– Юсуф… – она корчилась на камнях, – Юсуф, милый, пожалуйста… Скажи им все, Мохаммед не должен осиротеть… – она слабо закричала:

– Ему всего семь лет, он малыш. Он не может потерять родителей… – офицер поводил головней у ее исцарапанных ног:

– Он точно потеряет отца, а остальное зависит от твоего поведения. У нас есть еще один товарищ, – он пихнул Аарона вперед, – будь с ним ласкова, сучка… – разбитые губы женщины сочились кровью:

– Арабы сделали бы то же самое с Ханой… – Аарон стоял, не в силах сдвинуться с места, – они бы издевались над ней, пытали бы ее, убили, как Рои Ротберга. Они похищают и убивают девушек из кибуцев рядом с границей… – об этом им тоже рассказывали на тиронуте:

– Надо быть безжалостными к врагам, – гремел в голове голос офицера, – за нашими границами лежит океан ненависти, жаждущий мести. В огне и крови пала Иудея, в огне и крови она обретет былое величие… – он не мог сделать шаг вперед, не мог коснуться женщины:

– Если я это сделаю, я стану недостойным Ханы. Так поступать нельзя, Тора такого не заповедовала… – словно услышав его, офицер усмехнулся. Его голос внезапно стал напевным, Аарон узнал звук:

– Его готовили к бар-мицве, он знает, как читать Тору… – командир подмигнул ему:

– Моя глава, я ее читал в синагоге. Ты ешиботник, ты должен помнить, что Бог разрешает нам забирать себе красивых пленниц… – в лежащей перед Аароном женщине не осталось ничего красивого:

– Я не могу такого делать и не буду. Да я бы и не сумел, ничего не произошло. С Ханой все было хорошо, но сейчас все не так… – офицер сплюнул:

– Ладно. Если ты такой соблюдающий, то соблюдай дальше. Она достаточно повеселилась, оптом и в розницу, – ребята загоготали, – для любящих супругов настала минута прощания… – женщина попыталась подняться:

– Юсуф, Юсуф, я обещаю, что мальчик всегда будет помнить о тебе. Я ему все расскажу, Юсуф. Я люблю тебя, прости меня, прости… – египтянин разрыдался, командир велел Аарону:

– Веди ее наружу, хватит сантиментов… – Аарон понял, что они идут не к границе:

– Мы направились на север, но зачем… – он легонько коснулся плеча офицера:

– Граница не там. Мы, кажется, сбились с дороги… – сквозь тонкую балаклаву Аарон увидел тень усмешки на лице командира:

– Я знаю, где граница. Граница нам не нужна. Нам требуется уединенное место… – Аарон хотел сказать, что они и так в самом сердце пустыни:

– Но я не успел, а теперь мы пришли сюда… – они оказались в окруженной скалами крохотной долине. Ветер взвевал песок, крупинки хрустели на губах. Женщина споткнулась, командир толкнул ее в спину. Черные пряди разметались по земле, она заплакала, бормоча что-то по-арабски. Офицер отозвался на том же языке:

– Вставай и иди, граница недалеко, прямо на запад… – она поднялась, держа впереди связанные руки. Пошатываясь, женщина побрела по бархану. Командир кивнул на оружие Аарона:

– Стреляй. Первый в спину, второй в голову. Ты не промахнешься, – рассмеялся он, – ты меткий снайпер, рядовой Горовиц… – пальцы Аарона плясали, пот заливал глаза:

– Что я делаю, так нельзя, я не могу так поступать… – подняв пистолет, он выстрелил.

Ближайший военный госпиталь находился неподалеку от Беер-Шевы. Базу снабдили только медицинским пунктом. В отдельном бараке стояло несколько коек, застеленных армейскими одеялами. Сюда помещали бойцов, растянувших ноги или заработавших несварение желудка.

На базе служил неприветливый, замотанный врач, пожилой йеке с тяжелым немецким акцентом. Ходили слухи, что у майора есть на руке лагерный номер, однако доктора, разумеется, не расспрашивали о его прошлом. Обрабатывая ссадины Аарона, он заметил:

– До свадьбы заживет. Полежишь денек, вернешься в казарму. У тебя переутомление. Так случается в начале службы…

Никто не упоминал о трех парнях, в обтрепанном хаки без нашивок, в черных балаклавах:

– Но их никто и не видел… – Аарон сидел на койке, зажав забинтованные руки между коленей, – они довели меня до ворот Нахаль Оз и растворились, в пустыне с капитаном Юсуфом. Он думает, что его жена жива, что она в Египте. Теперь его будут кормить фальшивками, фотомонтажами, чтобы он говорил. Он расскажет, все, что знает, потом его расстреляют… – ссадины на ладонях Аарона появились в крохотной долине:

– Но я не могу никуда пойти, не могу никого обвинить… – понял юноша, – я не видел их имен, не знаю их лиц. Мне никто не поверит, в моей медицинской карточке появится запись о психическом расстройстве, меня спишут из армии…

Именно такой исход событий ему и обещал командир. Аарон стоял на коленях, орудуя десантной лопаткой, отрывая яму для трупа египтянки. Он не знал, чья пуля убила женщину:

– Я целился мимо нее, я выстрелил, но он… офицер, тоже начал стрелять. Я могу стать убийцей невинного человека, на моих руках кровь гражданского лица. Я не смогу больше быть с Ханой… – он понял, что никому не скажет о случившемся в рейде:

– Мама такого слышать не должна, а дядя Авраам… – юноша опустил голову, – дядя Авраам тоже ничего не должен знать. Хотя с ним я мог бы поговорить…

По дороге в Нахаль Оз его заставили нацарапать на листке бумаги из блокнота командира обязательство о неразглашении секретных данных:

– Нарушение карается военным трибуналом… – офицер небрежно сунул листок в карман куртки, – помни об этом, Горовиц, шагай на свой тиронут… – ему не сказали, прошел ли он испытание:

– Если и прошел, я не смогу служить в отряде… – вздохнул Аарон, – я не способен творить зло, пусть и защищая Израиль… – он не был уверен, сможет ли остаться студентом ешивы:

– Я нарушил заповедь, я убил невинного человека… – слезы потекли по лицу, он всхлипнул:

– Я никогда себе этого не прощу… – Аарон вздрогнул. Дверь пустой палаты скрипнула, с порога раздался недовольный голос врача:

– Чаю выпей, рядовой… – в иврите не было вежливого обращения, но Аарону всегда казалось, что доктор употребляет именно его, – и ложись спать. Утро вечера мудренее, как говорили русские ребята на войне… – подвинув к себе табурет, майор протянул ему стальную кружку:

– Чай хороший, крепкий. Выспишься, пойдешь в казарму… – Аарон сглотнул:

– Вы встречали советские войска… – майор покачал головой:

– Сначала только советских военнопленных. Мою семью из Берлина отправили на восток, в Майданек, если ты слышал о таком месте… – Аарон кивнул: «Да». За окном палаты сгущалась вечерняя мгла, врач щелкнул зажигалкой:

– Меня, мою жену, тоже врача… – он помолчал, – у нас была совместная практика, моего сына… – под шифером потолка поплыл сизый дымок, – в сорок втором году ему исполнилось восемнадцать лет. Твой ровесник… – в открытом окне трещали цикады, – его тоже звали Аарон. Нам с женой было едва за сорок, мы встретились студентами, обзавелись семьей… – врач стряхнул пепел в блюдечко:

– Ты знаешь, что такое селекция… – Аарон боялся вскинуть глаза: «Знаю». Майор добавил:

– Жену я в последний раз видел именно там… – юноша держал нетронутый чай:

– И сына тоже… – доктор поднялся:

– Нет, сына я потом встретил в лагере. Я тебе что хочу сказать… – он прислонился к косяку двери, – иногда человек оказывается перед выбором, который никто, никогда… – горло врача дернулось, – не должен делать. И отвечать за свой выбор он тоже должен сам, всю оставшуюся жизнь…

Его шаги затихли в коридоре. Аарон закусил губу:

– Я не могу прикрываться приказом, не имею права. Нацисты заявляли после войны, что выполняли распоряжения командования. Но Бог всегда дает человеку возможность остаться человеком. Я мог отказаться стрелять, не нажимать на курок. Я мог бросить оружие, уйти из долины, но я выбрал остаться. Значит, расплачиваться мне тоже придется самому. Нельзя тащить в такое Хану, она этого не заслужила. Я не смогу ей солгать, сделать вид, что ничего не произошло. Я недостоин оставаться рядом с ней… – он плакал, уткнув мокрое лицо о подушку, свернувшись на койке, словно младенец: