мы не принадлежим самим себе и, даже когда принимаем самостоятельные решения (Гастелло, Матросов), — выполняем волю всех, отвечаем перед всеми. Иначе самые благие порывы не станут благом.

Я не испугалась, не струсила — просто горько, что так опрометчиво отступила с позиций исследования.

Но я должна была это сделать! Должна была укрепить веру в открытие, в учителя!

Ну что ж, теперь остается одно: тщательно и последовательно вести журнал.

8 часов утра. 37,0 — для меня это повышенная. Обычно существую где-то на пределе 36,5.

Состояние взвинченное. А тут еще Степан донимает непрошеными заботами:

— Что это ты вроде болезненная? Не нравишься мне сегодня…

Неправда, я ему и сегодня нравлюсь, вот такая, измученная бессонницей, лихорадящая, поблекшая. Чем трудней выпадает для меня день, тем больше привязанности в его глазах.

Чтобы уйти от неспокойных мыслей, присматриваюсь к людям, ищу опору в окружающем. О Степане стараюсь не думать. Не знаю, что ответить, ничего еще не решила.

Немало снует вокруг бездушных, вертлявых девчонок, готовых жить с любым подходящим парнем. Не завидую. И не осуждаю. Сестрички-овечки, что с них взять!

В коридоре Вагу остановил Василь Корж.

— Богдан Протасович!

— Результаты электрофореза? — отрезал Вага.

— На прежнем уровне.

— Неприятный уровень, коллега Корж.

— Поэтому я и решился говорить с вами.

— Ну, если решились — прошу в мой кабинет. Потолкуем.

В кабинете Вага предложил стул — рядом.

— Слушаю вас, коллега Корж.

— Видите ли, профессор, мы — новички — пришли прямо в Главную. Не знакомы с лабораторией актина. Имеем, конечно, общие представления. — Василь Корж замялся, принялся разглядывать блокнот, раскрыл блокнот — проклятая привычка к шпаргалкам.

— Я слушаю вас, коллега Корж.

— У нас некоторые говорят: вы не являетесь сторонником выработки специфического иммунитета. Придерживаетесь иных взглядов…

— Неверно. Злостно! Я преклоняюсь перед классиками. Перед спасителями миллионов жизней, — Вага отвечал неожиданно резко, — кто гнал вас на прививку оспы, когда возникла угроза черной оспы? Кому вы подсовывали липовые, подправленные справки, лишь бы не принять три ничтожные царапины? С кем вы воевали из-за прививок против брюшняка? А комбинированные прививки? Все это свято и должно. Но прививки нельзя умножать до бесконечности. На все пожарные случаи. Вот в чем дело.

— Во всяком случае вы не являетесь поклонником антибиотиков.

— Вот-вот, не являюсь идолопоклонником.

— И ваш актин представляет собой попытку воздействовать на внутренние защитные силы, присущие организму, активизировать защитную функцию, присущую клетке. Как бы дальнейшее развитие и углубление принципа интерферона…

— Неверно. Совершенно иной принцип. Мой, ныне покойный дед, возглавлявший исследовательский институт Цоб-цобе, сформулировал этот принцип абсолютно научно: «нас не береть!» Я посвятил годы и десятилетия тому, чтобы развить и углубить этот дедовский принцип, чтобы постичь, почему именно «не береть», раскрыть сущность и механизм этого «не береть», заставить служить не только дедам, но и внукам. Так появился актин.

Василь слушал уважительно, но Богдан Протасович легко угадывал за этой внешней почтительностью скрытую настороженность.

— Я упомянул о моем полтавском деде лишь для того, чтобы мы, исследуя, создавая и применяя препараты, не забывали о естественных эволюционно выработанных защитных силах организма.

Василь Корж почтительно слушал, раскладывая все по полочкам — согласия и несогласия.

— Теперь вы понимаете, почему я с таким благоговением упомянул о своем полтавском деде? Он обходился без антибиотиков и сульфамидов. Согласитесь, это великое достижение!