– Завтра пойдешь на вторую квартиру, – он помахал блокнотом, – передашь сведения ребятам из Моссада. Иосифу, в сутане, там появляться незачем… – Шмуэль отозвался:

– Когда его определят на постой в монастырь, он сюда позвонит. Хорошо, что вы сняли квартиру с телефоном… – на сковороде скворчало куриное рагу:

– Выпечку для кофе я принесу, – Авраам посмотрел на часы, – заодно проверю, что с дядей Мишелем. Он пошел к ювелиру, Веберу, у него лавка в ближнем переулке. Наверняка, любители старины зацепились языками… – Шмуэль помешал курицу:

– Что касается Ритберга, то письмо пометили абонентским ящиком на здешнем почтамте… – Авраам хмыкнул:

– Значит, придется там дежурить по очереди. Описание Ритберга у нас имеется, хотя ящик может открывать шестерка, как сказал бы Волк… – Шмуэль помялся:

– Я знаю, что Моссад не хочет вовлекать в операцию тетю Марту, но, может быть, позвонить ей… – Авраам поднялся:

– Пока не надо. Это израильская операция, страна не хочет рисковать тем, что фон Рабе, Эйхман и остальные нацисты уйдут от суда… – Шмуэль налил себе местного вина:

– Насчет Рауффа, то есть сеньора Гутьерреса, надо посылать запрос об экстрадиции, действовать через официальные каналы… – Авраам взял холщовую сумку для покупок:

– И пошлем. Только сначала пусть Эйхман, фон Рабе, и, я надеюсь, Менгеле, полетят через океан в лайнере «Эль-Аль»… – он крикнул из прихожей:

– Заваривай кофе, я туда и обратно… – бухнула тяжелая дверь, Шмуэль взял с полки жестяную банку с немецкой надписью «Кофе». Внутри что-то загремело, он поднял крышку:

– Разумеется, – пробормотал юноша, – интересно, что лежит в сахаре… – в банке с ярлычком «Сахар» таился второй браунинг:

– Они оба не взяли оружия… – Шмуэль подошел к окну, – но здесь безопасно, а ювелир старик, по словам дяди Авраама… – отчим, размахивая авоськой, пересекал площадь. Отыскав наконец кофе, Шмуэль стал накрывать на стол.

Суп из бычьих хвостов сварили на местный манер, с острым перцем, щедро сдобрив пряностями. От тарелки поднимался ароматный дымок, Максимилиан вытянул длинные ноги:

– Должен сказать, Клаус, нам повезло, – он отпил красного вина, – то есть повезло мне… – эстансия Барбье стояла в глухом углу страны, где смыкались границы Аргентины, Парагвая и Бразилии. От ближайшего города, Параны и одноименной реки до поместья было еще полсотни километров. Разбитая дорога петляла по пампе, пересекая ручейки. Впереди стеной вставали джунгли, шоссе пропадало из виду, прячась за переплетением ветвей и листьев. Через несколько километров дорога упиралась в беленую стену трехметровой высоты. Здесь, как и на вилле Максимилиана, работала охрана:

– Но сюда и не заедет никто посторонний, – весело говорил Барбье, – ребята проводят время за асадо и партиями в карты. Впрочем, я их гоняю, как положено…

В эстансии оборудовали стрельбище и полосу препятствий. Барбье держал свору фила бразильеро и привезенных из Европы доберманов. Наклонившись, Максимилиан погладил одного из псов за ушами. Фила довольно заурчал:

– Совсем, как бедняга Аттила… – он вернулся к супу, – преданней собак никого на свете нет… – ребята Барбье во главе с ним самим, выполняли, как выражался Клаус, деликатные миссии:

– У меня много заказчиков, – подмигнул он Максу, – машины и даже самолет не стоят без дела… – Макс вернулся в сельву Параны именно на десятиместном Grumman Albatross. Машина была амфибией:

– Часто приходится садиться на воду… – Барбье тоже пил вино, – как видишь, самолет пошел на пользу твоему пребыванию в Аргентине… – Максимилиан взялся за едва обжаренный, истекающий кровью стейк:

– Еще больше мне помогли твои охранники, – признал он, – без ребят я вряд ли бы справился с месье Маляром, хоть он и разгуливал без оружия… – отпуская Макса с деловыми визитами в Буэнос-Айрес, Барбье настоял на сопровождении:

– Мало ли что, – сварливо сказал Клаус, – от прежнего тебя все-таки остались шрамы на теле. Лицо не узнать, но ты можешь нарваться на кого-то излишне въедливого. Учитывая, что Адольф еще подросток, не стоит рисковать, Макс… – вокруг абажура лампы вились ночные мотыльки. В долине Параны стояла жаркая, влажная погода. Отставив тарелку, Максимилиан закурил:

– Мясо очень вкусное, ребята постарались на славу… – он взглянул на часы, – Адольфа я увижу завтра, пусть мальчик спит… – Макс не брал племянника в столицу:

– В оперу мы сходили, в художественный музей тоже. Нечего ему болтаться в городе. Здесь он весь день на ногах, тренируется с ребятами Клауса… – Максимилиан давно обещал племяннику участие в какой-нибудь акции:

– Надо выполнять обещания, – сказал он Барбье, – я вернусь и мы двинемся дальше… – отряд Барбье готовился к походу на север, в сердце сельвы. Парагвайскому президенту, герру Стресснеру, мешали партизанские отряды, расплодившиеся в джунглях:

– Наверняка, среди них много левых… – Макс нахмурился, – я уверен, что коммунисты с Кубы посылают сюда эмиссаров. Надо с ними разобраться, что мы и сделаем… – он щелкнул зажигалкой:

– Твой старый знакомец, месье Маляр, пытался сопротивляться и даже бежать, но все было тщетно. Мои охранники не дали ему и шанса… – в машине, по пути на столичное взлетное поле, Маляр получил хорошую долю снотворного:

– Он, кажется, до сих пор спит, – усмехнулся Макс, – я почему-то всегда вожу дотошного мерзавца на самолетах. Ничего, больше он никуда не отправится… – позвонив из диспетчерской частного аэродрома Эйхману и Менгеле, он велел соратникам залечь на дно:

– У нас гость, – коротко сказал Макс, – может быть, даже не один… – он оставил у дома Вебера охранников:

– Если рядом с лавкой появится хоть кто-то подозрительный, – велел Макс, – немедленно звоните на эстансию… – он, впрочем, был уверен, что соратники месье Маляра поедут вслед за ним в сельву:

– Они будут носом землю рыть, пытаясь его найти. Пусть находят, из джунглей они живыми не выйдут, как и месье Маляр. Но сначала надо узнать, есть ли у него соратники… – допив вино, он поднялся:

– Думаю, наш гость очнулся от забытья. Пойдем, Клаус, – приказал он, – поговорим с ним по душам… – Барбье достал из кармана холщовой куртки фонарик. Отперев боковую дверь, ведущую в подвал, они скрылись в темноте узкой лестницы.

Белый луч метнулся по опущенным векам. Не открывая глаз, Мишель поморщился. Все тело болело, особенно ныли запястья:

– Я в наручниках, – понял он, – как в январе сорок пятого. Фон Рабе увозил меня из Будапешта в Германию. Меня ранило в перестрелке у художественного музея. Он меня не пытал, даже наоборот, меня лечили. Тогда я был им нужен… – к губам поднесли что-то прохладное:

– Пейте, – сказал знакомый голос, – я вовсе не так плох, как вы считаете, месье Маляр. Я заботился о вас пятнадцать лет назад, позабочусь и сейчас… – ему не хотелось смотреть на это лицо. Мишель, с его наметанным взглядом реставратора, хорошо запомнил новые черты фон Рабе:

– Как на русских иконах, – подумал он, – словно поздний живописец замазал более раннюю руку. Когда растворяешь верхний слой рисунки, на несколько мгновений, смешиваются… – в внешности фон Рабе он тоже видел старые очертания. Ему казалось, что нынешнее лицо нациста скоро оплывет, стекая вниз:

– Тогда откроются его истинные черты. Знавшие его до операций, могут понять, что это он, надо только быть внимательным. Остальные, разумеется, ничего не подозревают… – на него повеяло сандалом, флягу со свежей водой убрали:

– Пока за вами ухаживают, – спокойно сказал тот же голос, – но, месье Маляр, это положение может измениться в любой момент. Не заставляйте меня идти на крайние меры, не проявляйте ваше известное семейное упрямство… – яркий свет потух, загорелась тусклая лампа. Мишель почувствовал пот, на лице:

– Кепка пытал Авраама на Лубянке, светил ему прожектором в глаза, поил соленой водой. Здесь жарко и без прожектора… – он понял, что оказался на севере, в тропиках: