– Надо отпустить ее… – горько сказал себе Аарон, – нельзя, чтобы она надеялась на свадьбу. Я убийца невинного человека, я больше не Аарон, которого она которого любит. Я никогда не стану прежним, ей нечего меня ждать. Пусть она поет дальше, это ее жизнь и судьба, а вовсе не я…

Отыскав в тумбочке пару листов бумаги и карандаш, он начал писать.

– Я никогда не видела вас при галстуке, дядя Авраам, – весело сказала Анна, – даже непривычно… – французский ресторан на бульваре Ротшильда, неподалеку от здания Габимы, наполняла шумная толпа. Мартовский вечер выдался сырым, теплым. Сбитые дождем листья каштанов плавали в лужах, гудели машины, на ларьках болтались промокшие газеты:

– Советский лидер Хрущев встречается в Париже с генералом де Голлем… – Авраам подумал:

– Если не смотреть за окно, здесь все, как в Париже… – хозяин ресторана развесил по стенам французские афиши, меню писали мелом на доске:

– Петух в вине, домашний паштет, крем-карамель… – в заведении кашрут не соблюдали. Патроны заказывали божоле прошлогоднего урожая. Пепел сыпался на деревянные столы, на выложенный бежевой плиткой пол. У входа, на красной плитке стены прикрепили объявление:

– Только один концерт! Мадемуазель Дате, звезда французской стены, в сольном кабаре: «Париж, мой Париж»… – Авраам отпил кофе:

– Фортепьяно здесь есть… – инструмент стоял на подиуме, – а гитару она принесет…

Галстук и костюм профессор Судаков надел из-за недавно закончившегося концерта. Израильская филармония выступала на сцене Габимы. Впервые в стране исполнялось новое произведение Стравинского «Движения для фортепьяно с оркестром». Американский посол со сцены зачитал телеграмму:

– Я рад, что мою музыку играет маэстро Генрик Авербах, лучший молодой пианист мира, признанный гений… – во втором отделении Тупица с оркестром исполнял Седьмую симфонию Шостаковича:

– Советский посол тоже пришел, – хмыкнул Авраам, – и тоже с телеграммой, от самого Шостаковича… – композитор опять называл Тупицу гением. Будто услышав его мысли, Анна тихо заметила:

– Удивительно, дядя Авраам, как Генрик в его возрасте чувствует музыку. Когда он играл симфонию, мне показалось, что он плачет… – Авраам кивнул:

– Он о таком не говорит, но мне кажется, что он думал об Аушвице… – Анна отвела со щеки прядь темных волос:

– Да. Вообще я была неправа, дядя Авраам, – она помолчала, – насчет спектакля об Анне Франк. Не надо ничего скрывать от детей, нельзя замалчивать прошлое… – в свете свечей блеснула седина в его рыжей голове:

– Могу тебе сказать, как историк, что без прошлого нет будущего… – Анна взяла из его пачки сигарету, он щелкнул зажигалкой, – но прошлое тоже можно изменить, то есть извратить. Русские в этом преуспели… – зная о неприязни Авраама к СССР, Министерство Иностранных Дел не просило его выступать перед началом концерта:

– Но скажи пару слов на закрытом приеме в антракте, – попросил начальник департамента, воевавший с Авраамом в сорок восьмом году, – советского посла туда не приглашали. Ожидаются американцы, французы. Ты человек мира, тебе и карты в руки. Нам важно поддерживать хорошие отношения с западом… – Авраам усмехнулся:

– С востоком тоже. Ласковое теля двух маток сосет… – зная, что начальник департамента владеет языком, он сказал фразу по-русски, – мы покупаем оружие и у Франции с Америкой и у Советского Союза… – дипломат вздохнул:

– Авраам, посмотри на карту. Или ты хочешь, чтобы евреи никогда не смогли молиться у Стены, чтобы твой родовой дом остался развалиной? Мы будем отвоевывать захваченную часть Иерусалима, а на войне надо из чего-то стрелять. Твои исторические монографии или пацифистские статейки в «Ха-Арец» не помогут армии, а танки и автоматы помогут…

Стоя у аппарата в канцелярии кибуца, Авраам дернул щекой:

– Когда вы… мы начнем войну, Арик, русские немедленно разорвут с нами дипломатические отношения… – дипломат присвистнул:

– Не дели шкуру неубитого медведя. Надень костюм и галстук, будь приветлив с представителями запада. Впрочем, они тебе ничего плохого не сделали… – профессор Судаков рассмеялся:

– В тамошних тюрьмах я пока не сидел… – дипломат озабоченно поинтересовался:

– Есть же у тебя галстук… – Авраам уверил его, что да. Итальянский галстук Михаэля ему одолжила Анна:

– Он на сборах до Песаха, – сказала женщина, – галстук ему не понадобится…

Неожиданным образом Авраам не чувствовал никакой неловкости:

– Не надо с ней обсуждать случившееся, вот и все, – понял он, – мы оба взрослые люди, что было, то было… – он махнул официанту:

– Счет, пожалуйста… – галстук он попросил у Анны потому, что на складе кибуца таких вещей не завели:

– Костюмы с рубашками есть, а галстука нет… – увидев его в костюме, Анна склонила голову:

– Рубашку сами гладили, – понимающе сказала женщина, – или Фрида постаралась… – Авраам развел руками:

– Боюсь, наша семья не дружит с утюгом. Тем более, его тоже пришлось одалживать из прачечной… – Анна велела:

– Раздевайтесь. То есть не сейчас, – на белых щеках вспыхнул румянец, – я приду и заберу вещи. Я все отпарю, выглажу… – туфли Авраам начистил сам:

– Хорошо, что мы не взяли детей на концерт, – подумал он, – словно на свидание пришли. Но это по-дружески, она ясно все сказала, еще на военной базе… – услышав о концерте, Фрида закатила глаза:

– Даже Адель туда не идет… – девушка осталась в кибуце, – там играют такое… – дочь ловко изобразила что-то вроде звука пилы:

– Стравинский в первом отделении, – добродушно сказал Авраам, – во втором Шостакович… – Фрида выдула пузырь розовой жвачки:

– Все равно, словно камнем по стеклу. Тиква с Ханой и Аарон в Тель-Авиве, пусть они поддержат Тупицу. Тем более, что у нас завтра школа… – Авраам погладил дочь по рыжим кудрям:

– Ладно, сидите дома, учитесь… – получив счет, он подмигнул Анне: «Я сейчас». Расплачиваясь у стойки, он подумал о полете в Париж:

– Воскресенье, совсем скоро. Мы выследим фон Рабе и Эйхмана, привезем их в Израиль, они взойдут на эшафот. Фрида никогда не узнает, чья она дочь, а насчет незаконнорожденности я ей скажу позже, когда она подрастет. Впрочем, какая разница? Для любящего мужчины это не станет препятствием… – отправляясь на концерт, он наткнулся на Эмиля Шахар-Кохава. Парень восседал на лавочке у столовой:

– Дядя Авраам, – завидев его, подросток вскочил, – а вы с мамой когда вернетесь из Тель-Авива… – Авраам отозвался:

– Поздно, вы третий сон будете видеть… – оставив сдачу на чай, он хмыкнул:

– Почему Эмиль так обрадовался? Наверное, они собрались на вечеринку. Как говорится, кот из дома, мыши в пляс. Они подростки, пусть развлекаются… – он подумал, что Тупица, наверное, тоже спит:

– После таких концертов он отдыхает до полудня. Адель завтра поет в Габиме. Остальная молодежь, наверное, тоже отправилась в пансион… – он краем глаза видел, как Аарон Майер усаживает девушек в такси. Вернувшись к столику, Авраам взглянул на часы:

– Еще нет полуночи. Дождь прошел, если хочешь… – он замялся, Анна кивнула:

– Давайте прогуляемся до моря. Я бы съела мороженое… – темные локоны женщины удерживала шелковая заколка. Пышная роза расцветала алыми лепестками:

– Работа Сабины, – понял Авраам, – и платье на ней красное. Ей идет этот цвет, Роза носила такие вещи… – на улице пахло соленым ветром, жарящимся фалафелем, сигаретным дымом. Стучали каблуки Анны, мягкая рука легла ему на пиджак:

– Я давно ни с кем не ходила к морю, – она несмело улыбнулась, – если не считать детей… – Авраам вспомнил маленькую квартирку на набережной, где он ночевал с Розой:

– Монах опять женился, а ведь он мой ровесник. Жена его на двадцать лет младше. От него и ребенка можно ждать на старости лет. Но ведь нам еще не было пятидесяти… – он напомнил себе, что Анна замужем:

– Замужем, и любит своего мужа. Ей нравится быть со мной, я по глазам ее вижу, но это дружеское. Оставайся рядом с ней, вот и все… – он взял женщину под руку: