Егорий и Катюша беспрепятственно покинули универмаг, и только на улице к Егорию вплотную притиснулся какой-то мелкий босс с прищуренными глазами, надавил острым локтем под пятое ребро — дескать, понимай и запомни. Но встретив скошенный взгляд Крейды, отступил, и враз уличная толпа завертела его, утопила, как оторвавшуюся накипь.

Когда это произошло? Какой был день? Егорий запомнил все — острый черный угол тучи над новостройками, первые капли дождя на витринах, лица людей, вспугнутых внезапными ударами грома, заблестевшие под ливнем плащи, девочку, застигнутую налетевшим потоком, погасший, потушенный дождем окурок — каждую черточку этого дня, и не мог назвать число: выпал он какой-то особый, вечный, без календарей и летосчислении…

Катюша укрылась в подъезде недостроенного дома. В легком весеннем платье, светлом и радостном, в светлых открытых туфлях-лодочках… Еще издали приметив ее, Крейда налетом захватил такси, отбросив, отгородив спиной топтавшуюся под зонтиками очередь. Подкатил к подъезду, распахнул дверцу:

— Пожалуйте!

Глаза Катюши выглядывали из-под нависшей влажной пряди волос.

Егорий выскочил из машины, бросился к ней, будто хотел подхватить на руки и, не посмев прикоснуться, повторял бессвязно:

— Пожалуйста… Вот пригнал машину. Прошу. А то промокнете.

— Да нет, зачем. Дождь скоро пройдет.

— Может, и скоро. Но мутной грязи еще на часы хватит.

— Ну, что вы, спасибо…

— Хоть свои туфельки пожалейте, если себя не жалеете! — замолк, наежился, должно быть от хлеставшего ливня. Потом вдруг, пряча неспокойные глаза, воскликнул: — Да вы не сомневайтесь. Я, ведь, не просто с улицы. Я у вашего папаши на заводе работаю. Знают меня.

И помог ей, почти перенес в машину.

— Где ехать? — не поворачиваясь спросил шофер.

— Куда они скажут, — глянул на Катюшу Егорий.

Она чуть отодвинулась в сторону, в угол — невольное движение в чужой машине с чужим человеком.

— Не признаете меня? — ухмыльнулся Крейда.

— Нет, почему же… Отлично помню, выручили мои богатства.

— Богатства, не богатства, а все равно неприятно. Я сам не люблю, когда пропадают вещи. Хоть ни какой пустяк, а все же обидно.

— А я до сих пор думаю, как вы не побоялись. Уверяют, лучше обходить…

Катюша не могла объяснить себе, почему говорила с ним  т а к, подстраиваясь под уличную, обывательскую болтовню, так же, как не смогла бы объяснить и даже не заметила, что отодвинулась в сторону.

И он, кажется, ничего не замечал — ни ее отчужденности, ни того, что придвинулся к ней:

— Всех и каждого не обойдешь, — продолжал благодушно ухмыляться Егорий, — пусть уж лучше нас обходят.

Она промолчала.

Он еще что-то сказал, и она снова промолчала. Смотрела на стекла, залитые дождем.

— Как себя чувствует папаша? Что-то его не было вчерась на заводе?

Она удивленно, рассеянно и как-то сбоку глянула на него.

И только теперь почувствовал он ту отчужденность, которую должен был угадать с первого шага. Они сидели очень близко друг к другу, он ощущал ее тело, ее теплоту, ее дыханье…

Он всю дорогу порывался спросить — кто тот, другой, с крутой спиной, которого недавно видел рядом с ней в машине, да так и не посмел спросить.

— Остановите здесь, — попросила шофера Катюша, — поближе к подъезду филармонии.

Расплатилась с водителем, несмотря на возражения Крейды.

— Музыкой увлекаетесь? — все таким неспокойным взглядом проводил ее Егорий.

— А теперь где ехать? — осведомился шофер.

— А теперь подожди.

Крейда выскочил из машины, мельком глянул на афиши, сунулся было в кассу, но билеты на концерт были проданы, о чем гласила табличка над закрытым окошечком. Не веря табличке, Егорий потребовал открыть окошечко, долго на все лады морочил голову кассиру, называя пожилую женщину красавицей-кассиршей, девочкой, милочкой, цыпочкой.

Наконец, изнемогая, она предложила ему ложу на следующий день, ансамбль песни и танца.

— Сама пляши на следующий день! — ругнулся Егорий и отвалил от кассы.

— Кошмар! — высунулась из окошечка обрюзгшая девочка. — А еще на концерты просится!

Крейда потолокся на улице, изучая афишу, читал и перечитывал все напечатанное крупным шрифтом и мелким, плохо разбираясь и в крупном, и в мелком.

— Скоро вы там? — негодовал водитель. — Я не намерен концерты обслуживать.

Крейда направился к машине, но тут его окружили парни и девушки:

— Уступите лишний билетик! Продайте и нам билетики!

Они клянчили и вымаливали, решив почему-то, что Крейда запасся билетами, и эта их уверенность в том, что Крейда «работает на билетах», возмутила его:

— Да пошли вы! — и кинулся в машину: — Поворачивай к универмагу!

Когда шофер развернул машину, спросил вдруг:

— Композитора Сибелиуса слышал?

— Наверно, слышал. Я все слушаю, шо передают.

— Может, и я слышал, черт его знает. Шопена знаю, Бетховена запросто, Грига с танцами; все джазы до отказа, с головой, вот так! А этого не помню. Фамилия какая-то китайская… Ну, в общем, давай в «Музыку».

— Не успеем. Уже табличку закрытия выкинули.

— Ничего, я под табличку. У меня там блат.

— Может, и мне вынесешь? — шофер назвал любимые пластинки.

— А ты гони, пока пломбы не наложили.

Дома Крейда долго разглядывал себя в зеркале — в шляпе и без шляпы, в кепке и без кепки, при галстуке и без галстука. Выпросил у хозяйки «на минутку» патефон, крутил Сибелиуса до тех пор, пока хозяйка не появилась на пороге с подурневшим лицом:

— Вы эти джазы бросьте. Соседи в стены стучат! — и отобрала патефон.

Против обыкновения сам бриться не стал, отправился в парикмахерскую, доверился девушке, испытанному мастеру. В завершение потребовал подправить прическу под композитора.

— Под композиторов не работаем. Могу бокс или полубокс.

Еще предложила — модную.

Остановились на модной.

Дома снова выпросил патефон, руки хозяйке целовал, конфетами угощал.

Смотрел на вращающийся диск:

— Ничего, подходящая…

Старался постичь, что же тут подходящего.

И снова долбил, принижая: «Все с одной мерки. Хоть с концертами, хоть без концертов. А все равно — до первой постельки!» Но не мог перебить, преодолеть то непонятное, что творилось с ним.

Саранцев провел следствие со всей тщательностью, по всем предписаниям руководств и наставников, помноженным на пыл новичка; осмотр обстановки, предметов обихода, одежды. Ничто не подтвердило версию насильственной смерти. Были обнаружены следы ног в прихожей на половиках, на полу служб — собака взяла след и привела в ЖЭК.

— Что же вы к нам с овчаркой! — посетовал управдомами. — Мы и так можем помочь со всем старанием. Собственнолично обходил со слесарями квартиры, осматривал санузлы. Здание, знаете ли, новое, неустоявшееся, смотри да смотри. Гражданка эта находилась дома, в квартире, в японском халате. Кимоно. Заметно чем-то расстроенная. Запястье, говорите? Запястье! Какое уж тут запястье при нынешнем состоянии и ремонте. Да вы знаете, сколько санузлов при данном укрупнении ЖЭКа на одного слесаря приходится? А вы про запястье спрашиваете!

При досмотре помещения запястья обнаружить не удалось, словно его и не было. Никто из соседей не видел его:

— Ничего не знаем, даже не слышали. Не носила. Браслетку с часами носила. Это точно. Не знаем — золотая, не знаем, нет. Возможно, золоченая. Про нее можем показать. А про запястье ничего не знаем. И вообще, у нас не говорят так — запястье.

Однако девушке-буфетчице, отпускавшей в тот памятный вечер коктейль, запястье запомнилось:

— Вот так, здесь передо мной на стойке ее рука лежала. И камни огнем сверкали. Среди тысячи рук ее руку с этим сверканьем признаю. До сих пор передо мной!

Сергей ушел со второй пары, сославшись на нездоровье. Дверь комнаты оказалась открытой, кто-то на досуге освежался сквознячком.