– Поэтому он чувствует себя виноватым, – профессор скрыл вздох, – поэтому летит в Южную Америку по следу фон Рабе. Он хочет вернуть человечеству шедевр Ван Эйка, искупить свою вину, хотя бы так. Но ведь у него тоже сын… – он подумал о Фриде и Моше:

– Мальчику всего двенадцать лет, он младше Пьера. И я не сказал Фриде, что она мамзер… – Авраам вспомнил о покойном Виллеме:

– Он отдал жизнь, чтобы спасти меня, еврея. Могу ли я стоять в стороне, когда речь идет о наказании для убийц Виллема и миллионов других жертв… – по дороге в аэропорт Авраам рассказывал Мишелю о работе будущей комиссии Кнессета по розыску праведников народов мира, как выразился профессор Судаков:

– Те, кто спасал евреев во время войны… – объяснил он, – я послал показания в Ватикан, но канонизация, если она вообще состоится, дело долгое, а память Виллема надо увековечить сейчас. Насчет Волка показания даст Михаэль Леви, он бегал связным в его отряде, насчет покойного Джона все написал Монах… – Эмиль прислал и показания о жителях Мон-Сен-Мартена. Доктор Судаков надеялся, что признание получит весь поселок:

– Покойные барон Виллем с баронессой Терезой тоже, – заметил он, – пусть и посмертно, как их сын, как Джон, как погибший в Альпах Франц. Кстати, мадам Симона, наша заведующая столовой, была в группе, что вы тогда переводили через перевал… – он зорко посмотрел на Мишеля:

– Тебе тоже полагается звание, как и Наримуне. В Израиле живут спасенные им люди, а те, кого Валленберг выкупил у нацистов, дадут показания о вашей деятельности в Будапеште… – Мишель отмахнулся:

– Сначала надо найти Эйхмана и фон Рабе, осудить их и отправить на эшафот. Может быть, нам удастся отыскать и Барбье с Рауффом… – Авраам прислушался:

– Вроде твоя посадка. Эль-Аль, рейс до Рима. Там сейчас цветет мимоза… – он помолчал:

– Но что ты скажешь Лауре… – подхватив армейский рюкзак военных времен, Мишель пожал плечами:

– Скажу правду. У меня командировка, а куда я еду, ей знать не обязательно. В какой-нибудь провинциальный музей, – он коротко усмехнулся, – что в общем соответствует действительности. Я не хочу, чтобы она волновалась, учитывая, что Париж навещал ее отец с молодой женой… – Авраам отозвался:

– Пятнадцать лет прошло, Кларе за пятьдесят. Пусть Лаура успокоится… – он пошел рядом с кузеном к фанерным воротцам с табличкой: «Рим»:

– У кого молодая жена, так это у Монаха, – весело сказал Авраам, – и что девчонки находят в хромом докторе, а? Теперь он балерину отыскал, в его глуши… – об истории с Ладой знали только те, кому, как думал Мишель, такое полагалось по должности:

– Для остальных Эмиль просто женился на молоденькой девушке… – напомнил себе барон, – не надо Аврааму говорить, об Эйтингоне и остальном. Показания он записал, но он понятия не имеет, кто слушал его рассказ. Пусть так и остается… – Мишель похлопал кузена по крепкому плечу:

– Ты тоже не теряйся. У тебя вокруг студентки, аспирантки… Давай, – они обнялись, – увидимся на будущей неделе… – проводив глазами белокурую голову кузена, Авраам прислушался к динамику:

– Парижский рейс еще летит. Тупице пригоняют два лимузина от правительства Израиля. Мой форд ему ни к чему, но встретить их надо… – рука нащупала мелкие монетки в кармане брюк:

– Она защитилась, она не аспирантка. Я поболтаю с ней, спрошу, как дела у детей в школе… – найдя свободный телефон, Авраам набрал номер канцелярии кибуца:

– Анну Леви, пожалуйста, – попросил он.

Легкое пальто, болотного цвета твида, с леопардовой подкладкой, бросили на ручку глубокого кресла. Адель носила весеннее платье кремового шелка, с тонким, тоже леопардовым поясом. Порывшись в сумочке от Dior, она протянула доктору Судакову альбом для фото, пурпурной замши:

– Смотрите, дядя Авраам. Сабина на открытии ее корнера в Стокгольме. Теперь ее аксессуары официально продаются в лучшем универмаге Швеции. Такие прилавки у нее есть в Осло, в Копенгагене, в Гамбурге…

Сабина, под руку с Инге, поднимала бокал с шампанским. Короткие, кудрявые волосы увенчивал обруч c золотистыми перьями, девушка носила переливающееся, облегающее коктейльное платье. Стройные, обнаженные выше колена ноги продолжались острыми каблуками шпилек:

– Инге предлагают исследовательский пост в институте Вейцмана, – заметила Клара, – Сабина и Тель-Авив превратит в оплот моды. К ней в Копенгаген приезжал даже американский Vogue, ее украшения бойко расходятся в Нью-Йорке…

Фрида, открыв рот, рассматривала снимки кузины:

– Они так хорошо одеваются, – поняла девочка, – ладно Адель, она звезда и жена звезды. Но и Лаура, и Хана и Тиква носят такие вещи, которых у нас и не видели… – золотая пара, как Адель и Генрика называли в газетах, заняла апартаменты на последнем этаже «Царя Давида». Окна номера выходили на нейтральную полосу, разделенную границей из колючей проволоки. Над стенами Старого Города развевались иорданские флаги. Авраам прищурился:

– Вход в лаз отсюда не видно, но, судя по всему, ничего с ним не случилось, как и с домом Судаковых. То есть дом превратился в развалины… – по дороге в Иерусалим Джованни поинтересовался будущим Еврейского Квартала. Авраам пожал плечами:

– Я считаю, что Иерусалим должен находиться под совместным управлением евреев и арабов, а если арабы на такое не согласятся… – он помолчал, – то надо воевать… – Джованни хотел что-то сказать, Авраам поднял руку:

– За объединенный Иерусалим я драться готов. Не бывало еще такого, чтобы евреи не могли пройти к Стене… – когда лимузины подъехали к городу, он добавил:

– С другой стороны, правильно, что вы тоже сняли номер в гостинице. Вам с Лаурой надо пройтись по церквям, у вас лекции в университете. Машина при вас, но ездить из кибуца в Иерусалим каждый день неудобно… – остановившись на шоссе у Кирьят Анавим, они подхватили Фриду. Авраам с удивлением увидел, что дочь надела юбку:

– Ее, кажется, еще покойная Эстер носила. На Анне я видел эту вещь, и чуть ли не на мадам Симоне… – простой хлопок цвета хаки падал ниже колен, загорелые, немного костлявые ступни высовывались из запыленных сандалий девочки. Авраам подумал:

– Она забирает Тикву и Аарона на экскурсию. Должно быть, они в синагоги пойдут, отсюда и юбка… – Хана через час ехала на запись, на радио «Коль Исраэль». Дате посмотрела на старый, военных времен, стальной Ролекс:

– Потом у меня встреча с руководителем армейского ансамбля… – она отпила виски, – а потом нам надо репетировать. Гуляйте, но не загуливайтесь… – велела она Фриде, – через два дня мы с Тиквой выходим на сцену в Тель-Авиве. Мы показывали спектакль в Париже, но Израиль это другое дело… – она потянулась за черной, провощенной сумкой:

– Дядя Авраам, вы тоже должны быть на репетиции. Вы переводили текст. Аарон знает иврит, мы с Тиквой тоже, но вы будете поправлять наше произношение… – Лаура, устроившись рядом с матерью, фыркнула:

– Произношение. В стране все говорят так, как им вздумается. Не волнуйся, – улыбнулась девочка, – вас все поймут… – отставив бокал, Хана прошлась по гостиной:

– Вот кого надо было называть рысью, – понял Авраам, – она и двигается неслышно, словно кошка, и глаза у нее кошачьи… – немного раскосые глаза девушка подвела карандашом. Она носила короткие, по щиколотку брюки черного хлопка, и серую рубашку, перетянутую пояском крокодиловой кожи. Адель незаметно покосилась на Генрика:

– В полете они с Ханой долго разговаривали. И в Париже, у тети Лауры на обеде, они сидели в библиотеке… – дядя Мишель был в Риме, но они встретили Джо. Граф Дате приехал из Мон-Сен-Мартена вместе с Тиквой:

– Дядя Эмиль передает привет, – смешливо сказала девочка, – и тетя Лада тоже… – по словам Тиквы, новая мадам Гольдберг раньше преподавала хореографию в поселковой школе:

– Она из Парижа, отец у нее русский эмигрант, – заметила девочка, – а мать француженка. Девчонки от нее не отходят, – Тиква улыбнулась, – они сразу к ней потянулись…