– Я спускался вниз, – объяснил Леман, когда они, покинув квартиру, шли к вокзалу, – но американец попытался меня остановить. Он знал, что ты следил за Бандерой. Он пришел его подстраховать… – Саша покраснел:

– Я его не видел. Надо было мне быть более внимательным… – вытерев губы салфеткой, Леман закурил:

– Никто тебя не винит, Скорпион, это твоя первая акция. Главное, что Бандера мертв. Одним недобитком и врагом советской власти меньше… – Саша залпом допил кофе:

– Почему ты думаешь, что он американец… – Леман аккуратно отсчитывал пфенниги:

– У него был акцент в немецком языке. Он приказал мне остановиться, чего я, конечно, не сделал… – Саша задумался:

– Бандера состоял на содержании ЦРУ, сомнений нет, но Очкарик навещал адвоката Штрайбля… – Леман фыркнул:

– Тоже католика, звезды партии христианских социалистов и такого же ненавистника СССР, как Бандера… – в начале недели мюнхенские газеты напечатали речь Штрайбля на съезде партии ХСС. Адвокат призывал к объединению верующих в борьбе против красной угрозы:

– Мы должны стать современными крестоносцами, – вспомнил Саша, – коммунизм ползет не только по Европе, он протянул свои щупальца в Африку, Азию и Латинскую Америку… – Леман подытожил:

– Я уверен, что Штрайбль тоже помогает ЦРУ. Очкарик, наверняка, здешний резидент… – Саша хмыкнул:

– Резидент бы начал стрелять. Очкарик выскочил из подъезда, побежал к центру города… – Леман покачал головой:

– Может быть, они сами хотели избавиться от Бандеры. Мы облегчили им задачу. В конце концов, понятно, что украинский национализм обречен на смерть. ЦРУ нет смысла тратиться на Бандеру и его подручных. Но хорошо, что мы покинули район, не дожидаясь возвращения Очкарика с мюнхенской полицией и лично адвокатом Штрайблем… – он похлопал себя по карману плаща:

– Снимки беспрепятственно доберутся до места назначения… – из Мюнхена Леман ехал в Берлин, где переходил границу, – наши коллеги отыщут настоящее имя Очкарика… – он велел:

– Бери рюкзак и пошли. Поезд на Аугсбург отправляется через пять минут с платформы номер два… – Саша вздохнул:

– Очкарик видел Лемана, и меня мог видеть, но мы похожи на тысячи других жителей Мюнхена. Если у него и была при себе камера, то не особая, не для съемок в темноте. Он не опознает нас, даже если мы с ним окажемся в одной камере, то есть комнате… – Саша поймал себя на том, что думает о судьбе 880 и Саломеи Александровны:

– Он, наверняка, мертв, а она закончила работу со мной. Она меня проверяла, писала рапорты для отбора на будущее задание… – в портмоне герра Шпинне не лежало никаких фотографий, но Саша помнил, как выглядит девушка:

– Высокая, вровень мне, глаза голубые, волосы каштановые. Она родилась после налета Люфтваффе, где погибла ее мать. Она жила на Корсике и в Адене, где летал ее отец. Любимый коктейль, мартини, писатели, Голсуорси и Флобер, композитор, Бетховен. Она играет на фортепьяно, знает три европейских языка и латынь, учила русский. Любимый завтрак, французский тост с ванильным соусом, цвета, изумрудный и лазоревый, к ее волосам это идет… – Саша понятия не имел, откуда информация попала в досье, однако он знал о Невесте почти все:

– Курит, посещает ночные клубы, но парня у нее нет. Любимый герой, Веспер Линд, любимый фильм, «Касабланка»… – он пробормотал:

– Если вы вынуждены провести этот вечер в одиночестве, может быть, вы согласитесь поужинать со мной… – Саша читал «Казино Рояль». Юноша улыбнулся:

– Меня ждет удача, сомнений нет. Она хочет стать Веспер Линд, так и случится… – следуя за Леманом, он скрылся среди людской толчеи на перроне пригородных поездов.

– Hier ist das Erste Deutsche Fernsehen mit der Tagesschau… – заставка первого телевизионного канала закрутилась, заиграла приятная музыка:

– В Гамбурге восемь вечера, уважаемые телезрители, – улыбнулась ухоженная блондинка, – с вами первый канал, новости этого часа…

В дорогом отеле Циммермана, в каждом номере стояли телевизионные приемники от «К и К». На корпусе простирал крылья стилизованный ворон, внизу чернели буквы: «А.D. 1248».

Леон сидел в кресле со стаканом виски, в хрустальной пепельнице дымилась сигарета. Уголовные дела не мешали юристам BMW проводить переговоры. Циммерман широко зевнул:

– Только они вчера ночью мирно спали в постелях рядом с женами, а я болтался по местным полицейским участкам в компании юного Краузе… – на экране появилась карта Конго. Леон прищурился:

– Там начались беспорядки. Впрочем, в Африке везде беспорядки. Время колоний прошло, начинаются войны за независимость. Сейчас выступит Краузе, после мировых новостей в эфир пускают региональные… – блондинка зашуршала бумагами:

– Прямое включение из Мюнхена, – она блеснула белыми зубами, – вчера ночью произошло убийство известного политика, украинца по происхождению, герра Бандеры…

Сомнений в насильственной смерти Бандеры ни у кого не оставалось. В одиннадцать утра в комнату для переговоров в главном здании концерна BMW вкатили тележки с кофейниками и выпечкой. Выпив залпом, как лекарство, две чашки черного кофе, Циммерман прошел в боковой закуток, оборудованный телефонами. На корпоративных переговорах сюда удалялись юристы сторон для приватных консультаций. В конторе Штрайбля сразу сняли трубку. Герр Краузе уже появился на работе:

– Хорошо, что вы позвонили, – парень понизил голос, – вам надо приехать в полицию, посидеть с художником. Пришли сведения из морга. Вы правы, он вдохнул пары цианистого калия… – Циммерман взглянул на часы:

– Я узнал запах на лестнице. Что касается художника, то только после пяти вечера, не раньше. Я пока на переговорах, потом я возьму такси… – он отказался от полицейской машины:

– Вряд ли кто-то из них остался в Мюнхене, – заметил он ранним утром комиссару, занимавшемуся уголовными делами, – поверьте моему опыту, после таких акций… – Циммерман поискал слово, – в общем, убийцы немедленно покидают город. Опасность мне не грозит, а вам нужны все свободные руки… – комиссар просматривал запись его допроса. Серые глаза остановились, словно наткнувшись на что-то:

– Вы участвовали в движении Сопротивления в Бельгии… – Леон кивнул:

– Четыре года, то есть почти пять, до освобождения страны. Я воевал в партизанских отрядах в Бельгии и Франции. Моих родителей гестапо депортировало на восток, в лагеря уничтожения… – комиссар, плотный мужчина, старше Леона лет на десять, закрыл папку: «А». Циммерман предпочел не интересоваться тем, что полицейский делал во время войны:

– Меньше знаешь, лучше спишь, – мрачно подумал он, – но Краузе в то время был подростком, он ни в чем не виноват… – Леон знал, что министерства в Бонне наполняют бывшие служащие рейха и даже бывшие члены СС:

– Денацификация, ерунда… – он затянулся сигаретой, – все бывшие члены партии вернулись на работу. К ним присоединились эсэсовцы, отсидевшие короткие сроки. Участникам резни в Мальмеди дали по три года, по пять лет…

Подумав о смерти доктора Горовица в Мальмеди, о его без вести пропавшем сыне, Леон подвинул к себе телефон:

– У полковника Горовица дети остались сиротами, а ведь именно он тогда разоблачил русских шпионов… – несмотря на подписанные Ривкой обязательства о неразглашении секретных данных, она не могла прикусить язык. Циммерман знал о ее допросе в тюрьме Райкерс, знал он и о том, что полковник Горовиц тайно жил в Бруклине, в обличье хасида.

Коснувшись трубки, Леон решил:

– Послушаю Краузе и позвоню… – камера отъехала назад, мюнхенский корреспондент зачастил:

– Именно так, Гамбург. Полиция выступила с заявлением, где говорится, что герр Бандера пал жертвой советских агентов. С нами адвокат Фридрих Краузе, из Бонна, помогающий расследованию… – камеру поставили на мощеной булыжником улице, неподалеку от Мариенплац, где помещался комиссариат:

– Погода сегодня стояла хорошая… – Леон отпил виски, – парень отлично смотрится, словно кинозвезда. Он запомнил мои слова, телезрители его не забудут… – Краузе выступал без галстука, расстегнув ворот белой, помятой рубашки: